Борис Апрелев - На «Варяге». Жизнь после смерти
Хор песенников все громче, все увереннее ведет задушевную родную нам песнь. По мере продолжения пиршества песни становятся веселее, бодрее. В них иногда врывается визг развеселившихся негров.
Лежа среди пирующих матросов, я с улыбкою смотрел на это диковинное зрелище. Чисто русские физиономии наших матросов, вперемежку с толстыми губами, курчавыми головами и черными телами негров, казались мне каким‑то фантастическим карнавалом.
Ужин подходит к концу. «Для предохранения от лихорадки» ротный командир разрешает выдать команде еще по чарке рома.
«Ваше высокоблагородие, разрешите зажечь большие костры», — доносятся веселые голоса с разных сторон. Вспыхивает яркое зарево, окрашивающее розовым цветом стволы окружающих полянку пальм На полянке светло, как во время пожара.
Огромные факелы с сухим треском выбрасывают в черную высь сотни искр.
Во ку, во кузнице,Во ку, во кузнице,Во кузнице молодые кузнецы,Во кузнице молодые кузнецы… —
заливаются наши песенники. Слышен звон треугольника, стук бубнов, грохот тарелок. Команда веселая, возбужденная залихватской песней, вскакивает, люди берутся за руки, и вокруг горящих ярким пламенем факелов образуются дикие хороводы.
Белые фигуры матросов, вперемежку с черными телами негров, отплясывают фантастический танец на фоне яркого пламени, вздымающегося к темному небу. Кажется, ни разу в жизни не пришлось мне видеть подобное смешение противоположностей. Молодые русские парни из Вятской, Вологодской, Архангельской губерний, поляки, латыши, эстонцы, финны, уроженцы Волги, Сибири, Кавказа, рыбаки с Каспийского моря, негры — все это вертится, взявшись за руки, вокруг костров в темном пальмовом лесу.
Сорвем! сорвем! Дуне,Сорвем! сорвем! Дуне,Сорвем! Дуне лопушок, лопушок,Сорвем! Дуне лопушок, лопушок…
Визг, хохот, громкие крики. В голове моей, как легкая греза, проносятся видения России…
Там сейчас в минуты отдыха слышны такие же песни. Талантливый поэт А. Черный примерно в это время записал в своем «Привале»:
Желтых тел густая каша,Копошась, гудит в воде,Ротный шут — ефрейтор Яша,Рака прячет в бороде…А у рощицы тенистойСел четвертый взвод в кружок,Русской песней голосистойЗахлебнулся бережок.Солнце выше, песня лише…«Таракан мой таракан».А басы ворчат все тише:«Заполз Дуне в сарафан».
И вот за тысячи и тысячи верст от нас, может быть, сейчас поют эту же песню:
Сошьем! сошьем Дуне,Сошьем! сошьем Дуне,Сошьем Дуне сарафан, сарафан,Сошьем Дуне сарафан…
Негры, скаля белые зубы, визжат от восторга. Наши песенники доводят свою песню до полной силы. Громкий треск пламени показывает, что скоро наши факелы рухнут. Еще несколько могучих огненных мазков в черную высь, и один за другим горящие столбы падают при громком крике и шуме вокруг.
— «Во фронт. Перекличка!» — слышны команды офицеров. Быстро перекликают людей. Все в сборе. Посуда собрана. Негры нашли нужным принять участие в ее переноске на шлюпки. «Направо. Ряды вздвой. Правое плечо вперед!» — доносится откуда‑то из темноты. После ярких отблесков костров все кругом кажется совершенно черным. «Песню!» Глухо подхватывают песенники веселую песню под марш, и в пальмовом лесу слышен шаг сотен ног, уходящих от места ночного пиршества.
Понемногу глаза привыкают к темноте. Вот и опушка леса. Вот и пляж и… все наши шлюпки, лежащие на песке далеко от воды. За время нашего обеда был отлив и все наши шлюпки «обсохли».
Неграм казалось, что невозможно столь громадные шлюпки, как баркас и катера, спустить теперь в море. Они советовали нам ждать до утра. Каково же было их удивление и восторг, когда в каждую шлюпку встал офицер. Туда же уложили всю посуду. Подвели под транцевые доски «лямки». Громадные наши гвардейцы бодро впряглись в лямки, и унтер–офицеры, пересыпая свою речь словечками, от которых матросы корчились со смеха и которые вряд ли можно найти в словаре живого великорусского языка Владимира Ивановича Даля [128], быстро расставили людей по концам. В воздухе раздался звук бубна, свист и грянула нудная рабочая песня: «Эх! дубинушка, ухнем…» Негры, раскрывши рты, увидели, как с каждым «рвачком» громадные шлюпки, плотно увязшие в песке, ползли медленно, но неуклонно к морю. Не прошло и четверти часа, как громовое «ура» огласило тихие берега бухты. Все варяжские шлюпки грациозно качались на тихой поверхности роскошного моря.
Скоро лишь четкий звук ударов весел давал оставшимся на берегу неграм весть о их новоявленных «белых друзьях».
Вот и наш «Варяг». Оба трапа освещены. Нас принимают старший офицер и вахтенный начальник. Мы привезли с берега кокосовых орехов для команды и для кают–компании.
Все успокоилось на крейсере. Завтра поход в Аден.
Переход из Порта Виктория в Аден
Жгучее солнце заливало своими лучами лазурную бухту Порта Виктория на острове Махэ, группы Сейшельских островов, 21 августа 1916 года.
Тихая зеркальная поверхность воды, темно–синего цвета, отражала перистые пальмы и золотистую полоску прибрежного песка, окаймляющего причудливой лентой извилистые берега. «Чесма» и «Варяг», блистая чистотою своей светлосерой окраски, стояли готовые сняться с якоря.
Трапы убраны. Шлюпки завалены на ростры, все закреплено «по–походному». Из труб подымаются легкие серовато–синие струйки дыма. Пары готовы. На обоих кораблях ждут сигнала адмирала. Ровно в полдень на правом ноке фор–марса рея «Чесмы» взвивается треугольный флаг. Белый с синими вертикальными полосками — «буки», что означает — «Больше ход Адмирал требует скорого исполнения» и «сняться с якоря всем вдруг». В тот же момент на обоих кораблях раздаются звучные команды: «По местам стоять, с якоря сниматься».
Глухо урчит в шпилевом отделении паровой брашпиль. Звено за звеном втягивается в клюз тяжелый канат — «панер». Точно сердясь на маленькую задержку, брашпиль издает более сильное ворчание. Из приоткрытого на секунду крана брашпильной машинки вырывается струя отработанного пара, и брашпиль начинает работать скорее. Якорь вырван из грунта. Канат пошел быстрей.
«Стал якорь» [129], — доносится с бака, и затем: «Чист якорь» [130]. Из сапфирово–синей бездны появляется «шток», затем «веретено» и, наконец, «лапы» якоря. Он весь замазан илом, на нем видны обломки кораллов, на лапах запутались водоросли.
С полубака на якорь льется сильная струя воды, пущенная из пипки, привинченной к пожарному шлангу. Эта струя смывает большую часть грязи. За борт, в дождевом платье, с «концом» [131], взятым двойным беседочным узлом вокруг тела, спускается проворный босоногий матрос
Ему передают пипку, и он пускает струю воды во все места якоря, где еще застряла грязь. Ловким движением он закладывает гак ката [132] за рым якоря, а гак фиша [133] за его лапы и затем, с изумительной быстротой, выскакивает на полубак После этого якорь начинают подтягивать на подушку. Покапризничав немного, не желая сразу ложиться на то место, где ему полагается быть на походе, якорь наконец ложится на подушку. На него закладывают пертулинь и рустов [134]. Кат и фиш травят. «На месте якорь», — бодрым голосом докладывает на мостик баковый лейтенант.
На обоих ноках «Чесмы» подняты черные шары, указывающие изменения хода на рейде. Шары приспущены на «малый ход». За кормой «Чесмы» потянулась полоса взбитой винтами пены. «Варяг» вздрогнул. В недрах его раздался монотонный гул машин. Корабль, как лебедь, поплыл по зеркальной поверхности бухты и лет в кильватер идущей к выходу в океан «Чесмы».
Оба корабля выходят на простор. Роскошный остров с кокосовыми пальмами остается за кормою. Впереди могучий Индийский океан. Сегодня он такой ласковый.
На «Чесме» развивается сигнал: «Адмирал показывает курс Эскадренный ход 12 узлов». Прощай, земля, по крайней мере, на 6 суток. На обоих кораблях началась монотонная походная жизнь…
От острова Махэ до экватора и далее градусов на 5 к северу от него переход был спокойный. В этой так называемой штилевой полосе Индийский океан тих и ласков. Но дальше он начал меняться. Показалась рябь, затем началась зыбь. Пронеслись первые порывы муссона, все свежее и свежее. Зыбь перешла в волны. Задул свежий зюйд–вестовый муссон.
Он дует с мая по сентябрь от берегов Африки к Индостану, а с октября по апрель меняет свое направление на норд- остовое. Постоянство этого ветра разводит сильную волну. «Варяг» оказался молодцом в этом испытании, Раскачиваясь с борта на борт, давая временами крен до 25 градусов, корабль шел легко, не выматывая людей. «Чесме» приходилось труднее. Она тяжело всходила на волну и над нею летели каскады брызг.
