Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма
«Когда чувство государственности ослабевает и берут верх разлагающие и центробежные устремления, тогда нации склоняются к закату».
Единство государства и противоречия капитализмаС 1929 года по сегодняшний день всеобщая экономическая и политическая эволюция еще усилила значение этих доктринальных установок. Государство становится великаном. Только государство способно разрешить драматические противоречия капитализма. Так называемый кризис может быть разрешен только государством и внутри государства.
Где теперь тени Жюль Симонов, возвещавших на заре либерализма, что «государство должно работать, чтобы сделать себя бесполезным и приготовить свою отставку?» Тени Мак Кулохов, утверждавших во второй половине прошлого века что государство должно воздерживаться от излишнего управления?
Перед непрерывно требуемым неизбежным вмешательством государства в экономические отношения что теперь сказал бы англичанин Бентам, по мнению которого промышленность должна бы просить государство об одном: оставить ее в покое; или немец Гумбольдт, по мнению которого «праздное» государство должно почитаться наилучшим?
Правда, что вторая волна либеральных экономистов была не такая крайняя, как первая, и уже сам Адам Смит – пусть очень осторожно, – приоткрыл дверь для вмешательства государства в экономику.
Кто говорит «либерализм», говорит «индивид»; кто говорит «фашизм», тот говорит «государство». Но фашистское государство – единственное и представляется оригинальным творением. Оно не реакционно, но революционно, поскольку предвосхищает решение определенных универсальных проблем, поставленных во всех областях: в политической сфере – раздроблением партий, самоуправством парламента, безответственностью законодательных собраний; в экономической сфере – все более обширной и мощной профсоюзной деятельностью, как в рабочем секторе, так и в промышленном, их конфликтами и соглашениями; в области моральной – необходимостью порядка, дисциплины, повиновения моральным заповедям Отечества.
Фашизм желает сильного, органичного и в то же время опирающегося на широкую народную базу государства. Фашистское государство потребовало в свою компетенцию также и экономику, поэтому чувство государственности посредством корпоративных, социальных и воспитательных учреждений, им созданных, проникло до крайних разветвлений, и в государстве все политические, экономические и духовные силы нации выявляются, будучи введены в соответствующие организации. Государство, опирающееся на миллионы индивидов, которые его признают, чувствуют, готовы ему служить, не может быть тираническим государством средневекового владыки. Оно не имеет ничего общего с абсолютными государствами до или после 1789 года.
В фашистском государстве индивид не уничтожен, но скорее усилен в своем значении, как солдат в строю не умален, а усилен числом своих товарищей. Фашистское государство организует нацию, но оставляет для индивидов достаточное пространство; оно ограничило бесполезные и вредные свободы и сохранило существенные. Судить в этой области может не индивид, а только государство.
Фашистское государство и религияФашистское государство не остается безразличным перед религиозным явлением вообще и перед положительной религией, в частности, каковой в Италии является католицизм. Государство не имеет своей теологии, но оно имеет мораль. В фашистском государстве религия рассматривается, как одно из наиболее глубоких проявлений духа, поэтому она не только почитается, но пользуется защитой и покровительством.
Фашистское государство не создало своего «Бога», как это сделал Робеспьер в момент крайнего бреда Конвента; оно не стремится тщетно, подобно большевизму, искоренить религию из народных душ. Фашизм чтит Бога аскетов, святых, героев, а также Бога, как его созерцает и к нему взывает наивное и примитивное сердце народа.
Империя и дисциплинаФашистское государство есть воля к власти и господству. Римская традиция в этом отношении есть идея силы. В фашистской доктрине империя является не только территориальным, военным или торговым институтом, но также духовным и моральным. Можно мыслить империю, то есть нацию, управляющую прямо или косвенно другими нациями, без необходимости завоевания даже одного километра территории.
Для фашизма стремление к империи, то есть к национальному распространению является жизненным проявлением; обратное, «сидение дома», есть признаки упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, являются империалистами; умирающие народы отказываются от всяких претензий.
Фашизм – доктрина, наиболее приспособленная для выражения устремлений и состояния духа Итальянского народа, восстающего после многих веков заброшенности и иностранного рабства. Но могущество требует дисциплины, координации сил, чувства долга и жертвенности; это объясняет многие проявления практической деятельности строя, ориентацию государственных усилий, необходимую суровость против тех, кто хотел бы противодействовать этому фатальному движению Италии в XX веке; противодействовать, потрясая преодоленными идеологиями XIX века, отвергнутыми повсюду, где смело свершаются грандиозные опыты политических и социальных перемен.
Никогда подобно настоящему моменту народы не жаждали так авторитета, ориентации, порядка. Если каждый век имеет свою доктрину жизни, то из тысячи признаков явствует, что доктрина настоящего века есть фашизм. Что это живая доктрина, очевидно из того факта, что она возбуждает веру; что вера эта охватывает души, доказывает факт, что фашизм имел своих героев, своих мучеников. Отныне фашизм обладает универсальностью тех доктрин, которые в своем осуществлении представляют этап в истории человеческого духа.
1
«Несомненно, – утверждал Муссолини в 1912 г. на социалистическом конгрессе в Болонье, – Италия представляет собою страну, где парламентский кретинизм вылился в формы наиболее опасные, наиболее убийственные. Вот почему я абсолютно отрицательно отношусь к идее всеобщего избирательного права».
2
Французские данные за 1926 год рисуют уже существенно иную картину соотношения итальянцев и французов в Тунисе: 89,216 итальянцев и 71,545 французов.
3
Хлебные злаки за пятилетие 1903–1913 гг., по данным римского института сельского хозяйства: своей продукции 84,299 тыс. квинталов, ввоз 20,870 тыс. квинталов. В 1924: своей продукции 81,424 тыс. квинталов, ввоз 23,975 тыс. (П. Лященко, «Русское зерновое хозяйство», Москва, 1927).
4
Война резко отразилась на подъеме металлургической промышленности в Италии; к 1918 году число занятых в ней рабочих дошло до полмиллиона. Вместе с тем война принесла предпринимателям крутое повышение прибыли: до войны дивиденд всегда держался ниже 4 %; в 1917 г. он достигал уже 7,5 %, а в 1919 г., в некоторых предприятиях, поднялся до 10 % (Michels, цит. соч. с. 204–205). При таких условиях, рабочие могли достаточно обоснованно настаивать на своих требованиях.
5
«Итальянский коммунизм был сумбурней и анархичней русского, – пишет испанский автор Камбо: – у него не было ни программы, ни вождя. Он был не чем иным, как взрывом злобы и пессимизма, без русла и направленности, словно поток лавы или вышедшая из берегов река». Что касается Муссолини, то стиль социалистического миросозерцания его молодости выпукло выражен в следующих его словах: «Социализм – не торговая сделка, не игра политиков, не мечта романтиков, и еще меньше – спорт… Социализм – это нечто жестокое, строгое, нечто сотканное из противоречий и насилия. Он – война; и горе мягкосердечным в этой войне: социализм – это страшное, серьезное и высокое дело». Любопытно сопоставить с этою точкой зрения ленинский взгляд на диктатуру: «Диктатура слово большое, жестокое, кровавое, слово, выражающее беспощадную борьбу не на жизнь, а на смерть двух классов, двух миров, двух всемирно-исторических эпох. Таких слов на ветер бросать нельзя». (Собрание сочинений, т. XVII, 1923).
6
В своей статье «Фальшивые речи о свободе» (4 ноября 1920 года) Ленин анализировал положение Италии и обосновывал позицию Коминтерна. «Теперь – писал он, – самое необходимое и безусловно необходимое для победы революции в Италии состоит в том, чтобы действительным авангардом революционного пролетариата в Италии сделалась партия вполне коммунистическая, неспособная колебаться и проявить слабость в решительный момент, – партия, которая бы собрала в себе максимальный фанатизм, преданность революции, энергию, беззаветную смелость и решимость. Надо победить в чрезвычайно трудной, тяжелой, несущей великие жертвы борьбе, надо отстоять завоеванную власть в обстановке невероятно обостренных покушений, интриг, сплетен, клевет, внушений, насилий со стороны буржуазии всего мира, в обстановке опаснейших колебаний всякого мелкобуржуазного демократа, всякого туратианца, всякого «центриста», всякого социал-демократа, социалиста, анархиста. В такой момент и в такой обстановке партия должна быть во сто крат тверже, решительнее, смелее, беззаветнее и беспощаднее, чем в обычное или менее трудное время» («Собрание сочинений», т. XVII).