Александр Свечин - Клаузевиц
В изучении вопроса о трении Клаузевиц применяет метод идеалистической диалектики. То, что мы желаем совершить, — известный марш, маневр, сосредоточение сил, занятие позиции или атака на неприятеля — является своего рода идеалом в отношении того, что удастся действительно достичь в нашей практике, обреченной на несовершенство. Между замыслом и исполнением открывается та же пропасть, которую Клаузевиц уже отмечал между войной абсолютной и действительной.
Постоянный учет политики и трения позволяет Клаузевицу, несмотря на его идеалистический метод, оставаться на почве реальности.
Большое внимание уделяет Клаузевиц установлению требований, которым должен отвечать полководец. Последний, в представлении Клаузевица, направляет войну в точном соответствии с ее целями и наличными средствами. Он должен обладать смелостью и вместе с тем проницательностью. Но прежде всего ему необходимо полное самообладание: пусть в нем кипят могучие страсти, но они должны оставаться скрытыми и ничем не проявлять себя. Нужен жар, а не пламя, и преимущество — на стороне людей сильных, глубоких, но скрытых страстей, требующих раскачки, нелегко воспламеняющихся, но всегда сохраняющих духовное равновесие. Клаузевиц, сам того не замечая, в облике полководца отдал предпочтение тенденциям, свойственным его собственному характеру.
Вторая часть — теория войны — охватывает классификацию элементов теории: проблемы войны как науки и искусства, методизма, военно-исторической критики и использования исторических примеров. Каждый факт войны сцеплен с таким множеством явлений, какое можно встретить разве в искусстве. — Знание анатомии необходимо скульптору, но разве последнему удалось когда-нибудь создать красивую форму математическим путем, посредством абсцисс и ординат? Есть существенная разница между умением и знанием, между теорией искусства и наукой. Было бы конечно ошибочно провозглашать бесплодность научного изучения явлений войны: это значило бы впасть в крайность и признать полную невозможность разобраться в действительности; между тем, в военных явлениях можно установить детерминизм, связь между причинами и следствиями, и в раскрытии этой связи — главная задача теории и военно-исторической критики.
Но теория не должна переходить за определенный предел. По сравнению с марксистско-ленинским положением, что теория должна служить руководством для действия, толкование Клаузевицем значения теории ставит ее в несколько более тесные рамки. «Теория военного искусства не должна быть непременно положительным учением… она должна воспитать ум будущего полководца, или, вернее, руководить им в самовоспитании, но не должна сопровождать его на поле сражения: так мудрый наставник направляет и облегчает умственное развитие юноши, не держа, однако, его всю жизнь на помочах» («О войне», стр. 82).
«Теория должна ярко осветить всю массу обстоятельств, дабы ему легче было среди них ориентироваться; она должна вырвать плевелы, которым заблуждение дало возможность повсюду прорасти; она должна вскрыть взаимоотношения явлений, отделить существенное от несущественного. Там, где представления сами собой складываются в такое ядро истины, которое мы называем принципом, там, где они сами устанавливают такой порядок, который мы называем правилом, там обязанность теории это отметить».
«То, что ум вдохнет в себя во время этого странствования среди фундаментальных понятий о предмете, те лучи, которые засияют в нем самом, — в этом и заключается та польза, которую может дать теория. Она не может снабдить его готовыми формулами для разрешения практических задач, она не может указать обязательный для него путь, огражденный с обеих сторон принципами. Теория способна лишь направить пытливый взгляд на совокупность явлений и взаимоотношений и затем отпускает человека в высшую область действия» («О войне», стр. 529–530).
Теория должна являться рассмотрением, созерцанием и вести к точному ознакомлению с предметом. Клаузевиц в этих словах возвращается к точному этимологическому смыслу греческого корня слова «теория». Его изложение обострено критикой всех существовавших военных систем, страдавших и односторонностью, и полным невниманием к моральным силам, и недостаточной проверкой своих положений на опыте военной истории, и шарлатанским злоупотреблением терминологией.
Клаузевиц отрицает также положение о значении методичности в стратегии. Он является защитником методичности лишь в обучении младших тактических начальников, но не в стратегии. Война — «это не поле стеблей, которое можно хуже или лучше косить более или менее подходящей косой», она представляет собой «большие деревья, к которым надо подходить с топором обдуманно, в соответствии со свойствами и направлением каждого ствола» («О войне», стр. 95).
Клаузевиц восстает против злоупотреблений военно-историческими примерами; он советует не шагать широкими шагами по арене истории. Военная история требует особо бережного к себе отношения. Использование военной истории для обучения требует величайшего гражданского мужества. «Кто чувствует влечение заняться этим трудом, пусть снарядится на это благое начинание, как на далекое паломничество. Пусть пожертвует он своим временем и не страшится никаких трудов, пусть не убоится никакой земной власти и великих мира сего, пусть поднимется он над собственным тщеславием и ложным стыдом, дабы, по выражению французского кодекса (формула присяги свидетелей на суде. — А. С.), сказать правду, только правду, всю правду» («О войне», стр. 118).
Официальные историки войн в Германии и не пытались подойти к требованиям Клаузевица; Мольтке, давая задания прусскому генеральному штабу по составлению истории войн за объединение Германии, подчеркивал необходимость считаться с влиятельными персонами: «пишите правду, только правду, но не всю правду».
Современная военная литература фашистской Германии проводит точку зрения Мольтке и, во имя сохранения престижа полководцев, признанных фашизмом, создает свою историю «не всей правды».
Третья часть — общие вопросы стратегии — является началом труда Клаузевица, о котором он говорит: «Сначала я намеревался, не думая ни о какой системе или строгой последовательности, записать в кратких, точных и сжатых положениях важнейшие пункты по этому предмету, относительно которых я пришел к определенному выводу… Я полагал, что такие богатые оценками и мыслями краткие главы… достаточны, чтобы заинтересовать образованных, мыслящих людей как возможностью дальнейшего развития их выводов, так и непосредственным их содержанием» («О войне», стр. 2). Разбор элементов стратегии в этой части носит не вполне систематический характер, однако, в ней разбросана масса перлов мышления Клаузевица. Материальные вопросы стратегии ограничиваются здесь вопросом о численности армии и методами достижения перевеса в генеральном сражении. Заслуживает внимания его тезис о значении численности: численный перевес — наиболее общий принцип победы («О войне», стр. 136). Это — отрицание идеи небольшой отборной армии, при помощи которой, не апеллируя к массам, одерживается победа. Это тезис, на который ссылается современный германский фашизм, создавая массовую армию, которая, однако, несет ему в своих недрах революционную угрозу.
В этой третьей части Клаузевиц еще очень тесно связан представлением об абсолютной войне. Война для него представляет исключительно непрерывную цепь боев, находящихся в тесной связи между собой. Отсюда, занятие географического объекта не может рассматриваться как успех, который можно мимоходом прикарманить. Обладание им может повлечь за собой впоследствии еще более крупные невыгоды. «Подобно тому, как купец должен все время оперировать всей массой своего состояния, так и на войне лишь конечный успех решит вопрос». Нельзя пытаться обособить прибыль от отдельной сделки, это еще не чистый барыш. До конечного успеха ничего не решено: ничего не выиграно, ничего не проиграно.
Но впоследствии, в восьмой части, наиболее зрелой, Клаузевиц признал этот взгляд крайним, имеющим руководящее значение лишь для войн, приближающихся к абсолютному совершенству, где все логически вытекает из необходимости и быстро сцепляется одно с другим. Но существуют, и в истории даже преобладают, не эти молниеносные сокрушительные походы, а войны, далеко не столь богатые многообразным взаимодействием, которым отвечает другое крайнее представление: течение войны слагается из отдельных, самодовлеющих успехов, при чем, как в карточной игре, предыдущий розыгрыш не оказывает никакого влияния на последующий. Все сводится лишь к сумме результатов, и каждый из них можно отложить, как игральную фишку.
