Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы
Надо учесть, что эти цифры характеризуют внутреннюю торговлю, непосредственно затрагивавшую интересы каждого крестьянина. По данным на 1897 г., евреи владели 33,9 % предприятий пищевой промышленности, 24 % сахарных заводов. А слова арендатор и еврей в те времена звучали практически как синонимы[322].
Непростым отношениям способствовала и политика государства, отказывавшего иудеям в получении широких гражданских прав. При помощи ограничительных мер власти пытались не допустить политического влияния экономически сильной еврейской буржуазии, получая в ответ массовое участие еврейской молодежи в национальном и общероссийском социалистическом движении.
Украинско-еврейские противоречия обострялись во время революции 1905 г. и, особенно, в 1918–1920 гг., в период многовластия и воцарившейся на Украине анархии. Взаимное ожесточение, помимо «обычных» крайностей Гражданской войны, подпитывалось исторической памятью, давней и недавней. Огнем и мечом прошлись по местечкам петлюровцы, григорьевцы, многочисленные «батьки» всевозможных политических и уголовных оттенков. Жестокость больше всего отражалась на мирном, ни в чем не повинном еврейском населении, подчас таком же бедном, как и соседнее украинское. Но нельзя забывать, что жестокость была обоюдной. Массовое присутствие еврейской молодежи в левых партиях, карательных органах большевиков, на постах различного рода уполномоченных и комиссаров, с не меньшим ожесточением действовавших по отношению уже к мирному украинскому населению, не оставалось незамеченным и не могло способствовать установлению межэтнического мира.
В ходе Гражданской войны в глазах значительной части населения Украины, в первую очередь крестьянства, понятия коммунисты и евреи стали совмещаться. Мероприятия большевиков, осуществляемые в рамках политики военного коммунизма и вызывавшие сильное озлобление крестьян, – учреждение коммун, продразверстка, реквизиции, – изображались делом рук евреев. Подобные слухи и настроения подхватывались и культивировались противниками большевиков по всей стране. Но для жителей великорусских губерний, реже сталкивавшихся с евреями, подобная агитация была менее актуальна, чем для жителей губерний малорусских. Сюда надо добавить массовые расстрелы, проводимые чекистами в Киеве и других городах Украины и в Крыму[323], а также действия отрядов еврейской самообороны, принимавших активное участие еще в революции 1905 г. и сыгравших важную роль в ликвидации крестьянских банд во время и после Гражданской войны[324]. Если факты расстрелов оказывали сильное воздействие на горожан, интеллигенцию, особенно русскую, то борьба с крестьянскими восстаниями и бунтами касалась уже непосредственно селян. А в бандах состояли чьи-то родственники, дети, отцы, мужья. Конечно, в начале 1920-х гг. крестьянство устало от войн и партизанщины, и это обстоятельство во многом способствовало ликвидации бандитизма. Но память осталась…
Материалы ГПУ на протяжении всего десятилетия говорят о наличии антисемитских настроений среди различных групп населения УССР, а временами и об их росте. Такие заключения, как «наблюдается рост антисемитизма», «антисемитизм характерен», встречаются довольно часто[325]. Подметил распространение такого рода настроений и С. Ефремов, записавший в своих дневниках, что «под прессом коммунизма развернулось… страшное юдофобство, что поневоле охватывает ужас»[326]. В чем же выражались антиеврейские настроения, чем они были вызваны, насколько широко были распространены и представляли ли опасность для советской власти?
Почва для таких настроений имелась во всех слоях населения, вне зависимости от национальности, социального положения, партийности или образовательного уровня человека. Поразительное единство в оценках еврейской проблемы проявляли не только националисты, проникнутые, как тогда говорили, «шовинистическим духом», но и далекие от национализма люди. По словам секретаря одного из окружных комитетов КП(б)У, «бывает очень хороший человек, даже бедняк, активный, развитый, подготовленный», а когда речь заходит о нацполитике советской власти, «то он предстает самым заядлым антисемитом»[327].
Немалую роль в распространении антисемитских настроений играл этнопсихологический фактор. Характер расселения, род занятий, религиозные различия, а также замкнутость и нежелание иудейского населения вплоть до XX в. ассимилироваться (за некоторыми исключениями) не могли не наложить отпечаток как на мировоззрение еврейского народа, так и на отношение к нему его соседей. Своеобразное отношение иудеев к неевреям и отношение к ним самим окружающего христианского населения, в первую очередь губерний, входящих в черту оседлости, было зеркальным: евреев продолжали считать чужеродным, а подчас и враждебным элементом.
Это находило свое выражение в юдофобстве. Например, когда в селе Шепеличи Киевского округа приехал заведующий Агитпропом Богданов с лекцией об антисемитизме, местный житель член КП(б)У Хоменко выступил с «крестьянским» видением причин, возбуждающих антисемитизм. Он указал на этнорелигиозные причины, порожденные различиями в иудейском и христианском вероучениях: «Евреи говорят на крестьян: гой и мужик, и никто не принимает это за оскорбление, а слово “жид” евреи принимают за оскорбление, что и предусмотрено законом». Как подчеркивает сводка, «последние слова Хоменко были встречены аплодисментами»[328]. Этнопсихологический фактор давал о себе знать при проведении антирелигиозной политики, которая нередко увязывалась с еврейским вопросом. Примером может служить поведение рабочих завода «Красная звезда» (Зиновьевский округ), которые, узнав (или пользуясь слухами), что в Москве в Колонном зале состоялось празднование еврейского религиозного праздника Пурим, открыто возмущались тем, что, поскольку «теперь Россия продана, евреи будут скоро устраивать концерты в наших церквах»[329]. А между тем культовые сооружения отбирались и у иудейских общин. Например, в городе Калиновка местные власти отобрали еврейскую религиозную школу и переделали ее в пивную[330].
Но, несмотря на то что культурные, религиозные, психологические мотивы подчас играли заметную роль в утверждении антиеврейских настроений, юдофобия являлась лишь одним из их проявлений, внешней оболочкой антисемитизма – явления более сложного и многогранного, не исчерпывающегося только этнопсихологическими причинами. В выступлении того же Хоменко последние тесно переплетались с социальным фактором и «ревностью» к городу вообще. Он утверждал, что крестьяне трудятся в поте лица, у крестьянок натруженные ноги, «они с утра до ночи работают, а еврейки ничего не делают, только одеваются, мажутся да погуливают»[331]. Вообще социально-политический фактор был основным побуждающим мотивом при появлении антисемитских настроений в УССР в те годы.
Главной же причиной, порождающей недовольство, стала резко изменившаяся за послереволюционные годы роль, которую стали играть евреи в различных сферах общественно-политической жизни Советской страны. Прежде всего в глаза бросалось деятельное участие евреев в советской экономике. Отказ от политики военного коммунизма и переход к нэпу был с энтузиазмом воспринят «деловыми людьми» и прочими «социальными осколками» старого мира. Образ еврея-нэпмана, прибравшего к рукам торговлю, прочно закрепился в народном сознании. Нередкими были разговоры вроде тех, что «Троцкий устроил НЭП в Советской России специально для евреев. Украинцы сеют и продают свое зерно евреям для того, чтобы они наживались, нас обманывали». Любые хозяйственные трудности, которые в то время возникали на каждом шагу, – рост цен, высокие налоги – зачастую объяснялись тем, что «у власти стоят жиды, мучащие крестьян». Так, бедняки Я. Гаврилюк и П. Глухарёв (Уманский округ) жаловались, что до 1914 г. сапоги стоили 5 пудов пшеницы, а теперь (в 1926 г.) – 15. Причину несправедливости они видели в отсутствии твердых цен на мануфактуру, а также в том, что «жиды захватили торговлю». Чаще всего в поле зрения оказывались местные советские и хозяйственные органы, например кооперация. Впрочем, в трудностях и дефицитах обвиняли и евреев, работающих в центральных органах. Подобные речи неизменно поддерживались сочувствовавшими слушателями[332].
Настроения, аналогичные крестьянским, довольно широко были представлены и в городе. Подвержена им оказалась не только «мелкобуржуазная мещанская среда», но и опора советской власти – рабочий класс. Причин этому можно назвать несколько. Во-первых, социальный состав послереволюционного пролетариата сильно отличался от дореволюционного. Не обошлось и без воздействия «бывших» людей, старавшихся скрыться от бдительного ока ГПУ в партии и рабочей среде. Нетрудно догадаться, как такие люди относились к новой власти. А во-вторых, и крестьяне, и рабочие ежедневно сталкивались со специфическими условиями советской действительности, которые поневоле пробуждали ассоциации между трудной жизнью и национальным вопросом.
