Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
- Собака перейти не может, куда тут поедешь!
Я смеюсь:
- Боитесь - так оставайтесь на здешнем берегу.
Спустили мы нарты с крутого угора, выпрягли из нарт оленей, а не распускаем их, так пятерками они и стоят. Не выпрягал оленей из своих легковых нарт один Мартын. Петря, Леонтьев и Илья перепрыгивали со льдины на льдину. Они убирали ледяную мелочь и подталкивали друг к другу хореями надежные, матерые льдины, которые могут упряжку оленей выдержать. Потом, когда все вернулись на свой берег, Мартын сел на легковые нарты, зыкнул на оленей, огрел их хореем и, как ветер, проскочил по самодельному ледяному мосту. Другие упряжки без нарт за первыми оленями тоже прошли.
Двинулись и мы. Держась за нарты по двое, мы толкали их перед собой, опираясь на них там, где нога оступалась. Потихоньку, один за другим, с опаской да с оглядкой, все перебрались на другой берег. Дуся с Зиной - и те не остались: сколько ни визжали, а реку одолели.
Остался над крутым берегом только бедный Черный. Скулит, а не идет.
- Придет, - говорит Мартын.
Тряхнул вожжой, был да и нет. Пришлось и нам всем за своим капитаном тянуться: без него дорогу никто из нас не знал.
Я все время говорю "дорога". Люди могут подумать, что в тундре дорога проторенная да прохоженная.
Чтобы людей не обмануть, сказать надобно, что в тундре всяк оленевод свою дорогу прокладывает. Один норовит ехать там, где поближе да попрямей; другой выбирает, где поудобней: реки поуже, снега помельче, кустов да леса поменьше, тундра поровней. Глядишь на них и думаешь: "Вот так и у нас у всех водится: разными путями ходят люди, а если к одному и тому же тянутся - рано или поздно к одному и придут, вместе соберутся. Вон коллективизация у нас началась, так не было двух человек, чтобы одинаково к ней шли: каждый по-своему ладил жизнь прожить. И сколько ни мудрили мы, а когда обдумали все да обмозговали, поняли, что к одному у всех у нас сердце лежит - к жизни полной и дружной, к той самой, которую социализмом зовут. И пути у всех сошлись, и все мы в одной семье зажили.
Вскорости после первой переправы вывел нас Мартын на привольное место. Куда ни глянешь, за полсотни верст на обе стороны глаз берет. Не иначе, тут проходил водораздел между безымянной речкой, которую проехали, и между рекой Адзьвой, что впереди в далекой дали чуть-чуть синела. Сколько ли проехали, олени притомились.
- Сяйник лагамбы - чаевать будем, - объявляет Мартын на какой-то остановке.
Съехались мы кучкой, сани к саням поставили, оленей отпустили. А вокруг нас ни деревца: ни рубить, ни пилить нечего. Хоть и про чай забудь.
Смотрим, Мартын из-под амдера - из-под шкуры, постланной на сани, вытаскивает сухое полешко, за ним какую-то дощечку, - подобрал, видно, в дороге.
- Растопка есть - дрова добудем, - говорю я.
Отошла я подальше, багульных да вороничных кусточков нарвала прямо с дерном, несу охапку.
- Куда ты эту дрянь тащишь? - спрашивает Илья.
- Погоди, - говорю, - около этой дряни еще греться будем. Стоит ей только загореться, так зафыркает, что во все стороны жар пойдет, близко не подходи.
Настрогал Мартын из полешка лучины. Ненецкие ножи заточены только с одной стороны, так лучину они щепают мелкими стружками, каждая колечком завернулась. Не лучина, а перо жар-птицы. Чуть поднеси огонь - вспыхнет это перышко, успевай клади лучину, а на нее и багульник с вороничником. В середину много не бросай, с боков накладывай. Одно за другим разгорится: одно горит, другое подсыхает. И огня большого не видно, он синеватый какой-то, а жар лютый. Над костерком Мартын варило поставил: три палки чумиком соткнул, а к ним железный крюк нацепил, чайник повесил, а на таком жару в минуту чайник затрясся и крышка запрыгала.
Тундровики чай любят густой да крепкий, как клюквенный сок: сквозь стакан огня не видно, пьешь - рот вяжет. На вольном воздухе и чай и еда слаще кажутся. С дороги чаем не только желудок, а и сердце обогреешь: по крови как хмель пойдет, весь человек живым станет.
Чайку попили. Девушки ко мне пристают:
- Выкладывай, Романовна, и старо, и ново, и за сто лет вперед.
- Что через сто лет, - говорю, - будет, я не больше вашего знаю, про новое опять вы, молодые да грамотные, не хуже меня знаете. Буду вам про старину баять.
И принялись мы побывальщины печорские плести - про колдунов, про чертей, про чернокнижья.
Долго бы вспоминали мы старинные поверья да побывальщины, только Мартын заторопил нас:
- Ямдать** надо.
Олени той порой разбрелись по дальним варюям. Петря с Мартыном пошли собирать их. Обходят они вокруг оленей, гейкают да порявкивают, олени все кучней и кучней собираются к тому месту, где мы остановились. А если какой олешек отобьется на сторону, тут Мартынова собака да и Черный, что к тому времени догнал нас, - первые помощники. Как возьмутся они бежать за оленем да как погоняют его верст пять-шесть, он и сам своей свободе не рад станет и к стаду прибьется.
Сбились олени в кучу около саней, а у нас от саней уже вокруг оленей тынзей обведен. Тынзей покачиваем, олени и боятся переступить его. Да и людей у нас немало было, сами, как ограда, вокруг встанем. Приученные олени знают, что это их ловить собрались, и не сопротивляются.
Запрягли мы оленей - и снова в путь-дорогу. Чистым, негористым местом ехать было нетрудно. Изредка Мартын завозил нас на длинные попутные озеринки. Снегу на озерках было совсем мало, и олени бежали быстрей. Хороший путь вел и по болотам, там снег еще уцелел.
А солнце пригревало все сильней. День по дню дело шло к теплу. Вот и под вечер день клонится, а солнце все еще греет, да так, как недолго назад и в полуденную пору не грело. И торопимся мы, дорожим не только часом, а и минутой.
Мартын грозился:
- Коли на Адзьве лед прошел, придется обратно поворачивать.
Была, правда, маленькая надежда на какого-то старика, который жил где-то на Адзьве. В случае, если лед на Адзьве прошел, старик перевез бы нас на лодке, а олени бы вплавь перешли.
Мартын до того торопился, что уж и оленей не жалел. Шли они, заплетая ноги, и от устали только что не падали. Ехали мы целый вечер, ехали после заката солнца, уже в полночь остановились на привал. А полночь чуть не на день похожа: светло кругом, небо чуть потемнело, и на нем редкие звездочки видны.
- Последние звезды догорают, - говорю я Илье: он первый раз в наши края попал. - Через неделю единой звезды не увидишь.
Удивили Илью мои рассказы про двухмесячную белую ночь, когда солнце днюет и ночует над тундрой и красой ее любуется.
Ни растопки, ни дров в этот раз совсем не было. Пожевали мы всухомятку, кто чего, да с тем и спать легли.
3
До Адзьвы добрались мы после полудня. С высокой сопки, на которую нас завез Мартын, сначала было видно синюю полосу на горизонте.
- Адзьва, - говорит Мартын.
И все мы думаем одно: прошел или стоит лед на Адзьве? Если прошел, придется обратно в Хоседа-Хард ехать. Лодку с собой мы не везли, а старик, на которого Мартын надеялся, мог и в тундру уйти на охоту, и помереть мог, да и мы могли к тому месту не попасть.
Ехали мы, ехали, видим - Адзьва стала темно-синей, потом почернела, и вот обозначился дальний берег большой тундровой реки. Ближе подъезжаем мы к Адзыве и видим береговые редкие елки, похожие на чумы, а между елками кусты черноярника, еры, шубницы и ивняка. Над головами чаще пролетают стаи гусей, забелели зачивирикали речные чайки-чираки, по береговым кустышкам запели, заперекликались коротконогие птички-паунки. Птички эти красивей пуночек: от головок к спинке у них идет узкая полоска красных перышек, и спина такими же перышками расцвечена. Кричат они по-чудному:
- Варите-варите-варите-варите!
- Мартын, - кричу, - варить велят! На новом берегу обед варить надо.
Как раз в это время мы выехали на береговой кряж и один за другим, как ребята малые, кричим:
- Лед стоит!..
- Ура!..
- Адзьва нас дождалась...
Адзьва всегда позже других рек проходит. Только сейчас уж все сроки миновали - был конец мая, - вот мы и радовались.
А Мартын даже улыбки не обронил. Он перелез через снежный вал, что ветрами намело над крутым берегом, посмотрел вниз и говорит:
- Забереги**, однако... - Помолчал и добавил: - И лед весь в дырьях...
Вправо, в какой-нибудь версте, мы увидели маленькую избушку, совсем такую, про которые в сказке говорят: "На курьих ножках, об одном окошке". Из трубы, видим, дым небо коптит. Значит, думаем, есть тут жив человек.
Подъехали мы к избушке - хозяин навстречу вышел, к себе зовет. Зайти мы зашли, а от угощенья отказались, торопились Адзьву проскочить. К каждой реке едем, и перед каждой забота да печаль, а переедем - и головой не качай, опять радешеньки.
- Худа река-то? - спрашивает старика Мартын.
- Откуда ей хорошей-то быть? - ворчит старик. - Успевайте, а то вечером-то не иначе как пойдет Адзьва-матушка: щелья-то вишь сколько наломало, и все раздвигается, раздвигается...
