Константин Пензев - Земли Чингисхана
Китайская сельская община как сильный и тем более эффективно отстаивающий свою автономию институт была разрушена еще в древности. Перед лицом казны каждый двор отвечал сам за себя, при всем том, что казна была заинтересована в облегчении и гарантировании сбора налогов и с этой целью искусственно поддерживала некоторые традиционные формы взаимной ответственности в рамках общинной деревни. Относясь к общине как к важной социальной корпорации, каковой она и была, власти еще во времена реформ Шан Яна в Цинь и затем во всей циньской империи ввели удобный для них метод круговой поруки, создав искусственные объединения дворов в пятидворки, в пределах которых каждый отвечал за выполнение налоговых и иных обязательств четырьмя остальными, вплоть до обязанности восполнять недобор за собственный счет. И хотя этот жесткий метод функционировал в империи не всегда, о нем всегда вспоминали, когда следовало укрепить позиции власти… Сказанное означает, что перед лицом казны все землевладельцы были налогоплательщиками и все были равны в социально-сословном плане. Это касалось и сильных домов. Исключение делалось лишь для некоторых категорий привилегированных лиц — для чиновников и высшей знати из числа родственников императора.
Соответственно для государства существовали лишь — две формы земельного владения — государственные (они же общинные) земли, на которых жили и работали обязанные выплачивать ренту-налог в казну и нести различные повинности земледельцы, и казенные служебные земли, фонд которых предназначался для содержания двора высшей знати и чиновничества, в основном на началах временного, условного и служебного владения. Земли первой категории чаще всего именовались термином минь-тянь (народные — иногда этот термин смущает исследователей, упускающих из виду, что реально это были земли, верховную власть на которые имело государство, время от времени свободно ими распоряжавшееся, в частности, наделявшее ими крестьян после кризисов), вторые — гуань-тянь (казенные, чиновные). Вторая категория была сравнительно небольшой, обычно не более 15–20 %. Все остальное приходилось на долю минь-тянь. Предполагалось, что земли минь-тянь более или менее равномерно распределены между земледельцами, вследствие чего каждый пахарь имеет свое поле и аккуратно платит налог в казну (земли гуань-тянь тоже обрабатывались крестьянами, но налог с них шел их владельцу — чиновнику, двору и т. п.). Практически, однако, это было лишь в идеале. Реально жизнь складывалась иначе. У одних земли было больше, у других меньше, богатые теснили малоимущих, правдами и неправдами присоединяли к себе их земли и становились еще богаче, превращались в сильные дома, тогда как бедняки лишались последнего клочка земли („некуда воткнуть шило“, по выражению китайских источников). Что все это означало для государства, для казны?
Традиционное китайское государство с глубокой древности было едва ли не классическим воплощением принципа власти-собственности и централизованной редистрибуции. Именно за счет редистрибуции избыточного продукта существовал веками тот хорошо продуманный и почти автоматически воспроизводившийся аппарат власти, который управлял империей. Пока крестьяне имели наделы, обрабатывали землю и платили ренту-налог в казну, структура китайской империи была крепкой и жизнеспособной. Но коль скоро земли в значительном количестве переходили к богатым землевладельцам — а это рано или поздно всегда случалось, — ситуация начинала меняться. Богатые владельцы земли, сдававшие ее в аренду нуждающимся за высокую плату, отнюдь не всегда с готовностью брали на себя выплату в казну причитающегося налога. Напротив, богатые земледельцы обычно уменьшали ту долю налога, которую должны были платить в казну. И они имели для этого немало возможностей, начиная с того, что из их числа выходили чиновники, в руках которых была власть (своя рука всегда владыка), и кончая возможностью дать взятку тем же чиновникам и с их помощью избавиться от большей части налога.
Результат всегда был однозначным: казна не дополучала норму прихода, аппарат власти был вынужден довольствоваться меньшим, т. е. затягивать пояса, причем это нередко, как упоминалось, компенсировалось усилением произвола власти на местах (новые поборы, принуждения к взятке и т. п.). Это, в свою очередь, вело к углублению кризисных явлений как в сфере экономики (потеря имущества, затем и земли), так и в социальных отношениях (недовольство крестьян и их побеги, появление разбойничьих шаек, восстания), а также в области политики (неспособность правящих верхов справиться с положением, возрастание роли временщиков, заботившихся лишь о том, чтобы половить рыбку в мутной воде, и т. п.). Собственно, именно к этому и сводился обычно в истории Китая династийный цикл».[167]
Л. С. Васильев также отмечает, что цикличность подобного рода являлась характерной не только для Китая. Следует сказать, что смена периодов централизации и децентрализации свойственна и некоторым другим восточным (впрочем, не только восточным) государствам, однако китайские «династийные циклы» являются наиболее наглядными и яркими..
Таким образом, династийный цикл завершался обычно воцарением нового правящего рода и вообще правящего слоя, поскольку «старые» собственники оказывались уничтоженными стихией мятежа. Иногда обычный волнообразный ритм исторического развития Китая усложнялся за счет того, что властители проявляли волю и предпринимали соответствующие меры по ликвидации разбухшей олигархии, в этом случае острота кризиса нередко снималась, но вскоре дела начинали идти прежним порядком.
Итак. В 907 году империя Тан рухнула, и страна погрузилась в смуту. Последующий период 907–960 гг. получил название «Эпоха пяти династий и десяти царств». Кроме того, как уже было отмечено выше, на северо-востоке Китая с 907 и по 1124 год доминировали кидани и их династия Ляо, которую низвергли чжурчжэни (нюйчжи) и их династия Цзинь (иногда это название транскрипируется как Чин, Chin, в частности, на англоязычных исторических сайтах в Сети, посвященных китайской истории, транскрипируется именно так), а на северо-западе с конца X века и по 1227 год существовало государство тангутов Си Ся. В таких условиях к власти в Китае в 960 году пришла династия Сун. Экономика в эпоху Сун развивалась довольно успешно, однако внешнеполитическая обстановка для нее оказалась весьма сложной. С севера постоянно напирали тангуты и кидани, а в 1124 г. киданей сменили нюйчжи, что оказалось еще более губительным для ханьцев. По договору 1004 г. сунское государство вынуждено было платить Ляо 200 тыс. штук шелка и 100 тыс. лянов серебра ежегодно, по следующему договору 1042 г. размеры дани были увеличены до 300 тыс. штук шелка и 200 тыс. лянов серебра, но и это не спасло сунцев от дальнейшего грабежа. Так, в 1075 г. они оказались вынуждены передать киданям несколько северокитайских округов. Глядя на успехи соседей-киданей, не осталось в стороне и государство Си Ся, которое после удачно проведенных боевых действий вынудило Сун платить по договору 1047 г. ежегодную дань в 100 тыс. штук шелка и 30 тыс. цзиней чая.
В конечном итоге все это дело закончилось вторжением моголов и установлением власти Юаньской династии в 1279 году на всей территории Поднебесной, после завоевания Южной Сун. Между тем в истории могольских завоеваний есть немало темных пятен, а начальный период организации империи Чингисхана весьма запутан.
Во-первых. Известно, что Чингисхан был в большой дружбе с династией Сун и помогал той разгромить нюйчженьскую Цзинь. О чем весьма ясно пишется в «Цзинь ши». Дело в том, что война с Цзинь длилась с 1210 года, когда «фаньский» государь Тай-цзу (обычно имеется в виду Чингисхан) лично выступил в поход, и продолжилась под руководством Мухури (он же, очевидно, Мухали) до 1234 года. Но в 1234 году последний оплот цзиньцев штурмовали ханьцы, а не моголы-фань. «Сам государь Чэн-линь шел с отрядом войска для отражения неприятеля, но уже на зубцах южной стены стояли знамена сунские».[168]
Во-вторых. Сразу же после первой кампании против китадского Алтан-хана, Чингисхан устанавливает (первым же делом) официальные дипломатические связи с Южной Сун, и вторая кампания против Алтан-хана произошла из-за того, что тот препятствовал моголо-ханьской дружбе и сотрудничеству: «Затем Чингисхан вторично выступил в поход против китадского Алтан-хана Ахутая за то, что он учинил препятствия нашему посольству во главе с Чжуб-ханом, посланному для мирных переговоров с Чжао-Гуанем (т. е. государем династии Сун, по фамилии Чжао). Он говорил: „Как смели они, находясь с нами в мире, не пропускать нашего мирного посольства к Чжао-Гуаню?“».[169]
Безусловно, имея в тылу такую поддержку, как Южная Сун с ее колоссальными материальными и людскими ресурсами, можно было безбоязненно оставлять вместо себя Мухури (Мухали) и идти устанавливать новый могольский порядок на всем протяжении Великого шелкового пути. Из династийной хроники «Цзинь ши» прямо следует, что нюй-жэней давила: именно Южная Сун, в союзе с Си Ся, некими повстанцами (очевидно киданями) и моголами-«фаньца-ми». Возникает вопрос. Чья же группа купечества получила от деятельности Чингисхана больше всего преимуществ? Очевидно китайская, а не среднеазиатская. Тем более, что Чингисхан отправился в Туркестан и вообще в Среднюю Азию далеко не с мирными целями. Против Южной Сун он не воевал.
