Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
- Теперь этого. - Анастасия сняла руку с плеча Александра. Де Брильи вытер салфеткой окровавленную шпагу.
- Вы опять меня не узнали, мадемуазель, - прошептал Саша и встал с колен. - Я приехал сюда в надежде помочь вам...
- Вот как?? - Она махнула рукой французу. - Погоди, Сережа, не петушись. Подними кресло и поставь к камину.
Анастасия села в кресло, откинула голову на жесткую спинку и с минуту внимательно рассматривала юношу. Потом сказала нерешительно:
- Да, я тебя видела...
- Я был представлен вам в доме госпожи Рейгель.
- Веры Дмитриевны? А... вспомнила. Ты курсант навигацкой школы. - Она звонко расхохоталась. - А нынче урожайный месяц на курсантов. Сережа, сознайся, ты случайно не курсант навигацкой школы?
- Тебя никогда совершенно нельзя понять, звезда моя, - проворчал де Брильи, разыскивая свои туфли.
- Чем же ты можешь мне помочь, курсант?
- Вся моя жизнь принадлежит вам! - пылко воскликнул Саша.
- Щедро... А что мне с ней делать, юноша? Скажи лучше, этот... Бергер привез паспорт для шевалье?
- Да. Выездной паспорт в его камзоле во внутреннем кармане.
- Сережа, пойди поищи в тряпках этого... Де Брильи брезгливо поморщился, но тем не менее пошел наверх.
- Садись, курсант, поговорим...
Саша сел на пол, обхватив колени руками. Его не оставляло чувство неправдоподобности всего происходящего. Эта гостиная с опрокинутой мебелью, битой посудой, с раздавленной каблуками жареной рыбой, огурцами, пронзительным запахом чесночной настойки - разве это место для НЕЕ? И он сам - только очевидец, но никак не действующее лицо. Все дальнейшее происходило для Саши словно во сне - в том нереальном состоянии, когда тело легко может оторваться от пола и взмыть к потолку, когда можно читать чужие мысли, как раскрытую книгу, и когда при всех этих щедрых знаниях ты со всей отчетливостью понимаешь, что ничего нельзя изменить в книге судеб и никому не нужны твои взлеты и понимание происходящего.
- Странно, - сказала Анастасия, - я не помню твоего лица, но хорошо помню фигуру и как ты стоишь - руки опущены, голова чуть вбок. Где?..
- Под вашими окнами.
- Так это был ты? И в последнюю ночь? - Анастасия вдруг всхлипнула по-детски. - А я все думала - кто же провожал меня в дальнюю дорогу?
И всматриваясь в Сашины черты и узнавая их, Анастасия не просто поверила каждому его слову, а растрогалась, вся озарилась внутренне. Ей казалось, что еще в Москве в толпе безликих вздыхателей она выделила настоящий взгляд этот и потому только не откликнулась на него, что время еще не пришло. Сколько же надо было переплакать, перетерпеть, чтобы понять со всей очевидностью, что время пришло...
- Что о матери моей знаешь? - спросила она тихо.
- На дыбе висела...
- Ой, как люто... Как люто! У тебя мать жива? Не дай бог дожить тебе до такого часа. Ты мне все говори, не жалей меня. Что ее ждет, знаешь?
Саша опустил глаза. Анастасия заплакала, заломила руки.
- Голубчик, но ведь все знают, что Елизавета обет дала не казнить смертию...
- Помилует.
- Если помилует, то кнут. В умелых руках он до кости тело рассечет, я знаю, рассказывали. Все прахом... Все надежды, вся жизнь. Видел, как горит мох на болотах, быстро, ярко, только потрескивает, вот так и моя душа... Матушка моя, бедная моя матушка...
Саша хотел пододвинуться ближе, но Анастасия сама легко соскользнула с кресла, села рядом и положила к нему на грудь голову. От раскаленного, как кузнечный горн, камина несло нестерпимым жаром.
- Я люблю вас, - прошептал Саша еле слышно.
- Вот и славно, мой милый. Люби меня. Хорошо, что здесь на родине будет живая душа по мне тосковать и плакать. А я не умею... Француз говорит, что я холодная, студеная... Тошно мне, голубчик мой, скучно. Живу, как холопка, - невенчанная. В Париже мне католичкой надобно стать, чтоб под венец идти. Дед мой был католик, но мать, отец, я сама - все православные, воспитаны в вере истинной. Это не хорошо - менять веру?
- Веру нельзя поменять. На то она и ВЕРА, - прошептал Саша отрешенно.
Анастасия чуть отстранилась, вглядываясь в его лицо, словно пыталась запомнить навеки.
- Как тебя зовут?
- Александр, - выдохнул он, - Белов.
- Са-аша, -ласково протянула Анастасия и осторожно, пальчиком погладила его брови. - Красивый, грустный... Са-а-шенька...
Радостный де Брильи ворвался в комнату, размахивая над головой паспортом.
- Звезда моя, все отлично! Через неделю мы будем в Париже! - И тут же осекся, взглянув в красное, раскаленное от каминного жара и слез, лицо Анастасии: - Что это значит? Ваше поведение... Почему вы сидите на полу и обнимаетесь с этим?..
- Этот мальчик последний русский, с которым я говорю, - запальчиво сказала Анастасия и еще теснее прижалась к Саше. - Он меня понимает и жалеет. - И, видя, что удивление де Брильи близко к шоку, добавила: - Я же еду с тобой, что же ты еще хочешь? Иди, упаковывай сундуки!
- Да как вы смеете так..? - Француз оторвал Анастасию от Саши и, словно куклу, бросил ее в кресло.
- Не прикасайтесь к ней, сударь! - Саша не помнил, как очутился на ногах, как выхватил шпагу. Он готов был биться со всей Францией, со всей Курляндией, со всем светом, но Брильи отмахнулся от него с досадой.
Анастасия вдруг вскочила и выбежала из комнаты. Де Брильи последовал за ней.
Саша сидел у камина до тех пор, пока последний уголек, исходя остатками тепла, не вспыхнул алым пламенем, чтобы сразу потускнеть и погаснуть. Тогда он встал и пошел к Бергеру.
Курляндец лежал на высокой кровати с выцветшим, когда-то розовым, балдахином и надрывно стонал. Добрые руки Устиньи Тихоновны запеленали его бинтами до самой шеи, подсунули тугой валик под раненое плечо. Услышав, что кто-то вошел, он осторожно сдвинул мокрую тряпку со лба и поднял на Сашу мутные от боли глаза.
"Ловко пырнул его француз", - подумал Саша. Лицо Бергера посерело, нос заострился, как у покойника, веки набрякли.
- Какие будут распоряжения? - Саша нагнулся к его лицу. - Мне находиться при вас?
- Нет... - Бергер пожевал губами. - Скачи в Петербург.
- Что сказать Лестоку?
Бергер опять надолго замолчал, рассматривая пыльный полог над кроватью, изъеденные древесным жучком резные столбики.
- Скажи, что ты ничего не видел и не слышал, - сказал он наконец громко и зло: - Опознал, мол, и ушел. И еще скажи, что француз-каналья чуть меня жизни не лишил. А лишнее скажешь, то, как вернусь в Петербург, такого о тебе расскажу, что Сибирь станет твоей родиной и кладбищем.
"А еще говорят - страдание облагораживает", - подумал Саша и ушел, хлопнув дерью.
Светало... В доме царила предотъездная суета. Саша бесцельно мерил шагами гостиную, спотыкаясь о сундуки и чемоданы, он старался ни о чем не думать: "Горевать будем потом, когда она уедет... "
- Вас барышня кличут. - Маленькая горничная выглянула из двери и поманила Сашу пальцем.
- Куда идти? - прошептал он непослушными губами. Анастасия, в белом утреннем платье, исплаканная, бледная, словно не ходила, а плавала в утренней полутьме.
- Исполни, Саша, мою последнюю волю. - И, словно испугавшись своего высокопарного тона, она испытующе заглянула ему в лицо. - Передай это моей матери.
Саша послушно раскрыл ладонь, и на нее лег четвероконечный, ярко сияющий крест. В середине - тело спасителя взметнулось в последней муке, крупные алмазы украшали перекрестия, а в оглавии, в финифтяной рамке, матово поблескивал гладкий, выпуклый изумруд.
- Анне Гавриловне в крепость? - растерянно прошептал Саша.
- Да, сделай доброе дело.
- Я передам.
- Что бы ни присудили ей - смерть или кнут, казнь будет всенародной. Ты пойди туда, донеси до нее мои молитвы.
- Донесу.
- Обо всем, что с ней будет на эшафоте, об ее последнем слове, знаке ли, о том, как примет муку, напиши мне. Дай срок, я человека пришлю из Парижа, ему и отдашь письмо. Скажи только, как тебя найти?
Саша назвал дом Лукьяна Петровича Друбарева.. Анастасия хотела еще что-то сказать, но смутилась, отвела
глаза, глядя на еловые ветки за окном, их раскачивал ветер и сыпал
обильную росу.
- Что на память тебе дать? - спросила она вдруг.
- Вот эту ленту, - глухо сказал Саша. Анастасия тряхнула головой, и розовая лента, стягивающая волосы, упала к ней на колени.
- Нет, лента - это не то. - Она с трудом стала отстегивать от пояса сапфировую брошь, сделанную в виде букетика фиалок. - Коли попадешь в Париж, это будет твоя визитная карточка. Вот и все...
Через полчаса Анастасия спустилась в гостиную уже в дорожном платье и больше не отпускала от себя Сашу до тех пор, пока не села в карету.
- Прощай, Саша, - она протянула ему руку. - Прощай, голубчик.
Де Брильи окинул его недобрым, ревнивым взглядом, но ничего не сказал.
"Мы еще свидимся... " Впрямь ли она это шепнула или только почудилось? Колеса тяжело повернулись, заскрипели, и карета покатила по усыпанной хвоей дороге. Глядя ей вслед, Саша подошел к березе, погладил влажную кору.
