О Рогова - Богдан Хмельницкий
Богдан в ужасе смотрел на воду, ему казалось - какие-то неясные тени плывут в волнах. Колдунья взглянула в воду еще раз, дико вскрикнула и, толкая от себя Богдана, прошептала:
- Беги, беги! Не оглядывайся!
Суеверный страх наполнил сердце гетмана, он пустился бежать по тропинке и ему казалось, что сзади с воем и свистом за ним несется целый сонм приведений, а колдунья хохочет ему вслед. Он пришел в себя лишь тогда, когда завидел казацкий табор.
Колдунья, действительно, хохотала над убегавшим гетманом. Когда Богдан скрылся из виду, она повернулась к двери и, продолжая смеяться, проговорила:
- Вылезай, пан писарь, утек наш гетман!
В полуразрушенной мельнице послышался легкий стук и из подполья вылез пан Выговский.
- Хорошо я тебе обделала дельце? - весело проговорила колдунья. - Мы на него такого страху напустили, что он до утра не опомнится... Я его знаю... В битвах он смел, нипочем ему пуля и сабля, а ночью чертей и оборотней боится...
Они вернулись в лагерь ближней тропинкой и, когда через полчаса Богдан послал за писарем, тот, как ни в чем не бывало, тотчас явился к нему.
Богдан отдал ему приказание составить письмо к пани Марине с формальным предложением вступить с ним в законный брак, приняв предварительное православие.
- Кого прикажет пан гетман послать с этим письмом? - спросил Выговский.
- Мне все равно, следует только выбрать расторопного казака и объяснить ему, что эту грамоту он должен вручить пани в собственные руки.
На следующее утро вошел к Богдану Ивашко и, отвесив низкий поклон, молча встал у порога.
- Что хочет хлопец? - спросил гетман.
- Прошу пана гетмана отпустить меня по своим делам.
- А долго ли хлопец гулять думает? И какие такие свои дела! - с неудовольствием проговорил Хмельницкий.
- Больно стосковался, хочу Катрю повидать, я прослышал, что она в монастыре, недалеко от Киева.
- А не подождет ли хлопец недельки три: я и сам думаю на Киев двинуться.
Ивашко ничего не ответил, поклонился и вышел.
- И что бы ему отпустить меня, - жаловался он вечером Тимошу. - На что я здесь нужен?
- Что же ты не просился у него? - возразил Тимош.
- Попросишься! - угрюмо отвечал Ивашко. - Он теперь не тот, что был прежде... Нравный стал, слова себе наперекор не позволяет сказать, сейчас ногами затопает, закричит, с кулаками к тебе подступит.
- С чего же это отец так переменился? - задумчиво спросил Тимош.
- А с того, - нетерпеливо вскричал Ивашко, и глаза его загорелись, что нас хлопов забыл, не нужна ему больше казацкая вольница... Смотрит, как бы с панами поладить... И особенно это с ним с тех пор сталось, как польская змея около него увивается...
- Выговский? - быстро спросил Тимош.
- Выговский! - подтвердил Ивашко. - Вкрался он в душу его, завладел им и вертит, как хочет. А сам втайне с московскими людьми переговаривается... Продаст он нашего батька. Его из польской службы за то выгнали, что нечистыми делами занимался...
- Зачем же казаки не откроют глаза отцу? - спросил Тимош.
- Не слушает он нас; ты видел, как он ушел из-под Замостья. Ему нынче никто не смеет перечить, он знает, что сильнее всех. Нет, уж лучше подожду три недели; попрошу кого-нибудь грамотного написать письмо Катре.
Вечером Выговский имел долгий разговор с митрополитом Иосафом, сопровождавшим Хмельницкого в качестве духовника и священнослужителя.
- Советую вам, святой отец, не противиться браку пана гетмана. Пани Марина - женщина умная; она поймет выгоду союза с Москвой.
- Но она католичка! - возразил Иосаф.
- Она примет православие! Она никогда не была за казаков. Сама природная пани, она усвоила все привычки образованного общества...
- А как вы думаете, пан Выговский, скоро пан гетман согласится на союз с Москвой?
Выговский сомнительно покачал головой.
- Думаю, что не скоро: новый король совсем вскружил ему голову своими милостями. Вот почему я и прошу вас ускорить брак. Если мне удастся склонить на нашу сторону пани Марину, в чем я не сомневаюсь, то гетман будет у нас в руках. Пани Марина - давнишняя его привязанность; она сумеет настоять на своем и гетман ей покорится.
- Предположим, что вы и правы, - отвечал Иосаф, - но что же дальше. Для крепости союза с Москвой необходимо, чтобы Богдан отказался от своих сношений с поляками и чтобы он прогнал татар. Его дружба с мурзами, поедающими конину, совсем уже не вяжется с православием и повредит ему во мнении московского царя...
- Не все так скоро делается, как хочется, - отвечал Выговский с улыбкой. - Верю, что православному пастырю не могут быть приятны татары, а на мой взгляд, это самый покладистый народ. Что касается до дружбы с поляками, то она вовсе не прочна. Гетман хитер и увертывается от Речи Посполитой, как лисица. Стоит только королю не исполнить его требований, и вся приязнь рушится. Для меня гораздо опаснее казаки, окружающие его. Один Чорнота чего стоит, а там еще Вешняк, Богун да Ивашко, да мало ли их...
- Да! - со вздохом отвечал Иосаф, - трудно укротить этих сынов степей, они и моих пастырских внушений не слушают. Когда гетман пирует с казаками, мне и самому приходится только держаться в стороне.
Выговский двусмысленно улыбнулся и молча раскланялся с митрополитом.
21. КОРОЛЕВСКИЕ ПОСЛЫ
Бог святий знае, Бог святий и вiдае,
Що Хмельницький думае-гадае.
Было ясное морозное январское утро. Обширные предместья Киева кишели народом, постоянно прибывавшим со всех сторон. Ждали торжественного въезда казацкого гетмана, остановившегося в нескольких верстах от Киева. В то время предместья были обширнее нынешних и тянулись вплоть до Золотых ворот. Они захватывали весь Подол и всю ту часть нынешнего Киева, где находится здание университета. Самый город имел скромный вид с узкими улицами и небольшими двухэтажными деревянными домами. Только храмы выделялись своим великолепием, но они были почти все повреждены, а многие и совсем разрушены; некоторые из них оставались в совершенном запустении.
Самая густая масса толпилась у Ярославских ворот, представлявших одни развалины; на них живописно расположились уличные мальчишки. В толпе пробирались бурсаки со своим ректором; им пришлось раздать много пинков, пока они добрались до собора св. Софии, где стояло городское духовенство с митрополитом во главе.
Около десяти часов показалась торжественная процессия. Хмельницкий, окруженный казацкими полковниками, въехал в предместье, и толпы народа встретили его радостными криками.
Богдан ехал в богатой одежде, блестевшей разноцветными каменьями; гетманская мантия красиво ниспадала с его плеч, а в руке красовалась золотая булава. Перед ним несли польские хоругви, везли польское оружие, военную добычу. На казацких полковниках блестело польское золото и серебро, пестрели богатые польские кунтуши, опушенные дорогими мехами. Оруженосцы гетмана бросали народу мелкую монету, а народ кричал долгие лета победителю, спасителю Украины, грозе панов, защитнику казацкой свободе.
Гетман был, видимо, взволнован и, когда подъехал к Ярославским воротам, слезы полились у него из глаз. Он набожно перекрестился и при громком колокольном звоне проследовал в собор св. Софии. Ректор академии приветствовал его длинной витиеватой речью, называл его Моисеем православной веры, новым Маккавеем. Богдан слушал его почтительно, но искусственное красноречие не произвело на него никакого впечатления; все эти приемы и обороты хорошо были ему известны, он и сам умел подчас блеснут ими. Довольно спокойно выслушал он и речь митрополита, осенившего его крестом, приветствовавшего его в стенах попранной и поруганной святыни, теперь восстановленной геройскими подвигами истинно Богом данного гетмана. Но когда ученики бурсы запели малорусскую думу, сложенную в честь Богдана, гетман не выдержал, вторично прослезился и воскликнул:
- О, Украина, мати моя! Пусть не будет в тебе ни одного жида, ни одного ляха!
Торжественно отслужили молебен в стенах древнейшего русского храма. Гетман усердно молился перед образом Богоматери; потом отправился к Иерусалимскому патриарху Паисию, собиравшемуся ехать в Москву.
Он не пожелал, чтобы его сопровождал кто-либо из приближенных, и Ивашко, воспользовавшись случайным отпуском, бросился наводить справки о Катре. Оказалось, что она с пани Кисель все еще живет в том монастыре, куда они скрылись после разгрома Гущи. До монастыря было слишком день пути, и Тимош посоветовал Ивашку подождать возвращения гетмана, чтобы испросить у него формальный отпуск.
- Ну, уж нет, ждать его больше не буду! Еще какое-нибудь дело даст да задержит, а у меня ни одна косточка на месте не сидит.
- Да, ведь, он на тебя осерчает, - говорил Тимош.
- А пусть серчает, - беспечно отозвался Ивашко, вскочив на коня и усаживаясь в седле.
Поздно вечером Ивашко подъехал к воротам монастыря и едва достучался. При виде казака весь монастырь переполошился, побежали докладывать матери-игуменье и долго продержали Ивашка за воротами, расспрашивая его, зачем он приехал, по какому делу, как его зовут; и только когда слух о казаке дошел до Катри, она сама побежала к игуменье.
