Александр Немировский - Мифы и легенды народов мира. Т. 1. Древняя Греция

Терей выбрал второе и вскоре отплыл в Афины. Пандион пригласил гостя во дворец, где познакомил его с младшей дочерью. С первого взгляда на девушку фракиец воспылал к ней любовью. Излагая просьбу Прокны, он вложил в нее такую страстную убежденность, что тесть не мог отказать зятю, тем более что и Филомела, тосковавшая по сестре, также просила отца отпустить ее.

Оказавшись во Фракии, Терей повел Филомелу не во дворец, а в покрытые лесом горы, где поселил ее в хижине пастуха, которая стала для девушки темницей. Там же он силой и угрозами сделал Филомелу возлюбленной. Никто в лесу не услышал крика и стонов обесчещенной девушки. Но она верила, что боги услышат ее мольбу, и продолжала к ним взывать, призывая наказать негодяя. Тогда варвар связал Филомелу и, вырезав у нее язык, крикнул:

– Теперь можешь сколько хочешь жаловаться своим богам.

Вернувшись во дворец, он объяснил Прокне, что не смог выполнить ее просьбу, так как Филомела умерла. Прокна от горя потеряла сознание. Очнувшись же, не могла найти себе покоя.

Между тем Филомела, жившая мечтой о мести, стала думать, как известить сестру о случившемся. Сделав вид, будто смирилась со своей судьбой, она знаками показала насильнику, что хочет заняться рукоделием. Терей, ничего не подозревая, принес в хижину ткацкий станок и шерсть.

Филомела принялась за привычную ей работу. В Афинах они вместе с сестрой ткали и славились как лучшие мастерицы. Она изобразила на ткани гавань Фалерона с видневшимися вдали очертаниями акрополя, отплывающий корабль и на его палубе себя в радостном оживлении. Далее она вышила гористый берег Фракии, тропинку, ведущую в лес, и Терея, тащившего ее за руку. На третьем изображении девушка выткала себя связанную и Терея, отрезающего ей язык.

Когда поблизости послышались блеянье овец и лай сторожевых собак, Филомела выбросила покрывало через решетку, закрывавшую окошко хижины.

Покрывало подобрал царский пастух и, увидев, как оно прекрасно, решил отнести в дар царице, которую видел много раз в слезах.

Приняв из рук пастуха подарок, Прокна с первого взгляда догадалась, что случилось с Филомелой. Она спросила пастуха, где он нашел покрывало, и тот, выведя ее во двор, показал направление, в котором находилась избушка.

Оставшись одна, царица дала волю слезам и горю. Когда же слезы иссякли, ее сердце наполнилось холодным гневом. Она возненавидела супруга и готова была на все, чтобы покарать его невиданной карой. Искусно скрывая от Терея ярость под притворной нежностью, она дождалась времени, когда фракийцы отмечали праздник Диониса.

– Разреши мне присоединиться к вакханкам, – обратилась она к супругу. – Если я покажу свою преданность великому богу Фракии, он даст нам еще детей.

Эти соображения показались Терею разумными, и он не заподозрил, что присоединение к праздничному шествию – это лишь способ удалиться из дома.

Подражая вакханкам, раздирающим на себе одежды и испускающим вопли, Прокна вбежала в лес. Там она внезапно крикнула: «Кабан! Кабан!» – и бросилась в сторону. Это не удивило женщин, ибо каждая из них, узрев какого-нибудь зверя, устремлялась за ним в погоню и, настигая, разрывала на части. Правда, большей частью доставалось оленям. «Никто еще не гнался за кабаном! – мелькнуло в разгоряченном вином мозгу вакханок. – Но она царица и поэтому храбрее нас». Вскоре вакханки напали на след оленя и в яростной погоне за ним забыли о Прокне.

Она же отыскала избушку, в которой томилась Филомела, и отбила тугой наружный засов.

Сестры бросились друг другу в объятия и долго рыдали.

– Перестань! – молвила наконец Прокна, и глаза ее загорелись гневом. – Пусть теперь Терей поплачет кровавыми слезами.

Поведав свой план мести, Прокна незаметно от слуг провела сестру во дворец. К счастью, Терей был на охоте. К матери, ласкаясь, бросился Итис.

Из глаз Филомелы, видевшей племянника впервые, полились слезы. Но сестра строго посмотрела на нее, и Филомела, дрожа от страха, последовала в женскую половину дома. Здесь мать безжалостно лишила мальчика жизни и приготовила из его тельца трапезу, как это она делала всегда, ожидая возвращения супруга.

Услышав тяжелые шаги Терея, она бросилась ему навстречу и сама стала угощать жарким. Проголодавшийся Терей ел с аппетитом.

Насытившись, он отодвинул блюдо и спросил, где Итис.

– В тебе! – ответила Прокна.

Не понял фракиец, что имеет в виду супруга, но по самому тону, каким были произнесены эти слова, почувствовал недоброе.

– Немедленно приведи Итиса! – крикнул он, побледнев.

Из-за занавеси вышла Филомела и швырнула на стол окровавленную голову ребенка.

Несколько мгновений царь был неподвижен. Затем, оттолкнув от себя стол, он бросился за обратившимися в бегство сестрами, но не смог их догнать. Не допустили этого справедливые боги, всегда сочувствовавшие слабым и обиженным. Однако боги не выносили ни в чем чрезмерности. Жестокая месть сестер вызвала у них отвращение, и они решили наказать всех троих.

На бегу у Прокны и Филомелы выросли крылья, и они превратились в птичек – ласточку и соловья. Терей тоже покрылся перьями. Фракийский шлем на его голове превратился в большой гребень, нос вытянулся в длинный острый клюв. Стал Терей удодом и с тех пор живет в лесу и, заглядывая в самые темные его углы, кричит, словно призывая сына:

– Итис! Итис!

А чей это чудный голос? Прислушайтесь! Это поет Филомела. В ее голосе такая тоска.

Узнав о гибели дочерей, Пандион умер от горя, проклиная себя, что отдал дочь ради увеличения своей власти за чужеземца, жившего по варварским законам. Могилу Пандиона показывали в Мегаре, которая тогда была частью Аттики, на берегу моря, волнам которого он доверил своих дочерей.

Правил там царь Эрехтей, рожденный землею,

Хлеб дарующей смертным, и вскормлен самою Афиной.

Ею ж потом поселен в Афинах, где в храме богатом

Юноши в жертву быков и баранов приносят.

Гомер (пер. Н. Гнедина)

Не была тогда Аттика единой. Враждовали между собой ее города-соседи Афины и Элевсин. Пользуясь этим, безнаказанно совершали на страну набеги эвбейцы, переплывая узкий пролив, отделяющий их остров от Аттики. В царском же доме не было сыновей-воителей. Благо еще боги не обидели царскую чету дочерьми. Но одно дело родить, а другое сохранить.

Любимицей родителей была старшая дочь Орифия. Но не уберегли они ее. Девушку похитил шумевший над Аттикой ветер Борей, когда она собирала на берегу речки Илисс цветы. Взял он ее в свои объятия и понес. Кричала Орифия что было сил, но никто не услышал ее – ни смертные, ни бессмертные боги, ибо Борей заглушил девичий голос своим диким воем.

С высоты все казалось Орифии игрушечным – и дома Афин, и деревья на склонах Киферона. Огромные волны в бушующем море виделись маленькими кудрявыми барашками, разбегающимися при виде волка. Закинула Орифия голову и увидела, что Гелиос смотрит на нее, как ей показалось, с жалостью и сочувствием. И взмолилась она ему:

– Всевидящий и справедливый титан! Полюбилась я нечестивому Борею, и он куда-то уносит меня, не известив моих несчастных родителей и не договорившись о приданом.

Спаси меня, Гелиос! Порази бесчестного похитителя своими золотыми стрелами!

Не успела Орифия объяснить Гелиосу, что она лучше погибнет, чем станет возлюбленной насильника, как Борей взвился таким бешеным вихрем, что девушка потеряла сознание и не заметила, как они влетели в глубокую пещеру, куда никогда не заходили лучи Гелиоса.

Когда Орифия пришла в себя, то поняла, что Борей овладел ею и улетел неведомо куда. Одиночество в мрачной пещере царевне было приятнее соседства с Бореем. Она с ужасом вспоминала его цепкие руки и длинный волочащийся хвост. Поднявшись, девушка коснулась ладонью бугристой неровности стены и побрела, нащупывая дорогу.

Никто не знает, сколько времени она бродила во мраке, пока увидела вдали белую точку. Рванувшись к ней, Орифия оказалась у выхода из пещеры. И в это время ее тело пронзила боль. На глазах у Гелиоса она родила двух мальчиков. Не обнаружив на спинках младенцев крылышек, молодая мать успокоилась. «Какое счастье, – думала она, – что новорожденные похожи на меня!»

Но радоваться или огорчаться было рано. Откуда ей было знать, что крылья у мальчиков вырастут позднее и они смогут летать, как их нечестивый отец.

Не скоро узнали в Афинах, что Орифия жива. Не смогла этому порадоваться ее несчастная мать – вскоре после исчезновения девушки она умерла от горя. Зато у честолюбивого Эрехтея было две радости сразу: дочь жива и он стал тестем самого Борея. «Пусть завидуют соседи! – думал царь. – Пожалуюсь зятю, и он сдует обидчиков вместе с их домами в море».

Эрехтей действительно призывал Борея на помощь, но тот не услышал мольбы, а может быть, не захотел помочь, поскольку брак был незаконным. Кто знает? Во всяком случае, от нового родственника не было никакой помощи, а враги эвбейцы заключили союз с фракийским царем Имморадом [169], и тот уже двигался на Аттику. Не зная, как справиться с противником, решил Эрехтей обратиться за советом к дельфийскому оракулу. Пифия ответила, что царь одолеет Имморада, если принесет в жертву одну из своих дочерей.