Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)
Конечно Пранайтису предложили предъявить книги и указать в них приведенные цитаты, но он ссылался на то что не привез книг с собой; защита предложила тут же их доставить (Талмуд и прочее). Пранайтис и от этого отказался; он не собирался пускаться в пререкания относительно текстов: пусть защита доказывает что его цитаты не существуют. Что тут было делать?
Задача эта была довольно тонко разрешена Бен-Цион Кацом, еврейским ученым и писателем, присутствовавшим на процессе в качестве советника в комитете защиты. Слушая Пранайтиса, он уже после нескольких минут понял, что этот человек шарлатан, разбиравшийся в древнееврейском языке только самым поверхностным образом, и без всякого знания арамейского, т.е. языка Зогара и большей части Талмуда. Всякий еврейский мальчик посещавший хедер (элементарную еврейскую школу) немедленно бы понял невежественность Пранайтиса, но у присяжных, конечно, не было и такой подготовки.
Как было им объяснить? - План Бен-Циона был прост (213) и смел: так как Пранайтис с ученым видом ссылался на выдержки из Талмуда, он предложил чтобы кто-нибудь из адвокатов-христиан спросил его для разъяснения о точном значении таких выражений и терминов в его "цитатах" как Хуллин (учение о животных, дозволенных для пищи) или Эрубин (границы передвижения в субботу), или Эбамот (закон семейных отношений).
На заседании адвокатов Бейлиса, предшествовавшем началу судебных прений, все они (Грузенберг, Карабчевский, Зарудный, и другие члены комитета защиты) отвергли план Бен-Циона, считая его слишком опасным. Что если Пранайтис ответит правильно на заданные ему вопросы? В таком случае его престиж только возрастет. Но Бен-Цион был настойчив и не сдавался; он ни минуты не сомневался, что Пранайтис не сможет ответить. Уже по одному тому как он произносил эти слова, было очевидно, что всю свою эрудицию он почерпнул из ругательных и непристойных памфлетов, хорошо известных Кацу.
Более того, утверждал Кац, - после нескольких невинных вопросов, должна была последовать западня, в которую Пранайтис непременно должен был попасться и которая потом будет выяснена: его надо спросить: "А когда жила "Баба Батра", и в чем состояла ее деятельность?". - "Баба Батра" (Нижние Ворота) - один из самых известных трактатов Талмуда, - касается законов о собственности; даже полуграмотные евреи, если они знают еврейский язык, имеют о нем понятие, хотя бы понаслышке.
Такой вопрос был не только неуважительным по отношению к суду, но он еще и смахивал на провокацию, и если бы "трюк" провалился, последствия могли бы быть серьезными. Кацу долго пришлось убеждать членов комитета; он хотел, чтобы адвокаты, не евреи, задали бы несколько невинных вопросов, или хоть один. Пранайтис был потрясающий невежда; он должен был попасться на слове "Баба" столь близкому русской деревенской бабе...
После долгих убеждений Кац победил; на другой день, в суде, вся сцена была проведена без сучка, без задоринки, так как будто обе стороны заранее прорепетировали ее.
(214) Первым выступил Карабчевский: "Можно попросить эксперта любезно разъяснить нам смысл слова Хуллин" - Болдырев сейчас же вмешался: "Эксперты не подвергаются перекрестному допросу". На это Карабчевский весьма почтительно ответил, что у него никогда и не было такого намерения, он только задал вопрос, чтобы иметь возможность проследить за изложением ученого отца. Он получил на это разрешение Болдырева и тут-то начался разгром Пранайтиса:
Вопрос: "Каково значение слова "Хуллин"?
Ответ : "Не знаю"
Вопрос: "А что значит слово "Эрубин"?
Ответ : "Не знаю"
Вопрос: А слово "Исбамот"?
Ответ : "Не знаю"
Православные защитники распределили между собой вопросы, этот разговор продолжался довольно долго, пока ловушка за Пранайтисом окончательно не захлопнулась: "Когда жила "Баба-Батра" и в чем заключалась ее деятельность?"
"Я не знаю"!
В публике, где присутствовало немало евреев, раздался взрыв смеха, сопровождавшийся счастливым возгласом, вырвавшимся из груди Каца; за это его сейчас же вывели из зала суда. "Но я ничуть не огорчился этим", писал он позже в своих мемуарах.
Были еще и другие вопросы на которые Пранайтис отвечал "не знаю", но этот последний (впоследствии "тактично" разъясненный) оказался для него роковым. "Агент Д." дал в эту ночь полную горечи телеграмму в Санкт-Петербург: "Показание Пранайтиса после его допроса адвокатами потеряло всякую убедительность; выяснилось, что он не знает ни Талмуда, ни еврейской литературы; ввиду его невежественности и беспомощности, показание его мало чего стоит".
3.
Пять известных ученых, знатоков еврейской религии (из них только один, Яков Мазе, главный раввин московской синагоги, был евреем) выступили с обоснованной защитой (215) еврейства против клеветы Пранайтиса, Сикорского и обвинителей. Все обвинители (Шмаков, Виппер, Замысловский) не ограничивали себя своей ролью, но в течение всего процесса делали в своих речах длинные отступления от существа дела, силясь доказать преступные свойства и порочность еврейского народа.
Сикорский, вызванный в суд в качестве эксперта-психиатра, вместо психиатрии занялся фольклором, расовыми характеристиками и демонологией в еврейской религии, а также "историей и теорией" ритуальных убийств. Он пытался доказать, что в прошлом, в каждом случае, когда обвинение в ритуальном убийстве прекращалось, это было результатом еврейских махинаций.
Четверо православных ученых, опираясь на свои знания еврейской истории и культуры, спокойно опровергали возможность ритуальных убийств, как совершенно противоречащую принципам этического учения иудаизма. Раввин Мазе, глубже их знакомый с религией своего народа, проявил больше эрудиции в своем выступлении, но сильно нервничал и порой был эмоционально возбужден в своей речи - его положение было особенно трудным.
В общем то, что тут происходило, было возвратом к знаменитым средневековым дискуссиям, когда герцоги и прелаты принуждали уклонявшихся раввинов к участию в этих диспутах. Но тут была и существенная разница - защитниками евреев на этом суде были главным образом христиане, Пранайтис же не только не был уполномочен говорить от имени своей церкви, но он еще был ею и дезавуирован.
Аудитория, к которой обе спорящие стороны обращались, не состояла из кардиналов, она состояла из малограмотных мужиков, выбранных именно потому (как "агент Д." с таким удовлетворением отметил), что они не были способны понять происходящее и следить за прениями; и еще потому, что с ними можно было рассчитывать на обвинительный приговор Бейлису вследствие свойственных им примитивно-националистических предрассудков.
То, что раввин принужден был защищать свою религию и своих собратьев в таких условиях, было одно из самых оскорбительных особенностей этого возмутительного дела.
(216) Прения топтались на одном месте. Сикорский рассказал о прочтенной им лекции по поводу "традиционной еврейской практики" убивать христианских детей!
Адвокаты защиты задали ему вопрос: "Можете ли вы нам указать в судебной медицине или же в психиатрии на источник, где мы могли бы найти информацию о практикуемом евреями методе убийства детей, методе примененном, согласно вашему убеждению, в деле Ющинского?" - Сикорский ответил: "Цензура не разрешает публикацию такого материала". Он указал на судебное дело в Дамаске, в 1840 году, касавшееся ритуального убийства и закончившееся оправданием подсудимых; он сказал, что по этому делу существовали документы, доказывающие бесспорную виновность подсудимых. Защита хотела знать, где эти документы находились; на это последовал ответ, что они были скрыты французским правительством. Сикорский добавил: "Талмудисты, еврейский капитал и еврейская пресса так объединены и вооружены, что преступления эти не могли быть обнаружены".
Позже, в 1917 г. Чрезвычайная Комиссия Временного Правительства была озадачена (да и читатель, возможно, тоже будет) почему царская администрация выбрала Пранайтиса в качестве эксперта по иудаизму? Неужели она не могла выудить из своих дебрей образованного негодяя, знакомого с еврейской историей и культурой, способного сфальсифицировать талмудические тексты и старинные документы? Он бы по крайней мере сумел парировать экспертов, приглашенных защитой, и "агенту Д." не пришлось бы отправлять в Петербург свои отчаянные телеграммы...
В том же 1917 г., Щегловитова допрашивали в Комиссии:
"Почему вам пришло в голову привезти эксперта из Ташкента? Было бы понятнее, если бы вы его искали в Петрограде или Москве, или в каком-либо другом культурном центре, каковым Ташкент никогда не был".
"Этот Пранайтис, ответил Щегловитов, - был исключительно хорошим экспертом".
Но в Чрезвычайной Комиссии продолжали настаивать: "Разве вы не спрашивали себя, почему этот "ученый муж" находится в Ташкенте? Разве он занимал должность, соответствующую его осведомленности в (217) еврейской религии? Разве не было такого ученого в Академии Наук или в Духовной Академии? Разве вам неизвестно было, что защита заручилась экспертизой известных ученых специалистов по древнееврейской литературе и религии, и что она искала их и нашла, здесь, в Петрограде?" Когда Щегловитов ответил на это, что приглашение Пранайтиса исходило от Чаплинского в Киеве, ему довольно резко напомнили, что министр юстиции мог давать распоряжения прокуратуре.
