Арсений Насонов - «Русская земля» и образование территории древнерусского государства
И по летописи и по данным археологии старый Смоленск был уже значительным центром, когда на него распространилось господство «Русской земли»; подтверждается это и сведениями Константина Багрянородного.
Интерес к Смоленску на юге, в «Руси» имел место уже во времена Игоря. Об этом свидетельствует, во-первых, Константин Багрянородный, говоря, что киевский князь со всеми росами ездит в полюдье, между прочим к кривичам, и упоминает Смоленск в числе тех центров, откуда приходят однодеревки{538}. Во-вторых, по рассказу фрагмента какой-то смоленской летописи, отразившейся в Архангелогородском летописце, Игорь был первый южнорусский князь, признанный Смоленском. Город управлялся тогда «старейшинами». Плывшие ранее по Днепру мимо Смоленска Аскольд и Дир «не явистася въ Смоленску: зане градъ великъ и многъ людми»{539}.
Интерес к Смоленску, естественно, должен был вырасти с ослаблением хазарского ига, наступившим вслед за нашествием угров и особенно после нашествия печенегов в конце IX в. Как определилось преобладание «Русской земли» над Смоленском, мы не знаем. Историческое объяснение летописцев основывается на двух легендах: на легенде о том, что Игорь был сыном Рюрика и его законным политическим преемником, и на легенде о том, что варяги, пришедшие из «заморья», брали дань с словен, кривичей и чуди. Первая легенда исчерпывающе проанализирована Шахматовым{540}. Вторая легенда требует некоторых комментариев. Если мы обратимся к летописному тексту, в древнейшем своем виде сохранившемуся в Новгородской 1-й летописи, то связь между рассказом о дани в пользу варягов со словен, кривичей и мери и рассказом о дани, платимой теми же племенами в Киев, станет совершенно очевидной. По Новгородской 1-й летописи, рассказ о призвании варягов начинается с того, что словене, кривичи и меря, жившие «кождо своимъ родомъ», платили дань варягам. О чуди вставлено позже; это видно из контекста и было правильно отмечено Шахматовым{541}. Повествование об утверждении Олега и Игоря в Киеве кончается сообщением, что с Игорем были варяги, осевшие в Киеве, и что словене, кривичи и меря стали платить дань варягам в Киев.
Текст Новгородской 1-й летописи несколько испорчен повторением слова «варягом»: выходит, что варяги, наряду с другими племенами, стали платить дань самим себе. Первоначально повторения этого не было, как можно заключить из сравнения Новгородской 1-й летописи с Лаврентьевской и Ипатьевской. Во всяком случае ясно, что, по мысли составителя летописного рассказа, три племени, платившие сначала дань варягам, пришедшим из «заморья», стали потом платить дань в Киев, где осели варяги вместе с Игорем (или Олегом).
Выше мы видели, какие отношения в XI в. создавали почву для появления такой легенды. Уплата дани в Киев из Новгорода и Смоленска была для составителей летописных сводов XI в., как мы говорили, современной действительностью. Кроме того, известно было, что варяги приходили с севера. Таким образом, киевский летописец сообщил о путешествии Игоря из Новгорода в Киев, связав этот рассказ с киевской легендой о падении власти Аскольда и Дира. По пути Игорь и воевода его Олег «налѣзоста Днѣпрь рѣку и Смолнескъ град»{542}. Рассказ этот содержит зерно истины: находясь между «Русскою землею» и «внешней Русью», Смоленск должен был признать господство киевского князя. Но как это произошло, мы в точности не знаем. Заключать с уверенностью на основании Константина Багрянородного, что сам Смоленск входил в состав «внешней Руси», мы не можем, так как текст К. Багрянородного не дает данных. «Русское», т. е. южнорусское, влияние обнаруживается на археологическом материале старого Смоленска. По словам археолога Сизова, раскопанный им один из самых больших гнездовских курганов «по своим размерам, по грандиозности погребального обряда и по характеру вещей… можно считать третьим после курганов „Гульбище“ и… „Черная могила“, раскопанных Самоквасовым близ Чернигова, весьма сходных по погребальному обряду с гнездовским курганом и относящихся также к X веку»{543}. Заезжий византиец или араб X в. имели некоторые основания считать такого представителя смоленской знати «русом», как и представителя знати киевской или черниговской{544}.
В Смоленске южнорусские князья в X в. не стремились, повидимому, создать своей базы, подобно тому как они стремились к этому в Новгороде или близ Новгорода. Недаром в первой половине X в. у арабов сложилось представление о трех племенах «Руси», из которых одно они приурочивали к словенам, другое — к Киевщине, а третье — к Причерноморью. Возможно, конечно, что они посылали в Смоленск своих «мужей», но ни о каких «мужах», посаженных в Смоленске Игорем, летописец первоначально не говорил, судя по тексту Новгородской 1-й летописи. Интерес к Смоленскому краю на юге выражался преимущественно в осуществлении права сбора полюдья; киевский князь со всеми россами (в первой половине X в.) наезжал и собирал полюдье среди кривичей, как пишет Константин Багрянородный. Со временем это право перешло в право взимания дарового полюдья со Смоленска. Приходится констатировать отсутствие известий о Смоленске в киевских летописях до второй половины XI в.: Древнейший киевский свод носил местный, южнорусский характер. Смоленск упоминается под 1015 г. только потому, что под Смоленском, на Смядыни, был убит Глеб. Признавая суверенитет «Руси», Смоленск оставался признанным на юге центром кривичей Верхнего Поднепровья, о чем мы говорили выше, а также кривичей верхней Зап. Двины и верхней Волги и стремился распространиться за пределы территории кривичей. Какие же силы обеспечивали за Смоленском эту роль, это положение?
Нет сомнения, что в старом Смоленске IX–XI вв. сложилась своя сильная феодальная знать, богатство которой раскрывает содержимое гнездовских погребений. Она выросла на местном корню: гнездовские курганы в массе своей принадлежали кривичам, как признают все археологи. Можно думать, что богатство и могущество этой знати держалось на эксплоатации зависимого и полузависимого населения. Она обогащалась и посредством примитивного обмена, о чем свидетельствуют многочисленные гирьки для взвешивания диргемов, обнаруженные на гнездовском кладбище{545}. Нет сомнения также, что это была знать, организованная в военном отношении. Военный характер погребений бесспорен, как утверждает А. В. Арциховский{546}. В курганах обнаруживают трупосожжения с оружием. Поражает число этих «дружинных» курганов, свидетельствующих о сосредоточенном существовании смоленской военной знати на территории селища и городища. Письменные памятники, относящиеся к XII–XIII вв., говорят, что в Смоленске были сотские и тысяцкий{547}.
Почему Смоленск стремился укрепиться в верховьях Днепра, верховьях Зап. Двины и верховьях Волги? Уже априорно можно полагать, что там Смоленск находил платежеспособное население. Грамота Ростислава Смоленского в полной мере подтверждает такое предположение. Если мы из многочисленных названий погостов и волостей, помянутых в грамоте, выберем только те, которые платили дани от 100 гривен и более, и нанесем их на карту, то убедимся, что все они лежали в указанных районах. Великие Вержавляне (9 погостов), платившие 1000 гривен, лежали близ верховьев Днепра, на пути с Днепра в Обшу, Межу и Зап. Двину{548}. Торопец, плативший 400 гривен, лежал на р. Торопе, притоке Зап. Двины, на пути в Великие Луки, к Ловати, и на сухом пути из Руси в Новгород через Буйце. Кроме того, он платил 40 гривен урока и поставлял лисицы, черные куны, рыбу, скатерти, убрусы и т. п. Как торговый центр он был уже известен в XI в.: по житию Феодосия, принятый Антонием в Печерский монастырь Чернь был в миру «богат»: «бѣ бо купець торопчанин»{549}. Врочницы, платившие 200 гривен, как предполагают, лежали близ верховьев Зап. Двины, между Зап. Двиной и Торопой{550}. Хотшин, плативший 200 гривен, лежал в верховьях Волги, на Селигерском пути{551}. Жабачев, плативший 200 гривен, лежал на берегу озера Селигер (у д. Верхней Руды), на Селигерском пути{552}. Жижец, плативший 130 гривен, кроме погородия, лежал у пути «из Варяг в Греки», из Зап. Двины в Кунью и Ловать{553}. Каспля, платившая 100 гривен, лежала на пути «из Варяг в Греки» близ верхнего Днепра, на пути от Днепра в Зап. Двину, о котором мы говорили выше, указывая на признаки населенности этого района{554}. Наконец, Воторовичи (Вотовичи), платившие 100 гривен дани, лежали на р. Вотри, близ Днепра, откуда, как полагают, начиналась переправа товаров и людей к р. Елше и Зап. Двине{555}.
По некоторым данным, распространение смоленской дани на севере шло именно из Торопца. Это распространение шло от Торопца на север и на северо-запад, в сторону Ловати, где со временем было остановлено встречным движением со стороны Новгорода. Одним из крайних смоленских поселений в этом направлении была Дубровна, упомянутая в Новгородской 1-й летописи, как «селище в Торопецкой волости»{556}. С юго-запада укрепленным форпостом Торопецкой волости был названный выше Жижец, тянувший (по более поздним данным) к Торопцу. Есть основания полагать, что распространение смоленской дани на северо-восток, к озеру Селигер и к верховьям Волги, шло также из Торопца. Во-первых, «Торопецкую волость» воевали из Торжка, следовательно, она выходила к северо-восточным рубежам Смоленской «области»{557}. Во-вторых, в Уставной грамоте Ростислава упомянуты Хотшин и Жабачев, лежавшие в районе Селигера и верхней Волги, и не упомянута Ржева. Сама Ржева упоминается в начале XIII в. как город торопецкого князя{558}. Таким образом, распространение смоленской дани на верхнюю Волгу шло не со стороны р. Вазузы, а со стороны Торопца. Это подтверждается тем, что г. Зубцов, расположенный при впадении Вазузы в Волгу, к Смоленской «области» не принадлежал; а далее, вниз по Волге, в районе р. Холохольни шли места, где брали дань новгородцы.
