Виктор Чернов - Записки социалиста-революционера (Книга 1)
Большая работа шла в воскресной школе. Там познакомился я с молодежью из местных рабочих и ремесленников. Тут была группа сапожников, с бр. Зайцевыми, Зыковым и друг., Шапошников с Сафроновым во главе; из рабочих очень выдавался Власов. Со всеми ними мне приходилось вести беседы, читать с ними, вести кружки. Но этого казалось мало; теплично-кружковое выращивание отдельных "рабочих интеллигентов" грозило их отрывом, замыканием в своего рода умственную аристократию. Но на чем объединить их с более широкими слоями товарищей по труду? В то время большой шум {258} возбуждали в России земледельческие артели Н. В. Левитского. Мои мысли, естественно, устремились к кооперации. Сапожники в значительном числе случаев работали не самостоятельно, а на магазины; но в тоже время слишком малое число работающих на один магазин делал стачечное движение невозможным; замена непокорного более покладистым была также чрезвычайно легка. Несколько лучше дело обстояло у подрядчиков, бравших городские заказы (на богадельню, приюты и т. п.) и раздававших их на дом отдельным ремесленникам: они объединяли большее количество сапожников кустарей. Борьба с ними заставила поставить на очередь вопрос о получении городских подрядов, минуя посредников; с этим тесно связан был вопрос о кооперативной организации работ; долго колебались между устройством артельной мастерской и простым установлением круговой поруки: осуществили частью то, частью другое; затем, стал на очередь и вопрос о кооперативном приобретении сырья.
В борьбе с посредниками из-за городских подрядов столкнулись с косностью "отцов города", грубых, зажиревших толстосумов, предпочитавших выгодным предложениям артельщиков воспоминание о мудрых правилах "ворон ворону глаз не выклюет" и "свой своему поневоле брат". На довольно больших собраниях сапожников мы воспользовались этим поводом для страстных филиппик против действовавшего городового положения, как нельзя более приспособленного для классового засилья торговой буржуазии. Не менее оживленно шло дело и среди шапочников: там производство носило более кустарный, чем ремесленный характер, и более полно объединялось средней руки мануфактуристами; Сафронову удалось провести {259} [ldn-knigi1]успешную забастовку, которой добились кое-каких уступок.
Помню обычные вечера в сапожной мастерской Зайцевых, разросшейся до маленькой артели присоединением Зыкова и еще пары товарищей. Подвальное помещение, склоненные над колодками фигуры, пыхтящий на столе самовар, и под мерное постукивание молотков бесконечные-бесконечные беседы - об артельном начале, о социализме, о французской революции, о капитале и прибавочной стоимости, о стачках и профессиональных союзах, о синдикатах предпринимателей, о религии, вере и неверии - и о чем только еще не было переговорено в эти вечера?
Помню и шумные более многочисленные собрания ремесленников, в особых комнатах провинциальных чайных и трактиров, где искали ощупью наиболее практичных форм кооперативного объединения кустарей и ремесленников, выслушивали отчеты делегаций к отцам города, занимались выработкой артельных уставов. Застоявшееся болото мещанского провинциального быта расколыхалось таки после повторных натисков первых самобытных кооператоров, и в обращение вошли новые понятия - о трудовом объединении с исключением хозяйской прибыли, о борьбе с посредниками и мануфактуристами, о стачке. Передовая рабочая молодежь расправляла свои крылья и пробовала свои силы, свои пропагандистские и организаторские способности. Практических успехов и завоеваний было достигнуто мало, успехов было меньше, чем неудач, но здесь была школа, была подготовка для будущей деятельности. Этим мы вполне удовлетворялись... Ибо, помню, лично я в то время несомненно недооценивал реальные возможности действительного развития {260} кооперативного движения при самодержавии и смотрел на кооперацию более как на средство предметной пропаганды, чем как на самостоятельную ценность.
Гораздо более шумной и заметной была деятельность вокруг культурно-просветительных организаций. Воскресная школа дала нам не только материал для первых рабочих и ремесленных кружков. Она - впрочем, помимо нашего собственного намерения, а совершенно случайно, ненароком - послужила нам для первого демонстративно-публичного выступления.
Для понимания того, как это случилось, надо очертить несколькими штрихами положение воскресной школы того времени в таком глухом провинциальном городе, как Тамбов. Ее едва терпели. Своему существованию она была обязана тем, что ее основательницей была не "кто-нибудь", а дочь генерала, впоследствии себе завоевавшая в педагогическом мире почетное имя, г-жа Э. Кислинская, в мое время уже покинувшая Тамбов. II все же над школой тяготела самая жесткая ферула начальства. Уже упомянутый мною директор народных училищ Д. Ильченко - истый Собакевич наружностью и нравом - не раз требовал, чтобы школа оставалась только школой грамоты. Учеников, научившихся читать и писать, почти предписывалось удалять из школы. Все "лишнее" изгонялось; даже такое учебное пособие, как "Детский Мир" Ушинского подверглось однажды конфискации. Уловив в школе преподавание начатков географии, Зевс-директор, величественно потрясая в воздухе грозящим перстом, изрек: "Отнюдь никакой географии. Вы так, пожалуй, еще философию вздумаете преподавать ... Нам ученых не надо. Отнюдь никакой географии".
{261} Но неусыпный надзор чиновного олимпийца, подававшего учительницам и учителям воскресной школы классические два пальца вместо руки, был еще не самым неприятным обстоятельством в жизни этого учреждения. Окружающее провинциальное общество буквально травило "воскресников" своими сплетнями и вечными слухами о неблагонадежности. Это, ведь, все были "белые вороны". Самый факт занятий, "барышенъ"-учительниц, с взрослыми мужчинами из простонародья воспринимался, как нечто скандальное и неприличное. Зато ученики школы - все эти сапожники, каретники, шапочники, железнодорожные рабочие - относились к школе с невероятною теплотой. Это для них был какой-то светлый оазис посреди темного царства, презрительного третирования, грубости, произвола, окриков и зуботычин...
Многие ученики в трогательных выражениях говорили о том, что в воскресной школе они впервые услышали обращение на "вы", впервые столкнулись с мягким, внимательным, человеческим отношением, впервые были обогреты ласковым словом. "Чем ночь темней, тем звезды ярче", и вот, среди самодурного режима, своим духом пропитавшего всю жизнь, воскресная школа стала невольно символом чего-то другого; прямо противоположного, какого-то враждебного окружающему начала.
По существу воскресная школа была, таким образом, чужеродным телом среди провинциального болота, какою-то "беззаконною кометой в кругу расчисленных светил" казенного карьеристско-педагогического мира. Столкновение было неизбежно, и оно произошло чисто случайным образом, при заместительнице Кислинской - А. И. Слетовой.
{262} В отчете Тамбовской воскресной школы, представленном на Нижегородскую выставку и заслужившем ей диплом 1-й степени, вкралась случайная фраза о том, что школа, вопреки своему предназначению, вынуждена принимать не только взрослых но и малышей, которые могли бы учиться в обычных городских училищах, ибо не хватает духа отказывать матерям, просящим за своих детей и не желающим отдавать их в городские школы, где детей поколачивают.
Инспектор народных училищ М. Бойков - тип провинциального Передонова возмутился духом и потребовал объяснений и доказательств. Заведывающая школой А. Н. Слетова объяснила, что передала в отчет только-то, что не раз слышала от матерей; однако, она дополнительно обещала представить надлежащим путем удостоверенные факты. Через два или три дня несколько заверенных у нотариуса показаний было представлено. Но инспектор, не дождавшись их, опубликовал в "Губернских Ведомостях" свою резолюцию о том, что по его расследованию, утверждение А. Н. Слетовой оказалось "легкомысленным изветом"; директор Ильченко нагрянул на школу с чрезвычайной ревизией, изъял две-три невиннейших детских книжки, не успевших попасть в министерский каталог "одобренных", и предложил заведывающей выйти в отставку; в тоже время лиц, давших А. Н. Слетовой показания о побоях в школах, начали таскать в полицию для допросов, порядком припугивая робких. Кто то, помнится, сначала, было, сдрейфил, оправдываясь поговоркой: "в часть попадешь, другим голосом запоешь"...
Нас вызывали на борьбу и мы приняли вызов. Чтобы развязать себе руки, А. Н. Слетова подала в {263} отставку и через адвоката А. Я. Тимофеева потребовала от инспектора М. Войкова извинения, за клеветническое оскорбление в печати словами "легкомысленный извет", извещая о намерении, в случае отказа, подать жалобу в суд. Инспектор-громовержец ответил, поистине, анекдотической резолюцией, сохраненною мною на память: "Это письмо есть угроза должностному лицу, направленная против органа законной власти, с целью побудить оную к желаемым со стороны угрожающего действием, а посему представляет преступление против порядка управления и как нарушающее общий государственный интерес, подлежит преследованию помимо моей (органа власти) жалобы, в порядке подсудности и по роду угроз и должности угрожаемого" (следовал перечень статей Уложения о наказаниях)... Как все это было типично для провинции времен самодержавия, где всякая "кокарда" при столкновении с партикулярными людьми, ничто же сумняшеся, с глубокой верой в свое право заявляла: "государство - это я".
