Нина Соротокина - Закон парности (Гардемарины, вперед - 4)
В случае неудачи Белову вне всяких сомнений грозила- виселица. В подтверждение этого обращаюсь к старым мемуарам шведского дворянина, некоего Горна, который воевал на стороне Фридриха, а потом попал в наш плен. Горна привезли в Петербург. Он был знатен, имел весьма высокий чин в армии, поэтому перед заключением его в Петропавловскую крепость его удостоили аудиенции с сильными мира сего.
В мемуарах Горн * подробно описывает сцену разговора с канцлером Воронцовым и Ив. Ив. Шуваловым. Фаворит спросил шведского дворянина:
- Скажите, господин Горн, может быть, вам это известно, почему король Фридрих велел колесовать в Кистринской крепости одного из наших офицеров?
* Для любопытных: "Записки Горна" опубликованы в 1916 году в "Военноисторическом сборнике".
________________
От этой фразы кровь стынет в жилах, но шведский офицер, весьма обиженный на русских, никак не потерял самообладания.
- В Кистринской крепости был составлен заговор. Более трех четвертей пленных принимали в нем участие. Для расследования этого заговора король Фридрих собрал военный совет. При разборе выяснилась фамилия офицера зачинщика, какой-то малый чин, подпоручик. Я не знаю подробностей.
- Это неправда, что зачинщика поддержало большинство наших офицеров. Не у всех сдали нервы,- возразил Шувалов.- Кроме того, мне известно, что пленные содержались в ужасных условиях. Я сам неоднократно посылал деньги генералу Чернышеву, он менял их на тайлеры и делил между пленными, которые голодали. На все наши предложения об обмене Фридрих отвечал отказом.
Швед приосанился и независимо ответил Шувалову:
- А я считаю, что наказание, к которому король приговорил офицера, о коем вы имели честь спросить меня, было справедливое и не противное законам цивилизованного государства, так как достоверно известно, что сей офицер в видах своего освобождения замыслил перебить весь прусский гарнизон.
Горячий дворянин хотел добавить еще одну фразу, но сдержался. Не имея возможности высказать ее вслух, он с неким задором справедливости вписал ее потом в свои заметки: "Ваша императрица Елизавета, давая обет не лишать жизни ни единого преступника в течение своего царствования, вообразила, повидимому, что и все прочие монархи должны поставить себе это в закон" *.
* Не берусь утверждать, что мы первыми отменили смертную казнь, но то, что у русских в XVIII веке людей не казнили смертию целых двадцать лет, вызывает законное уважение и к нации и к ее государыне.
___________
Но и без этой фразы сказано было достаточно. Иван Иванович вспылил, наговорил Горну обидных дерзостей, но присутствующий канцлер Воронцов, как человек более мягкий, переменил тему разговора.
Подробности о колесовании в Кистрине рассказал генерал-лейтенант Чернышев, вернувшийся в 1759 году из плена. Рассказ его был ужасен. Колесование происходило на виду у всех пленных, для чего их вывели на крепостной двор. Вокруг выстроился весь прусский гарнизон, вооруженный до зубов. Фридрих хотел устрашить казнью не только русских, но и своих солдат, среди которых были люди самых разных национальностей.
Но всего этого Белов не мог предвидеть и оставлял плен с легким сердцем. Договор Лядащева с Беловым, через Мелитрису разумеется, был таков: если кучер Сакромозо выведет лошадей на прогулку с завязанными хвостами, то это будет означать: "Скоро, будь готов", а уже если лошади будут укрыты красными с кистями вольтрапами, то значит - "сегодня". Местом встречи была назначена все та же конюшня, вернее небольшой закуток в ней, предназначенный для кареты Сакромозо. Выйти за пределы камеры Александр мог только ночью, и Лядащев должен был это учесть.
Все раненые взялись по очереди следить за манипуляциями кучера, боясь упустить условный знак, но когда старый офицер-улан крикнул: "Узлы на хвостах!", Белов ушам своим не поверил. Оные узлы появились спустя час после его разговора с ранеными. "Прыток Василий Федорович",- подумал Александр, он и представить себе не мог, какие планы побега придумал мнимый кучер.
Как мы уже говорили, обязанности Лядащева по приказу Сакромозо распространялись только на карету и лошадей. Он ни разу не был позван в покои рыцаря, он даже не знал толком, куда выходят окна его апартаментов. Сакромозо входил в дверь башни, примыкающей к крепостной стене, и совершенно исчезал из поля зрения. Лядащеву запрещено было выходить за стены крепости. Исключением был тот день, когда пастор передал офицеру просьбу Сакромозо выслать за ним карету. Именно это и позволило Лядащеву вывезти из крепости Мелитрису. Романтическое совпадение, скажете вы? Но вся наша жизнь состоит из совпадений, благих и несчастливых. Творец, придумывающий нашу судьбу,лучший из романистов.
Лядащев не знал также, кого посещает в городе Сакромозо, но рассказ Мелитрисы многое ему объяснил. Уверенность Лядащева, что Сакромозо решил оставить службу Фридриху и дать деру - куда глаза глядят, появилась из-за неотступного наблюдения за поведением "хозяина" и анализа каждой небрежно брошенной фразы.
Настроение Сакромозо во все время путешествия в Логув и далее было не из лучших, но в Кистрине его прямо-таки пожирала мрачная сосредоточенность. Когда возвращались ночью от Дона, рыцарь выглядел рассеянным и озабоченным, что-то спросил невпопад, не слушая ответа, а когда вернулись в крепость, окинул критическим глазом карету, хотя что можно увидеть в темноте, и бросил:
- Приведи все в порядок, сбрую, колеса... ну я не знаю, что там еще...
- Слушаюсь, ваше сиятельство. Мы уезжаем?
- Не твоего ума дело. Завтра, часам эдак к одиннадцати, оседлай лошадей.
Во время утренней прогулки, которая продолжалась около часа, Сакромозо спросил, выдержат ли лошади длинную дорогу, ведь на подъезде к Кистрину их чуть не загнали.
Кучер заверил, что лошади в прекрасном состоянии, доскачут, куда прикажете, хоть до Берлина. На "Берлин" словесно Сакромозо не отреагировал, только поморщился, как от боли.
После прогулки, как уже говорилось, Лядащев оставил рыцаря у дома алхимика, а по возвращении в крепость завязал лошадям хвосты.
К вечеру Сакромозо неожиданно появился в конюшне.
- Упакуй багаж,- приказал он коротко и добавил с загадочной улыбкой: - Испровергнет... вот чертовня!
- Не понял, ваше сиятельство!
- Завтра в пять утра мы уезжаем. Сейчас солдаты принесут багаж.
- Куда ж нам ехать, господин хороший, если через три дня в Кистрине ждут Фридриха? Весь гарнизон на ушах стоит. Во всяком случае, пора набрасывать на лошадей красные вольтрапы.
Когда Лядащев вывел лошадей на двор, было почти темно, поэтому он взял в руки горящий факел. Караул на крепостной стене поначалу взволновался, но, увидев странного кучера Сакромозо, успокоился, только велел затушить огонь. Лядащев с готовностью исполнил приказание, сделал еще круг, успел рассмотреть в огне пленных чье-то лицо и после этого спокойно вернулся в конюшню.
Когда час спустя в условный закуток явился Белов, у Лядащева все было готово. Единственным знаком радости и приязни был короткий удар по плечу да внимательный взгляд, каким он окинул Александра с головы до ног.
- Примерься,- он кивнул на карету,- залезать надо с торца.
Сооружение свое Лядащев назвал "станок", одной из необходимых деталей его был притороченный к задку кареты сундук. Примерка была сложной. Александр не мог разместиться, подобно Мелитрисе, в секретном днище, он был значительно выше и крупнее, поэтому нижняя часть "тулова", как ворчливо обозначил Лядащев, должна была всунуться в "ложное дно", а плечам и голове надлежало уместиться в сундуке. Для этих целей сундук лишился одной стенки, а в карете было аккуратно выпилено овальное отверстие по размеру плечей. Сверху на сундук был поставлен большой дорожный сак. Все оружие, занимавшее ранее секретное днище, Лядащев сгрудил в большую плетеную торбу, которую разместил сзади козел. Торба была аккуратно прикрыта попоной.
- А вылезать как? - раздался глухой голос Александра.
- Без моей помощи тебе не выбраться. Но нам бы только из крепости выехать.
- Да я тут сдохну - в этом гробу!
- А ты спи пока,- посоветовал Лядащев.- Воздух туда проникает, я проверял. Главное, не храпи.
- Когда я храпеть начну, уже поздно будет. Предсмертный это будет храп, слышь, Лядащев?
- Тише ты! Умолкни...
Кто-то прошел по двору, бряцая шпагой, потом опять все стихло.
- Вылезай пока. Я тебе вольтрап подстелю. А то всю задницу на ухабах отобьешь.
Ровно в пять утра карета стояла у входа в башню. Сакромозо вышел во двор в плаще до пят. Весь его вид выражал крайнее недовольство утренним холодом, он то позевывал, прикрывая рот пальцами, то поднимал воротник. Плащ топорщился от уже знакомого ручного саквояжа. С веселым недоумением он всмотрелся в карету - какой-то у нее новый, непривычный силуэт.
- Сбрось все это,- сказал он вдруг, указывая на тщательно притороченный к задку кареты багаж.- Нам это уже не понадобится.
