Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым
- Значит, я это выдумал?
- Вам лучше знать... Этого просто не могло быть.
- А ты... чудак! Почему же не могло?
- Потому что интеллигентный человек никогда не унизит своего достоинства ни перед кем. Это узнали еще фашисты. И задолго до фашистов было известно.
- А ты, видать, интеллигенцию выше всех ставишь?..
- Народ, у которого нет интеллигенции, называется дикарями. Чем культурнее народ, тем он больше любит и бережет свою интеллигенцию. Когда физик Ландау попал в автомобильную катастрофу... Вы, наверное, знаете, как он несколько раз умирал, а его спасали и спасали.
- Не знаем, расскажи! - поспешно сказал Мору.
Парни слушали, как ребята в детском саду, не дыша и заглядывая мне в рот. Гусю это не понравилось. Вообще я ему не понравился с самого начала. С какой злобой он поглядывал на меня!
Едва я закончил рассказ, как в зимовье вошли сразу трое: двое работников милиции и шофер. Кажется, и Гусь, и его компания милицию любили еще меньше, чем интеллигенцию. Все они молча, с великим неодобрением наблюдали, как прибывшие отряхивались от снега, раздевались, здоровались. Егор Слепцов предложил чаю, назвав старшего по имени и отчеству: Михаил Михайлович. Это был начальник районной милиции Захарченко.
Я вздохнул с облегчением. Я немножко знал Захарченко, он раза два был у нас в обсерватории. Меня он вряд ли запомнил. Зато с Марком они были хорошо знакомы. Марк так и просиял, когда его увидел.
Они обнялись, и Марк, к великому изумлению всех присутствующих, простодушно чмокнул Михаила Михайловича в щеку. Гусь, не выдержав, сплюнул.
Прибывшие подошли к большому столу. Сюда пересел и Марк. Якут, довольно улыбаясь, подал крепчайший чай, хлеб, консервы и сахар. Кроме Марка, который за что-то любил Захарченко, только я да Егор от души ему обрадовались. Гусь и его гоп-компания явно скисли, а Лиза и Женя так разговорились, что даже не заметили их прибытия. Я подошел к ним и постоял минут пять. Теперь говорила Лиза, а Женя слушал, не сводя с нее глаз. Что-то он запоет, когда узнает, что она дочь Абакумова? Ведь Казаков очень злопамятен и расчетлив.
- Когда я была маленькой, я верила, что до радуги можно дойти...улыбаясь рассказывала Лиза.- Радуга сияла за березами, совсем близко, просто рядом. И я бежала через рощу, так что пересыхало во рту и начинало колоть в боку. Ох! Потом оказывалось, что радуга за холмами, и я снова шла, хотя знала, что дома ждет нахлобучка. Мама боялась, что из меня выйдет бродяжка. Если бы я сказала ей про радугу, мне досталось бы еще больше: в Кедровом не жаловали все то, что не имело здравого смысла.
Лиза замолчала, задумавшись.
- Вы странная девушка! - сказал Женя.
С обидой я почувствовал, что сейчас лишний, и медленно отошел. Вряд ли они это заметили.
Пурга вроде стала завывать тише. К утру, наверно, стихнет, и мы отправимся домой. Хоть бы вертолет не повредило. Я взглянул на часы. Только девять вечера. Мне стало грустно.
Милицейские работники уже утолили голод и теперь не торопясь попивали чай. Я присел на нары.
Милиционер Сережа Прошкин был не старше меня (доармейский возраст), у него был вздернутый конопатый нос и обиженные голубые глаза. А начальник милиции Михаил Михайлович Захарченко походил на комиссара Мегрэ. Широкоплечий, сильный и, кажется, добрый. Надо спросить Марка, откуда он его знает.
Когда я подошел, разговор об интеллигенции, оказывается, продолжался. Но Захарченко был не я, он парировал нападки Гуся.
- Где справедливость? - вопрошал Гусь, закатывая глаза.- У меня злость кипит на этих "высокообразованных". Все эти светила науки гребут деньги дай боже. Какой-нибудь профессор за час получает пять рублей. Считать умеете? Сколько он за семь часов отхватит?
- Наверное, чтобы восстановить справедливость, ты и грабил квартиры светил науки?
Парни заржали. Гусь обиженно поморгал.
- Кто старое помянет, тому глаз вон. Я завязал накрепко. А вообще я что? Я простой колхозник!
- Какой ты, к черту, колхозник,- махнул рукой Захарченко и налил себе еще чаю.
- Колхозник, из Саратовской области. В деревне и восемь классов кончал. У меня и сейчас там вся семья работает. А я в город подался, на завод.
- Понятно. С грехом пополам кончил восемь классов - по два, по три года сидел в одном классе. Учиться дальше не захотел, ведь ученье - это тяжелый, изнурительный труд. В колхозе работать тоже нелегко. Пришел в город на завод. А лодыри и там не нужны. Куда ни подайся, везде трудиться надо. А тебе хочется иметь все блага жизни. Вот и пошел воровать, грабить, убивать...
- Я по мокрым делам не ходил,- буркнул Гусь.
- В колонии тоже заставляют работать. За пайку. До чего обидно! Лучше уж "завязать" и работать на воле, где-нибудь на Севере, где платят "длинный рубль"... Вот ты, Шашлов, завидуешь "высокообразованным", а ведь для них эти блага - только возможность целиком отдаться любимому труду. Все, что им действительно необходимо, это возможность делать свое дело. А это уж государство, ценя их время и здоровье, заботится о них. Я не академик и никогда им не буду, но мне бы и в голову не пришло завидовать, что у кого-то, например, дача или там машина. Вот ерунда! Ничто так не растлевает человека, его душу, как зависть, лень, нежелание трудиться в полную меру.
- Так... Значит, я - растленный тип? - обиделся вконец Гусь.- Обрисовал меня товарищ начальник в полную меру. Чего скалите зубы? - накинулся он на парней. Те мгновенно спрятали улыбки.
- Куда же вы теперь направляетесь? - спросил Захарченко, обращаясь к Гусю и остальным.
- В Черкасский,- хором, как на уроке, ответили они.
- А на рудниках уже надоело? Там можно хорошо заработать...
- Здоровье дороже,- сказал Гусь.
- Дело ваше... Когда вышли с рудника?
- Утром. До развилки нас подкинула попутная машина, а потом пешком...
Захарченко повернулся к Марку. И сразу лицо его посветлело.
- Ну, как там в обсерватории, обживаешься понемногу? Марк с любовью взглянул на Захарченко.
- Там хорошо, Михаил Михайлович. Такие славные люди! Друга себе нашел.
Марк кивнул на меня. Мне стало немного легче: Марк считает меня своим другом.
- Отец его в Антарктиде, Михаил Михайлович. Это ведь сын Дмитрия Николаевича Черкасова.
- А-а! Академика Черкасова!
Гусь внимательно посмотрел на меня. За что, собственно, он меня так возненавидел? Не подумайте, что я преувеличиваю: это был взгляд убийцы.
Глава пятая
ОСКОРБЛЕНИЕ ЛОЖЬЮ
В зимовье мы пробыли часа четыре. Потом, воспользовавшись временным затишьем, кое-как добрались до плато. Все в лаборатории спали, нас встретил Бехлер. Женя его расцеловал. Бехлер отвел Женю в приготовленную ему комнату, а мы, поужинав, легли спать. Утром я немного проспал и завтракал один, на кухне. Я беспокоился за Абакумова, но Гарри успокоил меня: Алексей Харитонович вернулся вчера до пурги.
Когда я подходил к камералке, в коридоре меня догнал Женя, одетый очень парадно: в черном костюме, белой рубашке, модном галстуке. Он схватил меня за руку. Я заметил, что Женя расстроен.
- Колька! Разве эта девушка... ну, Лиза... дочь Абакумова?
- Конечно.
- Почему же ты мне вчера сразу не сказал?
- Я не знал, что это имеет какое-то значение.
- Я думал... его давно здесь нет.
- Что ты! Разве Абакумов бросит обсерваторию? Он отсюда никуда не уйдет.
- Я был уверен, что он давно обворовал вас всех и скрылся. Я был настолько оскорблен за Абакумова, что молча повернулся к Жене спиной.
- Непонятно, как у бандита может быть такая дочь? - пробормотал он мне вслед.
Я хлопнул дверью. Погромче. А Лиза произвела на него впечатление! Так ему и надо.
А через час в камералку, где, кроме меня, работали четыре бородатых геолога, вошла Валя и молча опустилась на стул. Она показалась мне очень бледной. Серые глаза ее смотрели обескураженно. Она совсем не походила на тридцатилетнюю женщину-мать. Как была живая, вихрастая, длинноногая, похожая на мальчишку, так и осталась. Может, чуть пополнела. И стриглась под мальчишку, и это ей очень шло.
Я внимательно посмотрел на нее и понял: случилось что-то неприятное для всех. Мы дружно бросили работу и уставились на нее.
- Через сорок минут собрание,- сказала она.- Велел объявить новый директор обсерватории... Евгений Михайлович Казаков.
Вечером я рассказал Марку историю Абакумова. Он долго молчал.
- Что же теперь будет? - проговорил он.- Как они сработаются?
- Не дадим Алексея Харитоновича в обиду! - заявил я. Марк усмехнулся:
- Положим, Абакумов не из тех, кто даст себя в обиду.
- Это он физически такой сильный, а душевно очень ранимый. Вдруг Казаков его оскорбит? Понимаешь, его нельзя здесь обидеть.
- Понимаю.
Мы опять помолчали. Вдруг я неожиданно для самого себя спросил:
- Марк, откуда ты знаешь Захарченко? Ты ведь давно его знаешь?
- Давно.
Марк потянулся за папиросами. Он курил с пятнадцати лет. Я последнее время тоже стал покуривать, но не по-настоящему, не затягиваясь (я так и не приучился курить почему-то). Закурив, мы как бы приготовились к долгому дружескому разговору. В комнате было прохладно. Посему мы сидели на своих кроватях с ногами, укрыв их одеялом. Пурга завывала, как десять тысяч псов.
