Альберт Шпеер - Воспоминания
Гитлер потребовал у меня отчета о моих впечатлениях об Италии. Там мне бросилось в глаза, что все стены, вплоть до маленьких деревень, были размалеваны воинственными пропагандистскими призывами. «Нам это ни к чему, — заметил Гитлер. — Если дойдет до войны, немецкий народ достаточно для этого закален. Для Италии, может, такой вид пропаганды и уместен. Только поможет ли это чему, вот вопрос». (15)
Гитлер уже не раз предлагал мне произнести вместо него речь при открытии ежегодной архитектурной выставки в Мюнхене. До сих пор мне всегда удавалось под тем или иным предлогом уклониться от этого. Весной 1938 г. дошло даже до своего рода торга: я заявил о готовности нарисовать эскизы для картинной галереи и стадиона в Линце, если мне не вменят в обязанность речь на выставке.
А тут как раз накануне 50-летия Гитлера открывалась для движения часть «оси Восток-Запад», и он согласился лично перерезать ленточку. Дебюта в качестве оратора было не избегнуть — и сразу же в присутствии главы государства, на весь мир. За обеденным столом Гитлер провозгласил: «Большое событие. Шпеер будет держать речь! Любопытно, что он скажет».
У Бранденбургских ворот, посредине магистрали, на специально возведенной трибуне возвышались почетные лица, я на их правом фланге; теснилась в отдалении, на тротуарах, за канатами густая толпа. Издалека доносилось, нарастало, как шквал, — по мере приближения машины с Гитлером — народное ликование, вылившееся в оглушительный рев. Машина остановилась прямо против меня. Гитлер вышел, пожал мне руку, ответив коротким поднятием руки на приветствия высокопоставленных лиц. Передвижные киносъемочные камеры начали съемки чуть не в упор, Гитлер в двух метрах от меня смотрел с ожиданием. Я набрал в легкие воздуха и затем произнес буквально следующее: «Мой фюрер, докладываю о завершении строительных работ „оси Восток-Запад“. Пусть дело говорит само за себя!» Тут возникла затяжная пауза, прежде чем Гитлер произнес несколько фраз. Затем я был приглашен в его автомобиль и вместе с ним объехал семикилометровую щпалеру берлинцев, чествовавших Гитлера по случаю его 50-летия. Это было, вероятно, одно из самых крупных массовых мероприятий министерства пропаганды. Но аплодисменты казались мне искренними.
Уже в Рейхсканцелярии, в ожидании обеда, Гитлер заметил вполне дружески: «Своими двумя предложениями Вы поставили меня в довольно неловкое положение. Я ожидал более длинной речи, я привык, пока говорят, обдумывать свой ответ. А Вы кончили, не начав, и я не знал, чем ответить. Но я Вам это прощаю: это была хорошая речь, одна из лучших, которые я когда-либо в своей жизни слышал». В последующие годы этот эпизод прочно вошел в его репертуар, и он часто рассказывал его.
В полночь собравшиеся за столом поздравили Гитлера. А когда я сказал, что по случаю этого дня в одном из соседних залов я выставил почти четырехметровый макет Триумфальной арки, он немедленно предложил гостям подняться и устремился вперед. Долно, заметно растроганный, обозревал он макет, в котором обрели материальный облик мечты его молодых лет. Глубоко взволнованный, он молча протянул мне руку, чтобы затем в эйфорических тонах высоко поднять значение этого произведения зодчества в будущей истории Рейха. На протяжении этой ночи он еще несколько раз подходил к своему макету. На пути туда и обратно мы каждый раз проходили мимо зала заседания, в котором в 1878 г. Бисмарк возглавлял Берлинский конгресс. Сейчас на длинных столах громоздились подарки ко дню рождения фюрера — по большей части огромное собрание китча, поднесенного его рейхс— и гаулейтарами: беломраморные обнаженные фигуры, излюбленные малоформатные бронзовые копии, что-нибудь вроде римского мальчика, вытаскивающего занозу из пальца, писанные маслом полотна, по уровню соответствующие выставкам в «Доме искусств». Некоторые подарки вызывали у Гитлера аплодисменты, над другими он потешался, а вобщем-то они едва отличались друг от друга.
Тем временем дела между Ханке и госпожой Геббельс продвинулись настолько, что, к ужасу всех посвященных, они задумали пожениться. Очень неравная пара: Ханке был молод и неопытен, она существенно старше, элегантная дама из общества. Ханке добивался у Гитлера разрешения на развод, но Гитлер по государственным соображениям отказывал. В самом начале Байройтского фестиваля 1939 г. Ханке как-то утром заявился в мой берлинский дом в полном отчаянии. Супруги Губбельс помирились, сообщил он, и вместе отбыли в Байройт. Я-то считал, что для Ханке это самый удачный выход. Но отчаявшегося влюбленного не утешить поздравлениями по такому поводу. Поэтому я пообещал ему разведать в Байройте, что же произошло, и тотчас же отбыл.
Семья Вагнеров пристроила к дому Ванфрида просторное крыло, в котором в эти дни остановился Гитлер и его адъютанты, тогда как приглашенные фюрером гости были размещены в частных квартирах. Между прочим здесь своих гостей Гитлер отбирал тщательнее, чем в Оберзальцберге, не говоря уж о Рейхсканцелярии. Не считая несущих службу адъютантов, он ограничивался приглашением нескольких знакомых с их женами, в отношении которых он мог быть уверенным, что они будут приятны семейству Вагнеров; в сущности, постоянными гостями были только д-р Дитрих, д-р Брандт и я.
В дни фестиваля Гитлер производил более раскованное впечатление, чем обычно. В семействе Вагнеров он определенно чувствовал себя уютно и избавленным от необходимости олицетворять собой власть, необходимости, подчиняться которой, он иногда считал себя обязанным даже при небольшом вечернем застолье в Рейхсканцелярии. Он был весел, по-отечески общался с детьми; по отношению к Винифру Вагнер держался по-дружески и предупредительно. Без его финансовой поддержки фестивали едва ли смогли бы продержаться. Каждый год Борман отсыпал из своих фондов сотни тысяч, чтобы фестивали достойно увенчивали очередной сезон немецкой оперы. Быть патроном этих фестивалей и другом семьи Вагнеров — возможно это было осуществление мечты, в которую Гитлер едва ли отваживался верить в дни своей молодости.
Геббельс с женой прибыли в Байройт в тот же день. что и я, и заняли квартиру в пристройке дома Ванфрида. Фрау Геббельс была, судя по всему, глубоко подавлена, она откровенно рассказала мне: «Ужасно, как мой муж запугивал меня. Я только собралась отдохнуть в Гаштайне, как он без всякого приглашения появился в отеле. Три дня он непрерывно уговаривал меня; больше я вынести не могла. Он шантажировал меня нашими детьми — он прикажет их у меня отнять. Что я могла поделать? Мы помирились только внешне. Альберт, это чудовищно! Мне пришлось дать ему слово никогда не встречаться более приватным образом с Карлом. Я так несчастна, но у меня нет выбора».
Что могло бы лучше всего соответствовать этой семейной трагедии, чем «Тристан и Изольда», которую мы, Гитлер, супруги Геббельс, госпожа Винифрид Вагнер и я, как раз слушали из большой центральной ложи. Госпожа Геббельс, справа от меня во время всего спектакля тихонечно плакала. В антрактах она сидела в углу одного из салонов, сломленная и всхлипывающая, в то время как Гитлер и Геббельс показывались через окно народу и старались не замечать неприятную ситуацию.
На следующее утро я раскрыл Гитлеру, которому поведение фрау Геббельс накануне осталось непонятным, подоплеку состоявшегося примирения. Как глава государства он, хотя и приветствовал такой поворот событий, но тотчас же, в моем присутствии вызвал Геббельса и немного — словно и сухо сообщил тому, что будет лучше, если он со своей супругой в этот же день покинет Байройт. Не дав возможности какого-либо возражения, даже не протянув руки, он попрощался с министром и после этого повернулся в мою сторону: «С женщинами Геббельс циник». Он и сам был циником, на другой манер, впрочем.
Глава 11
Земной шар
При осмотрах моих берлинских макетов Гитлера прямо-таки магнетически притягивал один участок плана: будущая центральная точка всей Империи, которая призвана будет на столетия вперед служить воплощением могущества, завоеванного в гитлеровскую эпоху. Как резиденция французских королей с градостроительной точки зрения охватывает Елисейские поля, так же должны были неизменно находиться в поле зрения с любого конца Великолепной улицы те сгрупированные вместе сооружения, которые Гитлер хотел бы как олицетворение своей политической деятельности иметь непосредственно около себя: Рейхсканцелярия для управления государством, Верховное командование вермахта для осуществления приказной власти над тремя родами войск, затем — по канцелярии для партии (Борман), для протокольного управления (Майсснер) и для личных нужд (Боулер). То, что на наших планшетах к архитектурному центру относилось также и здание Рейхстага, не должно было давать повода для мысли, что парламенту отводится сколь-либо важная роль в системе власти. Старое здание рейхстага просто случайно оказалось на этом месте.
