Жан Жуанвиль - История Крестовых походов

Во время последней кампании против короля Англии и сеньоров король Людовик IX сделал немало щедрых денежных даров, как мне рассказывали те, кто вернулся из этого похода. Но, несмотря ни на размер этих даров, ни на расходы, которых потребовала эта экспедиция, ни на любые другие, он никогда не просил и не принимал никакой денежной помощи ни от своих вассальных сеньоров, ни от рыцарей и других подданных, ни от одного из своих городов таким образом, чтобы это могло вызвать недовольство. И не стоит этому удивляться; он действовал так по совету своей мудрой матери, которая была рядом с ним и подсказкам которой он всегда следовал — а также советам мудрых и достойных людей, которые верно служили короне еще во времена правления его отца и деда.

Глава 2

ПОДГОТОВКА К КРЕСТОВОМУ ПОХОДУ

Год или два спустя после описанных мной событий случилось, что по Божьей воле король Людовик XI, который был тогда в Париже, очень серьезно заболел и был настолько близок к смерти, что одна из двух дам, которые ухаживали за ним, собралась было накрыть простыней его лицо, решив, что он уже скончался. Но вторая, которая стояла по другую сторону ложа, не позволила ей это сделать и сказала, что не сомневается — его душа еще не покинула тело.

Но пока король лежал, слушая спор этих двух дам, Господь наш позаботился о нем и тут же вернул его в такое состояние, что если недавно он не мог вымолвить ни слова, то теперь снова обрел дар речи. Как только Людовик смог заговорить, то попросил дать ему крест, что и было незамедлительно сделано. Едва только королева-мать услышала, что к нему вернулась речь, она преисполнилась несказанной радости. Но, поняв, что он попросил крест, — что она услышала из его собственных уст, — королева-мать опечалилась так, словно увидела его лежащим на смертном одре.

После того как король принял крест, его примеру последовали три его брата: Робер, граф д'Артуа, Альфонс, граф де Пуатье, и Шарль, граф д'Анжу, который позже стал королем Сицилийского королевства. К ним мы должны добавить Гуго, герцога Бургундского, Гийома, графа Фландрского, брата недавно почившего Гюи, графа Фландрского, и его племянника Готье. Последний мужественно вел себя за морем, и проживи он подольше, то еще проявил бы свои достоинства.

В число тех, кто возложил на себя крест, я должен включить графа де ла Марша и его сына Гуго ле Брюна, а также двух моих кузенов — графа де Сарребрука и его брата Жубера д'Апремона. Учитывая наши родственные отношения, я, Жан, хозяин Жуанвиля, позже отправился за море в их обществе на судне, которое мы совместно наняли. К тому времени мы представляли собой отряд из двадцати рыцарей, девять из которых были людьми графа де Сарребрука, а девять — моими.

К Пасхе года от Рождества Господа нашего 1248-го я собрал своих людей и тех, кто владел полученными от меня феодами. В канун Пасхи, когда все, созванные мной, явились, моя первая жена, которая была сестрой графа де Гран-пре, родила мне сына Жана, сеньора Ансервиля. Мы пировали и танцевали всю неделю. Мой брат, сеньор Вокулёра, и другие богатые и достойные люди с понедельника Пасхальной недели (Светлой седмицы) три последующих дня закатывали пиры один за другим.

В пятницу я сказал им: «Друзья мои, я скоро отправляюсь за море и не знаю, вернусь ли. Пусть каждый, у кого есть какие-то претензии ко мне, выйдет вперед. Если я поступил с ним несправедливо, я исправлю эту ошибку; излагайте и требования, которые у вас есть ко мне или к моим людям». Каждый раз я разбирался так, как у моих подданных считалось справедливым; чтобы не влиять на их решения, я устранился от обсуждений, а затем беспрекословно принимал их советы.

Поскольку я не хотел забирать с собой ни одного соля и даже денье, на которые не имел бы прав, то отправился к городу Мец в Лотарингии и заложил большую часть моих земель. Заверяю вас, в тот день, когда я оставлял нашу страну, отправляясь в Святую землю, я, поскольку моя матушка была еще жива, владел доходом не больше тысячи ливров от всех моих владений. Тем не менее я двинулся в путь, взяв с собой девять рыцарей и еще двух баннеретов рыцарей, имеющих право на собственное знамя. Я обращаю на это ваше внимание, чтобы вы могли понять — если бы Бог, который никогда не оставлял меня, не приходил ко мне на помощь, вряд ли я смог бы продержаться шесть долгих лет в Святой земле.

Когда я готовился к отъезду, Жан, сеньор Апремона и граф Сарребрук, прислал сообщение, что он полностью готов к походу за море и берет с собой девять рыцарей. Он предложил, если на то будет мое желание, совместно нанять судно. Я согласился; посему мои и его люди отправились в Марсель и наняли для нас корабль.

Когда король собрал всех своих вассальных сеньоров в Париже, он заставил их дать клятву, что, если с ним что-то случится во время его отсутствия, они останутся верны и преданы его наследнику. Он попросил меня сделать то же самое, но я отказался, поскольку тогда не был его вассалом.

По пути в Париж я встретил повозку, на которой лежали трое мертвецов; они были убиты каким-то клириком. Как мне сказали, их везли к королю. Услышав это, я послал одного из своих оруженосцев выяснить, что произошло. По возвращении он рассказал мне, что король, выйдя из часовни, ожидал на ступенях, пока не увидел мертвецов, и спросил у полицмейстера Парижа, что произошло.

Тот рассказал ему, что погибшие были тремя его стражниками из Шателе, которые шатались по пустынным улицам и грабили прохожих. «Они встретили этого клирика, — сказал он королю, — и, как вы видите, раздели его до нитки. Тот, оставшийся в одной рубашке, вернулся в свое жилище, схватил арбалет и взял с собой ребенка нести его меч. Как только он настиг грабителей, то окликнул их и сказал, что убьет их. Арбалет был у него наготове, и, выстрелив, он поразил одного из грабителей прямо в сердце. Остальные бросились бежать, но клирик схватил свой меч, который нес ребенок, и в лунном свете, который в эту ночь был особенно ярок, пустился за ними вдогонку.

Один из них, — добавил провост, — попытался перескочить через изгородь в какой-то сад, но клирик нанес ему удар мечом по ноге, которая, как вы видите, так и осталась в сапоге. Затем он кинулся за последним грабителем. Тот попытался укрыться в чужом доме, обитатели которого еще не спали, но клирик ударил его мечом по голове и рассек ее до зубов, в чем ваше величество можете лично убедиться. Этот клирик, — продолжил провост, — рассказал о своих действиях соседям по улице, а затем пошел и сдался на милость вашего величества. И теперь я представил его перед вами, чтобы вы поступили с ним, как вам будет угодно. Вот он».

«Молодой человек, — сказал король, — ваша отвага лишила вас возможности стать священником, но из-за нее я возьму вас к себе на службу, и вы вместе со мной отправитесь за море. Я делаю это не только ради вашего блага, но и потому, что я хочу, дабы мои подданные знали — я никогда не стану оправдывать их злодеяний». Когда собравшиеся услышали эти слова, они стали взывать к Спасителю нашему, чтобы Он даровал королю долгую и счастливую жизнь и вернул его обратно живым и здоровым.

Вскоре после этой истории я вернулся в свое графство в Шампани и договорился с графом де Сарребруком, что наш багаж мы на повозках отправим в Эксон, а оттуда на судне по Сене и Роне доставим в Арль в Провансе.

Глава 3

ПЛАВАНИЕ К КИПРУ

В день расставания с Жуанвилем я послал за аббатом из Шеминона, о котором говорили, что он мудрейший и достойнейший монах во всем ордене цистерцианцев. Сам я, когда был в Клерво вдень Богоматери в обществе нашего праведного короля, услышал такое же мнение из уст одного из членов этой общины; он показал его мне и спросил, знакомы ли мы. «Почему вы спрашиваете меня об этом?» — осведомился я, на что он ответил: «Потому, что я лично считаю его самым способным и самым праведным во всем нашем ордене. Разрешите мне поведать вам, — продолжил он, — что я услышал от некоего благочестивого монаха, который спал в том же дортуаре (общей спальне), что и шеминонский аббат. Как-то ночью, когда они лежали в своих постелях, аббат откинул покрывало с груди, потому что ему было очень жарко, и рассказчик увидел, как к ложу аббата подошла Матерь Божья и прикрыла его, чтобы ночной воздух не причинил ему вреда».

Этот аббат вручил мне посох пилигрима и дорожную суму. Я сразу же покинул Жуанвиль — даже не заходя в замок, вплоть до дня возвращения из-за моря — и пешком, с босыми ногами, в одной рубашке двинулся в путь. В таком обличье я посетил Блекур, Сент-Юрбен и другие места, где хранились святые реликвии. И всю дорогу до Блекура и Сент-Юрбена я ни разу не позволил себе обернуться и посмотреть на Жуанвиль из опасений, что сердце переполнится тоской и воспоминаниями о моем любимом замке и двух оставленных мной детях.