Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга V. 1613-1657

Иной прием, чем Борятинский с товарищами, получили московские посланники, отправленные в Персию в 1621 году, Коробьин и Кувшинов: Аббас осыпал их любезностями, поднимая руки и глаза к небу, говорил: «Государство мое, и люди мои, и казна моя — все не мое, все божие да государя царя Михаила Феодоровича, во всем волен бог да он, великий государь». В 1624 году шаховы послы, Русан-бек и Булат-бек, поднесли патриарху Филарету драгоценный подарок, срачицу Христову, похищенную в Грузии. Но персиянам в Москве и русским послам в Персии не счастливилось. На Русан-бека царь жаловался шаху, что он делал всякие непригожие дела и был у царского величества в непослушании, и Русан поплатился за это головою. Вместе с Русан-беком приехали в Персию московские послы, князь Григорий Тюфякин, Григорий Феофилатьев и дьяк Панов; на них шах жаловался царю, что когда они пришли в Персию, то он, Аббас, находился в то время под Багдадом и просил послов прислать к нему туда кречетов, но они не прислали, и когда потом представились ему, то поднесли птиц живых две или три, да поднесли птичьи хвосты и перья; потом присланы были с ними от царя к шаху оконничные мастера, и они этих мастеров не прислали вовремя, по шаховой просьбе, не пошли представляться к шаху на том основании, что не могут представляться вместе с другими послами; когда шах звал их на площадь смотреть конское ученье, то они не послушались, не поехали; наконец не пошли к шаху в том платье, которое он им подарил. Во всем этом послы поступили по букве наказа, и бояре объявили шахову послу, что Тюфякин с товарищами не виноваты; несмотря на то, однако, царь верит шаху, что послы прогневили его, и потому велел положить на них наказанье великое. Действительно, положена была на послов опала за то, что когда за столом у шаха пили царское здоровье, то князь Тюфякин не допил своей чаши. За такую вину послов следовало бы казнить смертью, сказано в приговоре, но государь для сына своего царевича Алексея и по просьбе отца своего, патриарха Филарета Никитича, велел только посадить их в тюрьму, отобравши поместья и вотчины. Кроме этой вины нашлись еще другие: в городе Ардебиле князь Тюфякин велел украсть татарчонка, которого продал в Кумыцкой земле, а в Кумыцкой земле велел украсть девку и вывез ее тайком, положивши в сундук.

С Австриею не было сношений и после Деулинского перемирия; в начале 1632 года приехал было на границы посол императора Фердинанда II, ноне был принят, потому что двор его состоял из поляков, с которыми уже готов был разрыв. Хронограф, который, как мы видели, не очень приязненно отзывается о Филарете Никитиче, упрекает его и в том, будто он был виновником второй польской войны, ибо желал отомстить полякам за претерпенные от них притеснения. Мы не имеем возможности определить чувства Филарета относительно Польши, но должны заметить, что, каковы бы ни были эти чувства, война была неминуема. На Деулинское перемирие согласились в Москве, не имея средства с успехом вести войну, желая отдохнуть хотя немного, собраться с силами и освободить отца государева из заточения; но долго оставаться в том положении, в какое царь Михаил был поставлен Деулинским перемирием, было нельзя: Владислав не отказался от прав своих на московский престол, польское правительство не признавало Михаила царем, не хотело сноситься с ним, называть его, — и это при беспрерывных столкновениях, беспрерывных сношениях двух соседних государств! Русские никак не могли войти в подобные отношения, требовали, чтоб польские державцы называли в своих грамотах великого государя Михаила Федоровича, те отказывались, но одного отказа было мало; некоторые из них осмеливались писать про Михаила непригожие речи, называть его полуименем, порочить его избрание! Нужна ли была еще к тому мстительность Филарета Никитича, чтоб начать войну при первом удобном случае?

Уже в сентябре 1619 года царские вяземские воеводы писали к королевским дорогобужским воеводам, жалуясь, что они не называют Михаила царем: те отвечали: «Мы, по наказу и правде, пишем царский титул великого государя Владислава Жигимонтовича всея Руси, да и вперед писать будем, потому что всемогущий бог даровал ему это и вашими душами, душами всего народа московского, всяких людей утвердил; справедливо ли вы поступаете, что мимо его, истинного государя своего, называете государем московским Михаила Федоровича Романова? Мы, однако, с вами об этом не спорим и ссоры не начинаем, пока господь бог волю свою совершит. Говорили много об этом великом деле великие послы, когда нынешний мир постановляли, но и они это не отговорили и не замирили, титула и прав королевичевых на Московское государство не оставили, а еще и утвердили, потому что дело это положили на суд божий, чтоб бог всемогущий, который сам начал, сам же и кончил, о чем и в перемирных грамотах написано; поэтому и дожидаемся суда божия». Бояре в 1619 же году отправили к панам радным посланника Киреевского с грамотою, в которой писали: «Вы бы, паны радные, вперед того остерегали, прошлого, минувшего, отказного дела, за которое кровь христианская лилась, чего государя вашего сыну бог не дал, не начинали, из мысли бы то выложили, и королевича Владислава чуждого государства государем не описывали. А что вы в своем листе писали о боярине князе Иване Ивановиче Шуйском и о Юрии Трубецком, будто они стоят в правде крепко, королевичу служат, от него милость и жалованье принимают, то нам известно, что князя Ивана Шуйского и других в Московское государство не отпустили вы неволею и сделали это против посольского договора; а королевичеву милость и жалованье к князю Ивану и к князю Юрию мы также знаем: князь Иван ходит пешком и служит себе сам, по временам и за сторожами у гайдуков бывает; князю Юрию немного получше, содержат его побогаче, только и он часто от пахоликов ваших бывает в страхе».

Паны отвечали, что по их челобитью король велел князя Шуйского отпустить в Москву; но относительно главного дела неудовольствия увеличивались. Еще боярам, отправлявшимся на Поляновский съезд, дан был наказ: «В городах, которые уступлены в литовскую сторону, державцами сделаны Московского государства изменники: в Дорогобуже Ларька Корсаков, в Серпейске Юшка Потемкин, на Невле Ивашка Мещеринов; пишут они государевым воеводам листы о всяких делах, но царского величества воеводам с изменниками ссылаться непригоже. Когда бояре будут с панами на съезд, то поговорить им, что в уступленных городах державцами посажены Московского государства изменники и всему Московскому государству они грубны: если им быть в украинских городах, то без смут и ссоры в порубежных делах не обойдется». Представление это осталось без действия, и в августе 1620 года Мещеринов прислал к великолуцкому воеводе грамоту, в которой Михаила Феодоровича писал без государского именованья; воевода донес об этом в Москву и оттуда получил грамоту, которую должен был переслать к Мещеринову от имени великолуцкого городового прикащика; в грамоте говорилось: «Пишете в своем листе не по-пригожу, великого государя описываете без государского именованья, чего не только тебе, мужику-вору, и великим государям писать и богом дарованную честь отнимать не годится. Царского величества воевода очень удивляется товарищу твоему, что он пишет не по-пригожу, и мирного постановления не остерегает, а на тебя, бесного пса, пенять нечего, когда ты забыл бога, православную веру и свою природную землю: на тебе какого добра пытать? ты за свое воровство не только в будущем веке божия праведного суда, и здесь мщенья не убежишь: до того у вас недолго, что тебя, крестопреступника, христианского изменника, худой гайдук или сельский мужик, как пса, на корчме или ином каком-нибудь злодействе убьет».

Но мало того, что державцы, указывая на мирное постановление, не хотели называть Михаила Феодоровича царем, некоторые из них начали требовать, чтоб и русские воеводы не называли его царем, а сами начали называть его уничижительным полуименем и заподозривать законность его избрания. Литовский серпейский державца писал московскому мосальскому воеводе Хитрову: «Ты к нам пишешь грамоты не по мирному постановлению, своего М. величаешь царем, как будто не знаешь, что все государство Московское, думаю и сам ты и М. тот, королевичу нашему крест целовали; мир заключен был между государствами, а не с М., посланник Киреевский приходил в Литву не от М., но от панов-рад государства Московского!» На эту грамоту отвечал калужский воевода Вельяминов: «Из вашего письма видно, что вы не шляхетского, а холопского неучтивого ложа дети, и по своей неучтивой, последней, наипростейшей природе скверные ваши уста на великого государя нашего, помазанника божия, отверзаете подобно бешеному псу; на такого помазанника божия вам, собакам, непристойно было хульных своих уст отверзать и таким простым именем его государя злословить». Эта грамота вызвала ответ, еще более дерзкий: «Описываешь М. Романова, жильца государя царя Владислава Жигимонтовича всея Руси, которого воры, козаки, посадили с Кузьмою Мининым на Московском государстве без совета с вами, боярами и дворянами. Ныне он не на своем престоле сидит, а на того, который искони государь и сын государев, а не монашеский». Вельяминов отвечал: «Вы нынешнего короля свого называете шведом; королеву его бесчестите и браните неучтивыми речами и детей их; у вас повелось издавна, с государями вашими как хотите, так и делаете; они на вас за то не гневаются, потому что вспихнете их на королевство, а потом сами и спихнете, как сделали с Генрихом королем, а после того и Стефана короля отравили, который вами хотел владеть, как годно государям. Мы великим государям своим никогда такой измены не делывали… И прежде великий государь патриарх Филарет Никитич в мире был великий и ближний сенатор. Владиславу вашему того великого государства бог не дал за отца его и за его неправды, за вашу собацкую ложь и за лакомство, и вперед Владиславу государства Московского не видать никогда; пошатавшись по чужим землям, может и даром сгинуть, или отправит его на тот свет мачеха, а его родная тетка по матери, что у вас не новое». Серпейский державца не остался в долгу, ругательства усиливались все более и более, дело дошло до последней брани…