Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Исследование С. А. Корфа о русском дворянстве, которое также появилось в 1906 году, объясняет это положение прежде всего «крайним невежеством» большинства дворян: «В провинции царила еще грубость нравов и почти полное отсутствие образования». Взяточничество и карточная игра обычно составляли их основные интересы. Корф цитирует современного ему автора дневника А. И. Михайловского-Данилевского, утверждавшего, что «из ста домов в девяноста домах играют», поскольку практически не было другого известного способа скоротать время. «Что же касается взяточничества, — едко заключал Михайловский-Данилевский, — то роль, сыгранная этим пороком в русском обществе, уже слишком хорошо известна, чтобы нам приходилось на ней останавливаться». Многие из избранных дворянством судей и заседателей, по критическому суждению Корфа, «были люди опытные в том, чтобы склонить весы правосудия на ту сторону, которая больше даст». Суды характеризовались «полным неуважением к личности истца и подсудимого», и они были просто слишком коррумпированы, чтобы расследовать злоупотребления помещиков в отношении своих крепостных. Правительство обращало внимание только на самые худшие случаи, «так что можно себе представить, что происходило в провинции в помещичьей жизни» незамеченным и безнаказанным, учитывая неспособность правительства принять какие-либо эффективные меры[421].
За несколько лет до Корфа Н. Ф. Дубровин, плодовитый летописец русской жизни при Александре I, уделил этому вопросу значительное внимание. Он указывает на то, что хаотическая система правосудия была наследием правления Павла I. В качестве одного из примеров того, как обстояли дела после воцарения Александра I, Дубровин приводит обзор, проведенный А. С. Строгановым в 1803 году, который установил, что в тюрьмах Санкт-Петербургской губернии находилось 4845 заключенных. Примечательно, что Строганов счел возможным немедленно освободить 4607 из них, в результате чего в тюрьме осталось всего 238 человек, что принесло ему царскую благодарность за столь благотворительное достижение[422]. Однако такие благие намерения вскоре были вытеснены повальной коррупцией и систематическими злоупотреблениями со стороны тех, чья работа заключалась в обеспечении отправления правосудия. К концу правления Александра I парализующее сочетание неэффективности и продажности привело, по некоторым оценкам, к накоплению около 2 миллионов нерассмотренных судебных дел[423].
Сенатор и ведущий московский масон И. В. Лопухин назвал коррупцию в системе уголовного правосудия неизлечимым ядом. Со своей стороны, Карамзин пошутил, что, если спросить: «Что происходит в России?», ответ будет состоять из одного слова: «Воруют!» Взятка носила системный характер: истец никогда не приходил в суд с пустыми руками. Даже бедняк приносил хотя бы полотенце, банку меда, немного имбирных пряников или просто буханку хлеба. Церковь приложила некоторые усилия, дабы пробудить национальную совесть, выступая против зла коррупции. В знаменитой проповеди дворянству Тульской губернии в декабре 1804 года митрополит Амвросий, выступая против коррупции в судах, заявил: «Слабы все законы гражданские, где нет закона совести, нет истины и верности, где попираются вера и добродетель». Она получила широкую известность, была переведена на французский язык и опубликована в «Вестнике Европы». Амвросий вернулся к этой теме в своей проповеди в январе 1815 года, явно полагая, что его обращение стоило повторить. Но его усилия были безрезультатны: это был глас вопиющего в пустыне. Оглядываясь назад, Дубровин предполагает, что полезным коррективом могло бы быть активное и бдительное общественное мнение, но его поразил тот факт, что жизнь в те дни была отмечена отсутствием какого-либо представления об общем благе или коллективных суждений о людях и обществе в целом, равно как и любого чувства стыда или ответственности перед законом[424].
Особой проблемой была огромная власть губернаторов: именно они контролировали суды и решали, кому придется с ними столкнуться. Более того, они также полностью контролировали всех должностных лиц местных органов власти. Губернаторы не колеблясь попирали право дворян на неприкосновенность от ареста (кроме уголовных преступлений), зная, что у тех нет средств защиты. Таким образом, злоупотребления были безграничны. Карамзин заявлял, что большинство из губернаторов были людьми «без способностей или грабители, без совести наживавшиеся». Дубровин также называл губернаторов главными виновниками, поскольку они стояли на вершине укорененной системы коррупции, в которой избранные дворяне были вынуждены участвовать. Причина в том, что они должны были ежегодно платить губернатору, его секретарю и ключевым должностным лицам местного правительства. Чтобы быть в состоянии платить, выборные, в свою очередь, должны были воспользоваться возможностью на каждом шагу обирать широкую публику. Вот почему честные дворяне, понимая это, делали все возможное, чтобы уклониться от избрания в качестве судей, судебных заседателей и исправников[425].
Были попытки исправить ситуацию. Одну из таковых предпринял московский военный генерал-губернатор князь Д. В. Голицын в речи, которую он произнес на выборах дворянского собрания 1822 года. Он призвал кандидатов на должности в судах продемонстрировать такие моральные качества, которые принесут им «полную доверенность соотечественников». Голицын утверждал, что, даже если кандидат чувствовал, что ему не хватает необходимых знаний и опыта для юридической работы, это могло быть более чем компенсировано лучшим качеством из всех: «уважением, необходимо внушаемым любовию к справедливости, благородным побуждением исполнить свою должность с честию!»[426] Хотя они составляли меньшинство, тем не менее было несколько выдающихся личностей, которые хотели лучшего для своего народа и сумели заслужить его уважение и благодарность.
Речь идет о поэте-декабристе и фактическом лидере Северного общества К. Ф. Рылееве. 24 января 1821 года 25‐летний Рылеев, еще не состоявший в тайном обществе декабристов в Санкт-Петербурге, был избран на должность заседателя городской уголовной палаты дворянством Софийского уезда. Это был уголовный суд второй инстанции, в который председатель и два заседателя избирались дворянством, а еще два заседателя избирались купечеством[427]. Непонятно, почему Рылеева выдвинули на эту должность и в какой степени он добивался этого назначения. Возможно, все объясняется тем, что, как уверяет Н. А. Бестужев, «его качества заставили соседей избрать его заседателем в уголовный суд по Петербургской губернии»[428]. В любом случае это дало политически активному поэту возможность претворить в жизнь благородную цель служения обществу таким образом, который совпал с откровенно благотворительной целью «Союза благоденствия» декабристов. В «Зеленой книге» «Союза благоденствия» особое внимание уделялось необходимости бороться за справедливость, разоблачать злоупотребления и для того соглашаться исполнять судебные должности. Этих членов общества, активно участвовавших в этом процессе, называли «от Союза поставленными блюстителями справедливости»[429].
С избранием в Петербургский уголовный суд Рылеев фактически пополнил их
