Русская елка. История, мифология, литература - Елена Владимировна Душечкина
Я — Христос, день рождения которого празднуют сегодня, я был некогда ребенком, — таким, как ты. И я не забуду о тебе, даже если все остальные позабыли. <…> Я заставлю твою елку сиять здесь, на открытом воздухе, такими яркими огнями, какими не сияет ни одна там, внутри.
И сиротка вдруг увидел на небе «свою елку», сверкающую звездами, и сердце его забилось, и он почувствовал себя как во сне. Спустившиеся с елки ангелочки увлекают его с собою наверх, к свету. «Так дитя-сирота попадает на елку к Христу и забывает обо всем, что было уготовано ему на земле» [см.: {127}: XXII, 322–323][15]. Баллада Рюккерта получила в Европе широкую известность и породила множество подражаний. На русский язык она переведена не была, однако многие тексты свидетельствуют о ее известности в России уже с 1840‐х годов [см., например: 482: 370–390].
С середины XIX столетия сюжет о «чужой елке» становится одним из самых распространенных. Разглядывание бедным ребенком через окно елки в богатом доме превращается в его обязательный мотив. Этот сентиментальный сюжет разыгрывался в нескольких вариантах. В первом варианте ребенок-сирота, рассматривающий елку через оконное стекло, замерзает и в предсмертном сне видит своих умерших родителей, Христа и Христову елку. Самой известной русскому читателю разработкой этого варианта стал рассказ Достоевского «Мальчик у Христа на елке» (1876). Только что осиротевший шестилетний ребенок бродит по холодному городу и видит в освещенных окнах елку:
А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков… глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить [см.: {127}: XXII, 15].
Со временем этот рассказ Достоевского приобрел репутацию хрестоматийного рождественского текста, его многократно переиздавали в сборниках и в святочных хрестоматиях [см., например: 325; 330; 349; 315]. Несмотря на трагический конец, этому варианту сюжета «чужая елка» свойственна светлая тональность: страдания ребенка на земле сменяются блаженством вечной жизни на небе и воссоединением его с родными. Для произведений, разрабатывающих этот вариант, образцом служили и другие европейские рождественские тексты. Один из них — «Девочка с серными спичками» (1845) Андерсена, хорошо известная русскому читателю со времени ее создания: «Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щеках ее играл румянец, на губах — улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года». Одно из стихотворных переложений этой сказки, сделанное Л. Н. Трефолевым в 1873 году, заканчивается тем, что явившаяся при свете горящих спичек бабушка
Малютку на руки взяла,
И в небесах она предстала,
Где нет ни горя, нет ни зла…
И Новый год настал. Малютку
Нашли сидящей у стены.
Все спички, сложенные в грудку,
У ней уж были сожжены. [см.: {458}: 274]
Время действия русских переложений сюжета о «чужой елке» обычно переносится в современную российскую обстановку, обрастая деталями местного быта. Так, например, в рассказе А. Круглова «Заморыш» (1882) деревенский мальчик, служащий в городе «в людях», засматривается на елку в окне богатого дома и в предсмертном сне видит Святки в родной деревне [см.: {209}: 1–2]. О мальчике-сироте, также служащем «в людях», повествует и рассказ Стеценко «Степкина елка» (1888), маленький герой которого в Рождественский сочельник бежит из города домой в деревню, засматривается по дороге на чужую елку и, замерзая, видит во сне родной дом [см.: {436}: 1099–1107]. В рассказе Е. О. Дубровиной «К вечному свету» (1884) такой же деревенский ребенок, тоскуя по родной деревне, идет домой, теряется в лесу и засыпает. Во сне ему чудится елка и поцелуи отца [см.: {128}: 1792–1799; 1832–1837]. В рассказе К. М. Станюковича «Рождественская ночь» (1894) мальчик, просящий рождественским вечером милостыню на улицах сибирского города, долго любуется елкой, стоя под окном богатого дома; дядя-пьяница, забрав у него милостыню, избивает его. Мальчик заболевает и в предсмертном сне видит блестящую елку, лицо умершей матери и ощущает ее горячие поцелуи [см.: {434}: 5–14]. В рассказе В. Я. Светлова «К звездам» (1897) голодный и замерзший больной ребенок видит перед смертью чудные сны [см.: {395}: 1203–1211]. Список таких текстов можно продолжать до бесконечности.
Второй вариант сюжета о «чужой елке» отличается от первого лишь отсутствием мотива предсмертного сна-видения: ребенок любуется елкой в окне богатого дома, замерзает, и утром люди находят его трупик. Такая концовка придавала тексту особенно трагическую окраску: «Мириады звезд смотрели с неба на маленького Боруха, спавшего под снежной пеленой счастливым сном, от которого не просыпаются» [см.: {310}: 3]; «До самого утра глядел в комнату мертвый Фриц» [см.: {498}: 3].
В третьем варианте этого сюжета ребенок не умирает: он с восторгом рассматривает елку в окне, мечтает о такой же елке для себя и бредет дальше по городу. Безукоризненным и вместе с тем испошленным воплощением этого варианта является стихотворение неизвестного автора, напечатанное в 1896 году в газете «Новое время»:
В лохмотьях, продрогший, голодный
Стоял мальчуган под окном —
Виднелась зажженная елка
Ему за вспотевшим стеклом…
Как много красивых игрушек!
Хлопушки и звезды блестят…
Вкруг бегают резвые дети,
Их лица весельем горят.
А сколько орехов, гостинцев!
А как там уютно, светло!
Подарки… Счастливые дети,
Как им хорошо и тепло.
И долго на радость чужую
Глядел он с невольной тоской
И думал, любуясь на елку:
«Хоть раз бы мне праздник такой!» [см.: {421}: 2]
И наконец, еще один, четвертый, вариант сюжета о ребенке и о «чужой елке». В этом случае замерзающего ребенка подбирает прохожий, приводит его к себе домой, кормит, укладывает спать, а иногда — оставляет его у себя навсегда. Концовка текстов, разрабатывающих этот вариант, совпадает с
