Петр Мультатули - «Господь да благословит решение мое...»
О ведущей роли масонов в кадетско-либеральном заговоре пишет и Г. М. Катков: «Подготовка государственного переворота, имеющего целью устранение Николая II, — вот та область, в которой масоны сыграли наиболее заметную роль»[409]. Однако, по существу руководя подготовкой государственного переворота, ВВНР предпочитал оставаться в тени, выдавая все подготовительные действия, как «заговор Гучкова», который якобы действовал по своей инициативе.
Правящие круги Антанты фактически поддерживали этот заговор. В мае 1916 года Европу посетила русская парламентская делегация во главе с Милюковым. Жандармский генерал А. И. Спиридович сообщал, что им получены оперативные данные о том, что «во время посещения некоторых стран кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра с обещанием моральной поддержки в борьбе с правительством», что, по мнению Спиридовича, и определило начало активной борьбы с ним левой оппозиции в конце 1916 года[410].
Начиная с конца декабря 1916 года, Император все больше узнает о поддержке правящими кругами Англии и Франции думских и великокняжеских оппозиционеров. Воейков вспоминает о своем впечатлении, которые произвела на него встреча с английским и французским послами во время новогоднего приеме 1917 года в Царском Селе: «На этом приеме послы — Бьюкенен и Палеолог — были неразлучны. На их вопрос о вероятном сроке окончания войны, я ответил, что, на мой взгляд, состояние армии настолько поднялось и улучшилось, что если ничего непредвиденного не произойдет, то с началом военных операций можно ожидать скорого и благополучного исхода кампании. Они мне ничего на это не ответили; но обменялись взглядами, которые на меня произвели неприятное впечатление»[411].
Анна Вырубова пишет: «Государь заявил мне, что он знает из верного источника, что английский посол сэр Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против Их Величеств и что у него в посольстве чуть ли не заседания с великими князьями по этому поводу»[412].
В конце декабря 1916 года к Николаю II явился герцог А. Г. Лейхтенбергский и умолял его потребовать от членов Дома Романовых вторичной присяги. В то же время Н. Н. Тиханович-Савицкий, член Союза Русского Народа из Астрахани, через Вырубову добился аудиенции у императрицы Александры Федоровны, на которой уверял ее, что у него есть неопровержимые доказательства об «опасной пропаганде, которая ведется союзами земств и городов с помощью Гучкова и Родзянко и других в целях свержения с престола Государя»[413]. Царь внешне не реагировал на эти предупреждения. С. П. Мельгунов считает, что причиной этого были душевные свойства царя, которые не позволяли ему подозревать в своем ближайшем окружении, и даже в думской оппозиции, такую подлость, как подготовка государственного переворота во время войны. Действительно, двуличие и ложь были неприемлемы для Николая II. Как справедливо писал С. С. Фабрицкий: «Его Величество не любил фальшивых людей, льстецов, прислуживающихся и вообще не допускал возможности лгать, так как сам абсолютно не был способен на какую-либо малейшую фальшь или ложь. Люди резкие, мнящие о себе много, думающие спасать Россию грубой и резкой правдой, весьма односторонней и подозрительной, получающие холодный отпор от Государя на свои неуместные и бестактные выходки или выступления, имели потом дерзость распускать слухи о нелюбви Государя к правде»[414].
Фабрицкому вторит флигель-адъютант царя Мордвинов: «Государю были противны всякая игра, всякие замаскированные ходы, всякая неискренность, необходимая, якобы, для пользы дела. Он предпочитал молчать, вместо того, чтобы подобными фразами или поступками скрывать свое действительное отношение к вопросу, как то умеют делать ловкие политики […]. Но только самовлюбленные, поверхностные натуры могут не иметь сомнения и высказывать свои непогрешимые выводы с решительностью и жестокостью сильной воли, недоступной для более вдумчивых и деликатных. Сильная воля — это свойство, присущее не всякому. Всякий знает, что можно быть ограниченным, злым и преступным человеком и обладать выдающейся силой воли»[415].
Но тем не менее, видимая пассивность Царя не объясняется только его благородным характером. Хотя Николай II не представлял себе всю опасность складывающейся ситуации, не знал о готовности военной верхушки поддержать переворот, тем не менее Царь прекрасно был осведомлен о подрывной деятельности оппозиции. Представлял себе он и ту враждебность русского общества к существующему строю. Но Царь понимал, что любые репрессивные превентивные действия по отношению к оппозиции, без коренных изменений на фронте, вызовут такую волну негодования, что могут привезти к серьезным потрясениям, которые недопустимы во время войны. Перед Николаем II вставала дилемма: либо поставить на первое место укрепление власти путем резких и раздражающих действий и тем самым мешать войне с внешним врагом, либо, несмотря ни на что, стремиться в первую очередь к победе над внешним врагом, как бы не обращая внимания на врагов из Думы. Царь полагал, что государственный переворот невозможен, так как ему верна армия. Следует признать, что тактика Царя имела свою логику: балансируя на тонкой дорожке над пропастью революции, Николай II надеялся пройти по ней осторожными и медленными шагами, ставя главной целью победу в войне. Н. Н. Яковлев, в творчестве которого интересные открытия сочетаются с сильным влиянием большевистской агитации, писал в своей книге: «А царь? Что же он? Почему не следует советам императрицы, да не ее одной? Что он так „кроток“? […] Почему он медлил на рубеже 1916–1917 годов? Частично, вероятно, потому, что не верил в близкую революцию, да и не ставил высоко „революционеров“ поневоле, типа Милюкова, с которым звала расправиться царица. Главное заключалось в том, что самодержец полагал, — время подтвердить его волю еще не настало. Он видел, что столкновение с оппозицией неизбежно, знал о ее настроениях (служба охранки не давала осечки и подробно информировала царя), но ожидал того момента, когда схватка с лидерами буржуазии произойдет в иных, более благоприятных условиях для царизма. Николай II перед доверенными людьми, — бывшим губернатором Могилева (где была Ставка) Пильцем и Щегловитовым: нужно повременить до начала весеннего наступления русских армий. Новые победы на фронтах немедленно изменят соотношение сил внутри страны и оппозицию можно будет сокрушить без труда. С чисто военной точки зрения надежды царя не были необоснованны. Как боевой инструмент, русская армия не имела себе равных, Брусиловский прорыв мог рассматриваться как пролог к победоносному 1917 году»[416].
Собственно, это подтверждают и строчки Императрицы Александры Федоровны, которая в письме мужу от 16 декабря 1916 года писала: «Многие будут вычеркнуты из будущих придворных списков — они узнают по заключении мира, что значило во время войны не стоять за своего Государя!»[417].
О том, что заговорщики торопились с переворотом и понимали, что успешные действия на фронте сделают его невозможным, говорят их собственные высказывания. Милюков говорил, что новые успехи на фронте «сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство», Терещенко и генерал Крымов всячески торопили с переворотом, говоря, что иначе будет поздно. После же победы им неминуемо пришлось бы отвечать за свои преступные намерения и действия. Поэтому им необходимо было сделать все, чтобы перетянуть генералитет на свою сторону и вместе с ним совершить государственный переворот.
Между тем, Николай II был уверен в преданности армии. Он был убежден, что все заговорщические планы думцев обречены, так как он через армию полностью контролирует положение. Эта уверенность Николая II и была причиной того видимого спокойствия, с какой Император принимал известия о различных заговорах. Если бы эта уверенность была бы оправданной и генералитет оставался бы предан Царю, то действия монарха полностью соответствовали бы историческому моменту, но в том-то и дело, что военная верхушка уже давно была заодно с заговорщиками. Вся трагичность этого ошибочного мнения о преданности армейской верхушки ярко обозначена в письме Государя жене от 17 декабря 1916 года. Отвечая на обеспокоенность Государыни по поводу возможного вмешательства военных в политические дела, Николай II пишет: «Как ты можешь думать, что генералы на военном совете станут обсуждать политические вопросы? Послушал бы, как кто-нибудь из них затронул бы такую тему в моем присутствии!»[418] Генералы политические вопросы обсуждать с Царем и не собирались: они уже вовсю занимались политикой — готовили государственный переворот.
