Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола - Леонид Евгеньевич Бежин
Наверное, никто из жителей и не помнит, что когда-то здесь жили Хромовы. Наивно было бы и надеяться. На всякий случай я спросил у проходившей мимо пожилой, чем-то озабоченной женщины, не скажет ли она, как эта улица называлась раньше и знакома ли ей фамилия Хромовых. Спросил, и мне повезло: женщина оказалась потомственной жительницей Томска и сразу же ответила, что улица называлась Монастырской, а Хромовы – одна из известнейших купеческих фамилий. Вот только где находился дом Семена Феофановича, она точно не знает, хотя слышала, что поблизости. Может быть, в конце, может быть, в середине, – словом, неподалеку.
Этот ответ меня воодушевил и ободрил: значит, предание сохраняется и в памяти нынешних жителей улицы Крылова не утрачены имена тех, кто жил на погребенной под нею Монастырской. Значит, не только в книгах можно встретить фамилию Хромовых, а вот, пожалуйста, – услышать от случайного прохожего! Воодушевленный, я решил продолжить расспросы, но на этот раз вместо потомственных жителей попадались те, кого занесло сюда шальным ветром, – кто приехал недавно, осел ненадолго и поэтому торопился пройти мимо, недоуменно, даже отчасти неприязненно пожав плечами: Хромовы? Извините, никогда не слышали…
Вот тогда-то я и надумал заглянуть в редакцию местной газеты: а вдруг они мне укажут точку, откуда исходят незримые токи. Надумал, признаться, неспроста: в библиотеке мне сказали, что в газете была заметка о Феодоре Козьмиче, предполагаемом месте его захоронения и о тех, кто умеет улавливать незримые токи с помощью лозы и вертящейся рамки, – рудознатцах и кладоискателях, исследовавших территорию монастыря. Эту заметку я и хотел (изнывал от нетерпения) прочесть, а заодно и поговорить с сотрудниками газеты: журналисты народ ушлый, бывалый, чем-нибудь да помогут, наведут на след.
Встретили меня очень приветливо и обходительно: предмет моих интересов у всех вызывал живейший отклик. Встретили, усадили за стол, принесли годовую подшивку газет, заварили крепкого чаю, всегда предлагаемого гостям, которых не приглашали, но которым рады. И я внимательно изучил заметку, прихлебывая чай из купеческой чашки с пунцовыми розами (почему-то хотелось думать, что – купеческая). Рудознатцы оплошали: строптивая лоза взбунтовалась совсем не на том месте, где могли скрываться останки Феодора Козьмича. Но в заметке меня заинтересовала полемика между здешним ученым мужем, сотрудником историко-архитектурного музея Николаем Серебренниковым и краеведом-энтузиастом Виктором Федоровым, который, видно, слишком уж страдальчески горел идеей доказать тождество двух личностей – Александра и старца Феодора. Страдальчески, жертвенно, мученически, а такие люди всегда многих отталкивали, меня же – притягивали, несмотря на соблазн потушить их огонь ссылками на факты и авторитетные мнения, которому и поддался его оппонент.
«Что, братец, и тебя приворожила тайна Феодора Козьмича?» – подумал я, угадывая в краеведе-энтузиасте родственную душу.
Сотрудники газеты дали мне адрес и подробно растолковали, как разыскать Виктора Федорова. Я поблагодарил и хотел уже откланяться, но напоследок все-таки не удержался, спросил о доме купца Хромова, надеясь на самый приблизительный ответ: есть предположения… хотя точно не установлено… но согласно косвенным данным… И тут вторично затрубили ангельские трубы: дом Хромова, оказывается, цел! Цел и невредим, даже не перестраивался! И находится по адресу улица Крылова, 26 – совсем рядом! Я ушам своим не верил: Господи, неужели?! Конечно же, я проходил мимо него, но мог ли я подумать, что это тот самый, во дворе которого… келья Феодора Козьмича… Да, да, сказали мне, как раз напротив кафе «Иней» и стояла келья. На месте ее сейчас какие-то деревца, вы сразу найдете…
Я снова бросился на улицу Крылова, лихорадочно отсчитывая номера домов: 22-й… 24-й… и наконец 26-й! Тот самый, увидеть который я так мечтал (вернее, не мечтал и не надеялся), – двухэтажный, деревянный, на каменной подклети, в центре строенное окно, наличники с резными завитками, два островерхих козырька на крыше, крылечко со ступеньками. И вот я вхожу… Сам себе не верю, но собственными ногами вхожу в дом, где столько раз бывал… присаживался к столу… пил чай из блюдца… уступая просьбам хозяев, колол щипцами сахар, надламывал обсыпанный маком крендель… благодарил, прикладывая руку к груди… и удалялся в свою келью. Удалялся тропинкой, проложенной в саду, и хозяева всегда молча смотрели, как седая голова его величественно проплывала в окнах.
Кого угощал ты чаем, купец Хромов? Императора Александра… Поистине удивительная, странная, загадочная история у этого дома – самая подходящая для того, чтобы разбить его изнутри на крошечные комнатушки, посадить комендантшу в ватной безрукавке и устроить здесь общежитие. Не музей, куда съезжались бы люди со всего света, а женское общежитие – вот, пожалуйста, и белье на веревках сушится, и чайник на плите кипит, одним словом, всюду жизнь…
Я разговорился с комендантшей и, разумеется, начал с вопроса об Александре: слышала ли она, что в этом доме?.. Убежденно качнула головой. Нет, об Александре она не слышала, но зато показала мне лесенку наверх, в кастелянскую, где до самого последнего времени жила одинокая, сухенькая старушка – наследница прежних хозяев. Да, наверху, под самой крышей, доживала свой век, вспоминая минувшие годы (все в прошлом), а внизу стирали, гоняли чаи, накручивали бигуди, засыпали под радио… Поистине история удивительная, странная, загадочная!..
Побывал я и там, где деревца… – на месте кельи. После смерти Феодора Козьмича его келью берегли как реликвию, как память о святом человеке: в ней молились и служили службы. Так и продержалась она до тех страшных годов – двадцатых, пролетарских, безбожных. Они-то ее не пощадили, смололи в своих жерновах…
Позднее в Москве я встретил женщину, потомственную томичанку, которая помнила, как выглядела келья: ее мать мыла в ней полы. Мыла полы, убирала, поддерживала порядок, а дочери велела тихонько сидеть в уголке и не мешать ей. И вот она мне подробно рассказывала об убранстве кельи, о лампадах, свечах и иконах, а я вспоминал место, – голое место, которое я застал, пыльные, чахлые деревца и стеклянное кафе «Иней». Иней на стеклах времени…
Вспоминал и думал, что это не просто отсутствие, не просто некое ничто, не просто зияние пустоты (пустырь как символ социалистических свершений’), а наследие тех самых
