Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?
Тем не менее ни Алексей Лебедев и нижнекамчатский приказчик Осип Расторгуев, ни коменданты других острогов, ни сам capo dei tutti capi Матвей Лебедев никаких мер не приняли. Сил было слишком мало, – согласно данным Степана Крашенинникова, на всю Камчатку примерно 200 казаков плюс душ 30—40 посадских, – и распылять их, имея в виду опасность нападения на остроги, боялись. В общем, около месяца царило затишье. А 18 мая в Нижнекамчатск явился с повинной сам Алексей Лазуков с братом Иваном. Их тут же арестовали и допросили, причем «первый возмутитель», ничего не скрывая и не пытаясь оправдываться, отвечал на все вопросы самым подробнейшим образом. В частности, насчет убийства сборщиков показав, что «а кололи де мы и сам я их без всякого резона и обиды на дворе по приезде их во Ентантин острог, когда стали собак выпрягать», – то есть без согласия князца и единственно ради того, чтобы повязать клан Умьявушки кровью.
Подтвердил Алексей и прочее. Да, он намеревался захватить Нижнекамчатск, а сам «имянно зделаться командиром и жить в новопостроенных покоях отца архимандрита… Прочие дома мыслили распределить меж собой». Далее предполагалось «дождаться судов и взять их обманом», то есть перебить экипажи кораблей, которые должны были прибыть из Большерецка или Охотска, – за то, что не доставляли жалобы «Митяю». Также Алексей, единственный из всех, кого допрашивали по делу о бунте, признался в намерении «отца архимандрита, и ревизии мужеска полу душ господина капитана Дементия Завьялова и капрала Алексея Лебедева, прикащика Осипа Расторгуева и протчих убить и христианскую веру истребить», в живых же оставить «только баб красивых да детишек в приемыши». Каяться при этом он даже не думал. Иван Лазуков подтвердил все. На вопрос же, что предполагалось делать дальше, если бы планы увенчались успехом, Алексей Лазуков дал ответ воистину удивительный. «Похватав суда те да побив корабельных, – сообщил он, – брату Ивану велел бы на тех судах идти в Якуцк свитеться с Митяем (о том, что Павлуцкий давно в Анадырске, бунтовщик не знал), штобы государыню нашу Елисавет совместно упросили прислать де на Камчатку новых русских, как сам Митяй или тот Васька Мерлин. А то пусть хуже, но всеж лутче прежних. Равно и батьки штобы с ними приплыли истинно христианские, от нынешних отличные, а тогда де и мы с ними снова молиться начали бы». Насчет же внезапной отмены столь обширных планов не стал скрывать, что «и брат Иван просил тово не делать, и брата не слушался. Да потом во сне де видел волею Христовой дух Василья тово Мерлина маиора в образе сорочьем, и сказал ему, Алексею, тот дух, что Митяй не велит воровать, а велит ради Христа и святой Троицы идти в арест, а сам перед набольшей сорокою заступиться посулил». При всей причудливости такая версия следствие устроила. А вот четыре листа с изложением причин смуты, из дела «О бунте коряк, чукчей и других сибирских народов и усмирении их» (в архиве Секретной экспедиции Сената), как в те времена говорилось, «выдраны». Причем в Петербург, судя по описи, бумаги поступили именно в таком виде.
Следствие закончено, забудьте
Не знаю, кто как, но мне единственно логичным видится, что именно там, в изъятых листах, перечислялись факты, которые братьям Лебедевым с присными хотелось бы замять. В «аудите» следствия главным злоумышленником сделали Алексея. А заодно и Ивана. Хотя тот и сам вину отрицал, и в показаниях брата выглядит противником мятежа с самого начала, это, похоже, никого не волновало. Благо доказательств «измены» было более чем достаточно: убийство ясачных, резня «верных» ительменов, «умысел на резню» русских, связи с «мятежником» Эвонты. И так далее. Все это давало основания властям решить вопрос на местном уровне, повесив, кого следует, и тем самым спрятав концы в воду. Тем более, сама жизнь подтверждала их версию: с уходом Лазукова из лагеря «изменников» те, потеряв харизматического лидера, притихли и ничего подобного хотя бы налету на Столбовской острожек более не случалось. На том и поставили точку, а далее, не особо спеша, разобрались с бывшими бунтовщиками, разошедшимися по домам. За полтора года сколько-то острожков «в острастку» спалили, сколько-то народу «привели в повиновение», сколько-то сопротивлявшихся «смертно побили». Точных цифр нет. Известно лишь, что в Охотск в итоге «для расправы» выслали 30 «изменников и согласников», рекомендовав свирепые приговоры. Правда, второстепенных: из арестованных вождей не выжил никто, все еще на Камчатке либо «в холодной своим чином вольно померли», либо (как, по некоторым данным, братья Лазуткины), «порвав рубахи на полосы, сами себя удавили». Если кто-то решит, что им помогли, возражать не стану.
Возможно, Алексею Лазукову было бы легче умирать, знай он, что дух «Василья тово Мерлина» не обманул. Не знаю, какими путями, – приказом Матвея Лебедева велено было «грамотцы окроме казенной надобности ни морем, ни посуху без честного прочету на пущать», – но слухи о творящемся на Камчатке дошли до «Митяя», а когда дошли, майор Павлуцкий, – хоть и предельно загруженный разборками с «чукочами», – нашел время их услышать. Его письма, требующие разобраться и принять меры, посланные в Иркутск, дошли до адресатов, а рекомендации Лаврентия Ланга, бывшего вице-губернатора Сибири, пребывавшего по делам службы в Анадырске, добавили майорским депешам веса. В конце концов, Сенат, разобравшись по существу, прислал-таки, как мечталось корякам, «новых русских». Возможно, не идеальных (как по мне, так «иркуцкие» «якуцких» ничем не лучше), но, по крайней мере, с «лебедевской мафией» было покончено. Возомнивших себя царьками и божками уродов порвали на ветошь. Капралов с сержантами разослали по глухим гарнизонам Большой Земли. Особо бойких приказчиков, выявив факты коррупции, поставили на правеж, иных даже «до нитки разорив», сам Матвей Лебедев, получив «абшид без нужного пенсиону», угодил под суд «о растрате казенных денег, недостаче вина, сладкой травы, продаже в холопство молодых коряков» спился и в 1760-м «у крыльца замерз», – а Камчатка, до того сложная, на долгое время стала в этом смысле едва ли не образцовой украиной Империи…
Глава XXIII. СЕВЕРНАЯ СТОЛЕТНЯЯ (5)
Не было гвоздя, подкова упала
Сколько ни спорь, хоть башку размозжи, а роль личности в истории неоспорима. Хоть на всемирном уровне, хоть на дворовом. Дмитрий Иванович разбирался с мафией на Камчатке, воеводствовал в Якутске, воевал с интриганами, а на Чукотке тем временем дела шли худо…
В тундре подрастали новые воины, появлялись новые умилыки, память о событиях лета 1731 года постепенно сглаживалась, зато желание отомстить росло. Уже в 1733-м, прослышав об отъезде Павлуцкого, «настоящие» возобновили нападения, порой появляясь под стенами Анадырска и Нижнекамчатска. Штурмовать, правда, не решались, но угоняли «казенных» оленей, подкараулив, убивали служилых, а уж о ясачном люде и говорить нечего: на нем отрывались по полной, уводя в полон женщин и детей. Русские огрызались, разыскивали стойбища, жгли, причем уже не сильно смотря, кто прав, кто виноват, поскольку поймать виноватых было почти невозможно, а чукочи все равно на одно лицо. В 1736-м, вопреки всем правилам, – позже Шипицын объяснял, что по рекомендации Павлуцкого, но так ли это, проверить невозможно, – найдя стойбище, «чукоч, не призывая в подданство, побил до смерти».
Что, кстати, на некое время возымело действие: в 1738-м тундра слегка притихла. Но уже год спустя начали поступать данные, что «те чукочи, в скопища собравшись, бродят». Такое пугало. Что такое «скопище» чукч, обычно по много не ходивших, понимали все. И летом 1740 года случился нехороший эксцесс. Василий Шипицын, лично выйдя собирать ясак с «речных настоящих», считавшихся «мирными», столкнулся с одной из таких толп. Видимо, довольно большой, потому что, хотя было при нем аж 80 казаков и о внезапности речи не было, решил перестраховаться. Скорее всего, зря, поскольку на его приглашение, – он поклялся Христом, что враждебных намерений не таит, а когда чукчи захотели более твердых гарантий, поклялся Солнечным Кругом, – прийти и поговорить, откликнулись все «тоёны», числом в дюжину. То есть враждебных намерений у них не было (на тропе войны умилыки к врагу в гости не ходили). И тем не менее, как только гости приблизились, сотник приказал взять их в штыки, вслед за чем скомандовал в атаку. Естественно, ошеломленные чукчи разбежались, не приняв боя, но сюжет запомнился, желание мстить усугубилось, и «малая война» началась с новой силой.
По большому счету, Шипицын, конечно, заслуживал наказания, ибо правительственные инструкции такие фокусы прямо запрещали, но, похоже, у него сработало чутье. Бесконечная война с «дикарями» уже достала правительство, и в начале июня («мнением» Сената), а затем и в начале июля (указом Кабинета министров), аккурат в дни резни на Чукотке, было решено приступить к окончательному решению вопроса. В Анадырскую партию ушло предписание «итти на немирных чюкч военною рукою и всеми силами стараться не только верноподданных Е. И. В. коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их чукоч самих в конец разорить и в подданство Е. И. В. привесть». Шипицын указ получил. Но не исполнил, отговариваясь недостатком сил, а чукчи между тем в 1741-м решились на большой налет, убив 12 «верных» коряков, разогнав более сотни и угнав 400 оленей. Узнав о чем Сенат, с подачи иркутского вице-губернатора Лаврентия Ланга, 18 февраля 1742 года издал еще один, еще более жесткий Указ. «На оных немирных чюкч, – сказано в документе, – военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе, а которыя из них пойдут в подданство, оных, также жен их и детей, взять в плен и из их жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным острогам и местам между живущих верноподданных». Иными словами, перехватать и выселить. Всех. Вразброс. Чтобы и следа не осталось.
