Ричард Дейвенпорт-Хайнс - В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000
Все так же продолжала пользоваться печальной известностью лживость и неискренность наркоманов. Наркоман делал вид, что излечился, в то время как его безнадежно тянуло к наркотикам. Чтобы достать зелье, пристрастившиеся к нему люди шли на всевозможные ухищрения. В начале 1889 года в Берлине в связи с последними случаями злоупотребления морфином полиции были выданы строгие предписания. Для фармацевтов установили новые правила продажи морфина, а оптовым поставщикам запретили сбывать наркотики всем, за исключением врачей и аптек. Таким образом власти надеялись остановить скупку морфина в разных местах по одному и тому же рецепту. Через несколько месяцев французский гинеколог Огюст Луто, написавший учебник по медицинской юриспруденции, вместе со своим коллегой Полем Деску опубликовали сведения о злоупотреблениях морфином. Они писали, что в течение последних десяти лет наркотик стал применяться более широко и повсеместно. После лечения морфином некоторые пациенты доставали и вводили наркотик без назначения врачей. Несмотря на строгие запретительные меры в Париже и других городах, морфинисты, чтобы избежать медицинского наблюдения и раздобыть неограниченное количество дешевого морфина, приобретали наркотик у оптовых торговцев или продавцов, работавших за комиссионное вознаграждение. И в Берлине, и в Париже попадались поддельные рецепты. В Британии Фармацевтический закон от 1868 года соблюдался не слишком строго. В 1893 году один английский аптекарь признался, что опиум может достать любой человек. В городах, где было широко распространено немедицинское потребление опиума, аптекари готовили и продавали наркотик целыми пакетами.
В 1888 году «Психический научный журнал» писал: «Странным и одновременно опасным аспектом морфина является то, что он искушает наркомана, не только заставляя его забыть все беды, но и в действительности делая его на время более энергичным. Это истинно сатанинское средство». Журнал поддержал выводы Эрленмейера о том, что основной жертвой наркотика является культурная прослойка общества, в основном, врачи и армейские офицеры. Подобный случай приводил в 90-х годах сэр Лодер Брантон, бывший сторонником амилнитрита. Это история об утаенных поступках и скрытом мужестве.
«Самую большую дозировку, с которой мне пришлось столкнуться, употреблял член парламента – он подкожно вводил себе от 24 до 32 гран наркотика: 24 грана – минимально, 32 грана – максимально. Он брал с собой шприц в Палату общин и, сидя со скрещенными руками, вводил морфин в бицепс или незаметно делал инъекцию в бедро. Он носил наполненный шприц в кармане жилета. Этого человека нельзя обвинять… к наркотику его привела утонченность натуры».
Этот человек начал принимать морфин во время серьезной болезни дочери, когда беспокойство за ее здоровье и бессонница стали препятствовать представлению его дел в суде. Потребность в наркотике постоянно возрастала.
«Он сделал очень мужественную попытку отказаться от морфина и прошел через ужасные мучения. Ему сообщили, что если он хочет избавиться от своей зависимости, ему придется пройти через несколько кругов ада, и бедняга однажды сказал: «Да, доктор, но в аду много кругов, а я пал до последнего».
Брантон не назвал имени этого члена парламента. Предположительно, это был Генеральный прокурор в правительстве Росбери, сэр Фрэнк Локвуд (1846-1897). По словам Росбери, Локвуд был источником радости – веселье вырывалось из него и заражало окружающих, оно было неотразимым, неудержимым и искренним. Тем не менее, в его жизни были темные стороны. Его друг, Августин Биррелл (1850-1933), писал, что «у Локвуда были свои взлеты и падения. Он достаточно хорошо знал человеческую натуру, чтобы понимать, что она ранима и крайне нуждается в целительстве». Локвуд был одержим феноменом смерти. Актриса Медж Кендел (1848-1935) говорила, что «Фрэнк, до того как настало его время, пережил сотню смертей, а последние несколько месяцев был сильно подавлен и убежден (несмотря на все заверения врачей), что смерть окружает его». Он скончался от сердечной недостаточности, когда к болезни почек добавился грипп.
В отличие от пациента Брантона, употреблявших наркотики женщин продолжали считать слабыми и легко поддающимися внушению. Вейр Митчелл в 1887 году писал: «Существует много типов глупцов – от бездумного до глупца-злодея. Но в деле разрушения дома и семьи ни один тип не сравнится с глупой женщиной, нервной и немощной, которая жаждет сострадания и желает властвовать» Наркозависимость часто приписывали женской глупости, как видно из доклада, который был прочитан в 1895 году в Британском гинекологическом обществе доктором Генри Макнотоном Джонсом (1844-1918). Прежде чем осесть в Лондоне в 1883 году, Макнотон Джонс много лет был профессором акушерства в Ирландии. В 1904 году вышло девятое издание его работы «Женские болезни». Как и Клоустон, он рассматривал тягу к наркотикам, как результат недостаточного самоконтроля, и считал, что наркозависимость можно предсказать в ранние годы жизни. Макнотон Джонс полагал, что непокорная природа женского организма парализует проявления волевых актов в наркомании. Невротики не могут контролировать свое эмоциональное состояние, «особенно когда происходит неравная борьба между ослабленной, неопределенной волей и властными, строптивыми качествами – «низшей страстью» и «низшей болью». Как и большинство викторианских врачей, Джонс не доверял старым девам. «В одинокой женщине невротического типа мы, скорее всего, встретим такие эротические мысли, желания и действия, которые еще более подрывают нервную систему и ослабляют центральный контроль». Он описал стереотип замужней женщины, которая была проклятьем его профессии и одновременно – начинающей наркоманкой.
«Любой приступ боли для нее «ужасный». А если в мозгу у нее отложится значение слов «матка» и «яичник», то – больны эти органы или нет – они будут виновны в любых заболеваниях, которым подвержена ее грешная плоть… Она может страдать застойной дисменореей и болью в яичнике, ее матка может быть такой же дряблой, как и ее мозг, а яичники могут стать источником стольких недугов, сколько позволит ее богатое воображение. Ее сладострастие не ограничено вкусами и часто проявляется в сексуальных излишествах. Он воображает, что спит на много часов меньше, чем на самом деле, а потому постоянно ищет новое снотворное, в то время как уже использовала все возможные средства».
По словам Макнотона Джонса, к морфину постоянно прибегали как разочаровавшиеся в жизни старые девы, так и потворствующие своим желаниям жены. По словам доктора Л. – Р. Ренье, автора работы «Хроническая интоксикация морфином» (1890), он не раз наблюдал, что если морфин был легко доступен, женщины рекомендовали его одна другой и даже вводили наркотик своим подругам. «Таким образом, привычка становится заразительной, и даже вызывает нездоровое наслаждение актом прокалывания кожи не только себе, но и другим». Такие наблюдения вдохновили Роберта Хайченса (1864-1950) на создание романа о морфине «Феликс» (1902), в котором Леди Каролина Херст получает удовольствие, делая инъекции своей лучшей подруге и собаке. Среди героев романа есть парижская морфинистка, «живущая тем, что делает уколы морфина хорошеньким женщинам и приходящим к ней представителям полусвета». Предположительно, заведение этой морфинистки существовало на самом деле, о нем рассказал автору доктор Генри Гимбейл из Иври-сюр-Сен. Описание притона в романе превосходит по ужасам все вымышленные изображения курилен опиума.
Молодые женщины с достаточной силой воли могли чувствовать свою вину. Злоупотребление наркотиками стало все больше отождествляться с бунтующей молодежью. «Психический научный журнал» в 1889 году опубликовал пространные, самокритичные мемуары двадцатиоднолетней женщины из среднего класса, которая заканчивала лечение от опиатов. Над сознанием автора мемуаров, вероятно, хорошо поработали, так как они являли собой эталон отношения медиков к женщинам и пропитаны чувством стыда. В своем раскаянии автор представляет себя как представительницу класса эгоцентристов, которых Нордо разоблачал в «Вырождении».
«Моей привычке нет оправдания, если учесть, что меня растила такая хорошая мать, что семья служила мне постоянным примером доброжелательности. Все мои прихоти выполнялись. Как говорила мама, если мне что-то взбредет в голову, весь дом переворачивается с ног на голову. Когда я приходила домой из школы, то по семь часов в день занималась [музыкой], и мои домашние терпели, хотя это было для них сущим наказанием. Мне было легче, если бы они возражали, потому что к вечеру я так уставала, что не могла заснуть, а зная, что спокойный сон придет с несколькими каплями опийной настойки, мне трудно было от нее отказаться».
Далее автор пишет, что сознавала, что ее падение было связано со стремлением к учебе, никак не подобающем молодой девушке. Она должна была брать пример с матери и заниматься домашними делами. Она была убеждена: у нее не развилась невралгия, если бы она не волновалась об исходе экзаменов. «Мама все время писала, чтобы я их не сдавала, но я не сочла своим долгом послушаться ее – ведь в школу ходят для того, чтобы учиться. А если позволить победить себя головной боли, то это означает признаться в очень слабом уме». Страдания наркомании стали заслуженной карой за непослушание. «Никто не должен думать, что избежит наказания… рано или поздно расплата придет». Она согласилась на лечение, потому что родители твердо сказали, что это ее последний шанс.
