Б Николаевский - Тайные страницы истории
Не поняв основных линий политической и личной борьбы этого критического периода, нельзя понять смысл всех дальнейших этапов процесса внутреннего развития диктатуры. Поставив задачей установление своей личной диктатуры над партией, которая диктаторски правит страною, Сталин был неразборчив в выборе средств борьбы с противниками. Содержание большой политики в тот период, когда он шел к власти, его интересовало сравнительно мало. В этих вопросах Сталин мог быть весьма гибким, даже уступчивым, пока дело не касалось того пункта, который был для него в то время единственно важным: вопроса о власти -- о власти партии над страною и о его личной власти над партией. С того момента, когда в порядке дня появлялся какой бы то ни было вопрос этой группы, уступчивость Сталина исчезала, а инициатор постановки вопроса превращался в злейшего врага Сталина. Он мог в вопросах политических оставаться полным единомышленником Сталина; это дела не меняло: он попадал в группу непримиримых врагов последнего.
Его отношения к коллегам по работе Ленин в последний период своей жизни, в период когда он ближе присмотрелся к Сталину, определил двумя замечаниями, которые друг друга дополняли: "этот повар готовит только острые кушанья". А в тех случаях, когда соотношение сил начинало делать опасными эти его кулинарные эксперименты, Сталин, говоря словами того же Ленина, прибегал к обходному маневру: "заключит гнилой компромисс и обманет"44. Значение этого компромисса в том и состояло, что оно создавало возможность под его прикрытием за спиною партнеров продолжать втайне работу по подготовке "острых кушаний". Именно поэтому Сталин, когда он был недостаточно силен для уничтожения противника, так охотно заключал компро
миссы: они давали ему возможность выиграть время для укрепления своих позиций, связывая руки его противникам, которые к ним подходили, как честные люди, с намерением их выполнять. "Гнилыми" эти компромиссы бывали только для Сталина, давая ему возможность спокойно набирать силы для нанесения своего предательского удара.
С теми, кто начинал понимать предательскую основу его характера и пытался вести против него борьбу, Сталин был беспощаден. Обид он не забывал и не прощал. Умел терпеливо выжидать, откладывая сведение счетов до благоприятного момента. Тем более жестокой была месть, когда такой благоприятный случай приходил. Борис Бажанов, который в течение как раз этих критических лет работал в секретариате Сталина и имел возможность наблюдать его вблизи, дал очень правильную оценку его характера:
"Основные черты характера Сталина -- во-первых, скрытность, во-вторых, хитрость, в-третьих, мстительность. Никогда и ни с кем Сталин не делится своими сокровенными планами. Очень редко делится он мыслями и впечатлениями с окружающими. Много молчит. Вообще без необходимости не разговаривает. Очень хитер, во всем задние мысли, и когда говорит, никогда не говорит искренне. Обид не прощает никогда, будет помнить десять лет и в конце концов разделается"45.
Мстительность вообще играла огромную роль в жизни Сталина. Был случай, "когда он сам это признал. До нас этот эпизод дошел в передаче Троцкого, которому о нем рассказал Каменев двумя-тремя годами повднее, когда он из ближайшего союзника Сталина превратился в его врага.
"В 1924 году, летним вечером, -- пишет Троцкий, -- Сталин, Дзержинский и Каменев сидели за бутылкой вина (не знаю, -- прибавляет Троцкий, -- была ли это первая бутылка), болтая о разных пустяках, пока не коснулись вопроса о том, что каждый из них больше всего любит в жизни. Не помню, что сказали Дзержинский и Каменев, от которого я знаю эту историю. Сталин же сказал:
-- Самое сладкое в жизни, это -- наметить жертву, хорошо подготовить удар, а потом пойти спать"46.
Зная обстановку лета 1924 г. и события, участниками которых были эти три собеседника, нетрудно понять, о чем именно шла речь в разговоре, который Сталин закончил столь высокой нотой.
Вскоре после смерти Ленина его вдова Н. К. Крупская переслала в Политбюро пакет с теми из оставшихся после него рукописями, которые имели актуальный политический интерес. Среди них было завещание Ленина с замечаниями относительно ряда руководящих работников партии, но с одним единственным конкретным практическим выводом: Ленин настаивал на снятии Ста
лина с поста генерального секретаря ЦК партии, так как он, как в этом убедился Ленин, является человеком, не лояльным в отношении окружающих и способным злоупотреблять необъятной властью, которую ему дает положение генерального секретаря47. Крупская официально просила огласить это завещание на партийном съезде, для которого оно и было предназначено Лениным, но в Политбюро большинство высказалось против оглашения на съезде и вообще против предания его широкой огласке, считая, что такая огласка может внести расстройство в работу центральных учреждений партии, что как раз тогда, в обстановке, создавшейся после смерти Ленина, казалось опасным. В этом, конечно, была доля правды, но Ленин потому и писал свое завещание, что признавал необходимым в интересах партии, как он их понимал, внести расстройство в работу того центрального аппарата партии, который создавал Сталин и который Ленину казался опасным для нормального развития партии.
Вокруг вопроса об опубликовании завещания началась глухая закулисная борьба. На съезде, который собрался в конце мая, завещание оглашено не было. С ним ознакомили только членов президиума48. Но утаить завещание от членов новоизбранного ЦК оказалось невозможным, и на первом же его заседании, 2 июня 1924 г, это завещание было оглашено. Об этом заседании имеется подробный рассказ в воспоминаниях Бориса Баженова, который секретарствовал на собрании.
Текст письма-завещания прочитал Каменев. "Наступило тягостное молчание, -- пишет Бажанов, -- Сталин чувствовал себя маленьким и жалким. Он подошел к трибуне президиума и сел на ступеньках у моих ног (я сидел на правом крыле возвышения для президиума, это заседание проходило в зале заседаний ВЦИК). Я взглянул внимательно на его лицо; несмотря на всю сталинскую выдержку, на лице у него было ясно написано, что разыгрывается ставка его жизни".
Первым выступил Зиновьев, который защищал Сталина. "Голосом старой бабы" он уверял собрание, что "посмертная воля Ильича", конечно, должна быть законом, но в данном случае, "как мы рады констатировать", "опасения Ильича" относительно "нашего генерального секретаря" "не оправдались", работа внутри ЦК ведется вполне дружески и т. д. Его поддерживал Каменев, также уговаривавший ЦК не выполнять завещания Ленина.
"Пленум молчал, -- продолжает Бажанов. -- Троцкий не проронил ни звука, хотя и старался изображать максимально возможное презрение выражением лица, жестами, самим молчанием, всем, чем мог".
Это поведение Троцкого было продиктовано, по-видимому, чувством брезгливости, с которым он вообще относился к личной борьбе на верхушке диктатуры; и он проводил эту тактику с боль
шой последовательностью, тем самым фактически отказываясь от вмешательства в борьбу против Сталина как раз в те решающие моменты, когда его слово могло повлиять на растерянное большинство ЦК. Именно это поведение Троцкого спасло тогда Сталина. Но достаточно хотя бы немного знать натуру последнего, чтобы понять, что именно этого молчаливого презрения Сталин никогда Троцкому не простил, никогда о нем не забывал.
Несомненно, что именно Троцкого имел в виду Сталин и в тот летний вечер, когда в беседе с Каменевым и Дзержинским он, всегда крайне сдержанный и замкнутый, бросил откровенную фразу о "сладкой мести", которая позволяет и нам заглянуть глубоко в тайники его сокровенных настроений. Большое впечатление она произвела и на тогдашних собеседников Сталина, особенно на Каменева.
Последний был давно знаком со Сталиным, еще из Тифлиса с его кружками начала 1900-х гг.; встречался с ним и позднее, на подпольной работе и за границей, а в годы первой мировой войны, в Енисейской ссылке, немало времени потратил на беседы с ним, знакомя с историей и жизнью Запада. В Каменеве было много черт старого русского интеллигента. Он был широко начитанным человеком, с хорошей памятью, с талантами занимательного рассказчика, и очень любил коротать долгие сибирские вечера за самоваром, перед небольшой аудиторией внимательных слушателей. Сталин принадлежал к числу последних. Сам он читать не любил. Серьезная книга, казалось, утомляла его уже своей толщиной. Но в живой рассказ вслушиваться он всегда умел, слегка посасывая при этом свою неизменную трубку и лишь изредка вставляя замечания, показывавшие рассказчику, что его слова падают на благодарную почву. Этим путем Сталин вообще многому и от многих учился, особенно в позднейшие годы, свою индивидуальность проявляя главным образом в умении отсеивать полезные для него пшеничные зерна от ненужных плевел.
