Юлиан Семенов - Майор Вихрь
И тем не менее Берг не очень боялся своих связей с женщинами: это были люди, фанатично преданные режиму; но ведь и фанатики сделаны не из минералов, им тоже хочется всего того, чем живут обыкновенные женщины и мужчины.
Главное - успокоить гестапо по поводу своей благонадежности как разведчика. Этого можно добиться - хотя бы в некоторой степени разговором с Нойбутом. Тем разговором, который он заранее отрепетирует и постарается провести так, чтобы Нойбут невольно подыгрывал ему.
Он прибыл к генералу без трех минут три: как требует этикет. Адъютант провел его в маленькую гостиную. Стол уже был накрыт. По тому, как адъютант суетился, и по его ослепительным улыбкам Берг понял, что мальчик сотрудничает с гестапо. Берг спросил - доверительно и мягко:
- Мы будем с генералом одни?
- О да, - ответил адъютант, - вы будете вдвоем с генералом, полковник.
Потом он ушел. Берг прошелся по комнате. На маленькой тумбочке стоял телефонный аппарат. Берг улыбнулся: "Нельзя же быть столь наивными. Я десятки раз ставил аппаратуру именно в такие телефоны, постыдились бы, право, считать только себя умными, а возможных противников - слепыми котятами".
Нойбут вошел с некоторым опозданием.
- Простите, я был на прямом проводе со ставкой. Мы прекрасно пообедаем. У нас есть час, целый час. Садитесь сюда, здесь не так бьет в глаза солнце. Какая жара, как вам это нравится, а? Такая странная осень... Борщ великолепен, не правда ли? Немного водки?
- Нет. Благодарю вас.
- Сделались трезвенником?
- Вообще-то я никогда не был пьяницей.
- А я выпью. У русских где-то отбили большой склад, мне привезли в подарок ящик водки. Что вы так дурно выглядите? ПрОзит!
- Благодарю.
- Обязательно ешьте борщ с чесноком.
- Спасибо. Но мне теперь как-то неприятно есть чеснок.
- Что так?
- Эта свинья Канарис любил чеснок. И мне теперь чеснок стал отвратителен - из чувства моральной брезгливости.
- Да, это чудовищно. Кто бы мог подумать...
- Я до сих пор не могу прийти в себя.
- Все обошлось, преступники схвачены, они не уйдут от возмездия.
- Это понятно. Мне другое непонятно: как они посмели?
- Расследование ведет лично Кальтенбруннер.
- Тогда я спокоен.
- Ну, что вас привело в мои пенаты? Выкладывайте. Вы же хитрец. Вы всегда держитесь в стороне от начальства. Уж если пришли ко мне - значит, случилось что-то интересное. Что замыслили, что хотите предложить?
- Генерал, я пришел не с этим, хотя кое-что перспективное у меня имелось.
- Ну, ну, пожалуйста, я весь внимание.
- Генерал, я прошу вас ходатайствовать перед командованием о переводе меня в передовые части.
- Что?!
- Позвольте курить?
- Да, пожалуйста...
- После всего случившегося в ставке фюрера, после коварства Канариса я чувствую себя морально ответственным за то, что работал в военной разведке и не разглядел врага.
- Вы с ума сошли! Я три года работал с Вицлебеном и год с Паулюсом. Так неужели мне винить себя в этом!
Берг похолодел от радости: он точно сыграл, он рассчитывал на реакцию Нойбута, но не на такую прекрасную, лучше не придумаешь.
А генерал продолжал:
- Нельзя быть бабой. Меня так же, как и вас, гневит предательство этих людей! Но неужели из-за изменников перечеркивать самого себя? Я только сейчас понял причину наших неудач на фронте: это следствие измены! Теперь, когда мы очистились от внутренней хвори, все переменится к лучшему! Смотрите - всколыхнулся тыл, идут народные демонстрации, громадный приток средств в фонд победы, а сколько мальчуганов, истинных солдат, прямо-таки рвутся в армию! Берг, вы - баба! Я не знал этого за вами. Талантливейший военный разведчик - и вдруг этакое интеллигентское слабоволие!
- Генерал, это кризис наступил у меня сравнительно недавно.
- Почему?
- Потому, что мне дали почувствовать недоверие.
- Не порите ерунды! Кто это мог сделать?! Мне прекрасно известно, как относится к вам командование группы армий!
- Мне выразили недоверие в той организации, которая мне представляется совестью нашего государства. Ч имею в виду гестапо.
- Скажите, пожалуйста, - после некоторой паузы спросил Нойбут, - кто именно из работников гестапо выразил вам недоверие?
- Шеф восточного управления бригадефюрер Крюгер.
- Это же не центральный аппарат.
- Для меня нет разницы - периферия или центр.
- Как на духу: вы не чувствуете своей вины? Какой-нибудь, самой мелкой? Невольной?
- Я готов завтра же предстать перед судом - я чист перед родиной и фюрером. Поэтому я и прошу отправить меня на передовую. Я готов своей кровью искупить главную мою вину - я столько лет работал в аппарате у этого негодяя и не смог его понять.
- Вот что... Я переговорю в двух аспектах: с командованием группы армий - по официальной линии, а неофициально я свяжусь с Кальтенбруннером. Я высоко ценю вас, Берг. Я готов сражаться за вас. В такой же мере решительно, как и прикажу вас расстрелять, если мне сообщат любые, самые незначительные данные, хоть в какой-то мере обличающие вас в контактах с заговорщиками.
- Генерал, вы не можете себе представить всю степень моей благодарности. И тем не менее позвольте мне оставить вам мой письменный рапорт. Он мотивирован. Это - документ. И поверьте, если он записан химическими чернилами, то продиктован кровью.
- Хорошо, хорошо. Важные дела надо утрамбовывать пищей. Вы не оценили искусства моего повара.
- Борщ изумителен.
- Немного водки?
- Теперь да. Я сейчас словно в детстве после исповеди.
- Прозит!
- Прозит!
- И сегодня же, не медля, приступайте к работе. Это не пожелание, это приказ.
- Слушаюсь, генерал. Хотя это сопряжено с некоторыми трудностями: операция, поверьте слову, необыкновенно перспективна. Речь идет о перевербовке русской разведчицы и о моем дезинформационном контакте с представителями Генштаба Красной Армии, Эта операция не может развиваться успешно до тех пор, пока гестапо Кракова - к слову сказать, это наша совместная операция, и я не могу присваивать все лавры армейской разведке, - пока гестапо Кракова не выделит своих людей, необходимых в этой решающей фазе.
- Приступайте к работе незамедлительно! Встряхнитесь! Ну, ну! Вот так!
- Генерал, я очень, очень признателен вам.
- Э, перестаньте, - поморщился Нойбут. - Я ненавижу оказывать благодеяния, но считаю для себя непреложным законом выполнять воинский долг. Я его выполнил. И по-моему, вы запомнили: я буду сражаться за вас до той поры, пока убежден в вашей преданности родине. Если я буду поколеблен в моей вере - я с такой же убежденностью отдам вас в руки правосудия.
Назавтра вечером в кабинет к Бергу пришел Гуго Швальб - из краковского гестапо. Примерно через полчаса после его прихода зазвонил телефон. Берг снял трубку.
- Хайль Гитлер! - услышал он раскатистый, полный дружелюбия голос шефа гестапо Крюгера.
- Хайль Гитлер! - ответил Берг.
- Мой парень уже у вас? - спросил шеф.
- Да.
- Ну и хорошо. Как настроение? Возьмем в оборот русскую?
- Теперь наши усилия удвоились.
- Не осторожничайте, полковник! До чего же вы хитрый и осторожный человечина, Берг! Желаю вам успеха.
- Спасибо.
- Держите меня в курсе.
- Обязательно.
- Швальб - толковый парень.
- Да, мне кажется.
- Если он станет зарываться, напомните ему, что он под вами, а не вы под ним.
- Благодарю за доверие.
- Перестаньте вы чинопочитательствовать! С каких пор мы стали чинушами, Берг? Крепко жму руку!
- Жму руку. Большое спасибо.
- За что?
- Просто так. Спасибо - и все тут.
- Ну, пока. Звоните из радиоцентра. Если меня не застанете, ищите ночью в отеле. Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер!
В тот же день Аня в сопровождении Берга и Швальба была перевезена в Шкотув - маленький городок, расположенный в предгорьях Карпат.
ГРОМАДНОЕ НЕЗРИМОЕ
Как и всякая тирания, ослепленная жаждой мирового владычества, основанного на пресловутых принципах расового превосходства, подтверждаемого цветом кожи, формой черепа, особым разрезом глаз либо еще каким бредом - частности в данном случае не суть важны, - гитлеровский рейх ежедневно, ежечасно и ежеминутно рождал поначалу стихийное, а потом организованное и осознанное сопротивление как идеям, так и практике этого громадного аппарата подавления народов.
Гитлеровская военная, партийная и государственная машина своим тупым злодейством и наивной хитростью рождала героев Сопротивления, которые не хотели, а вернее сказать, не могли жить в условиях произвола, государственного кретинизма и полного пренебрежения к человеческому достоинству.
В гитлеровских концлагерях вместе с русскими коммунистами сидели французские священники; социал-демократы томились в одних бараках с монархистами; лауреаты Нобелевских премий спали на одних нарах с неграмотными крестьянами; пятилетних еврейских детей сжигали в одних печах вместе с русскими профессорами; бельгийских министров истязали в одних камерах с норвежскими рыбаками.
