Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Впрочем, позиция сэров и пэров русское командование волновала менее всего. Куда актуальнее был вопрос о замирении местного населения, случившимся не слишком обрадованного. Насколько можно понять, против русских как таковых многочисленные абхазские кланы особого зла не имели, однако принять новые реалии легко и просто не собирались. Понять их, между прочим, можно. Сефербею, прочно ассоциировавшемуся с мегрелами, а к тому же еще и «худородному», самим фактом восшествия на престол, а тем более стремлением установить в княжестве твердую власть, нарушившему сложную систему сдержек и противовесов, свойственную клановому обществу эпохи «варварства», рассчитывать на популярность не приходилось. К тому же приход русских означал прекращение работорговли, приносившей абхазской знати немалые доходы, и осложение отношений с северными адыгами. Да и просто признать свое поражение, пойдя на мировую с позиций слабости, было не в местных традициях. Так что resistanse в крае, на радость Асланбею и при активной помощи турок всем, что требовалось, развернулся не слабый, – в какие-то моменты власть нового князя была прочна только в Сухум-Кале и ближайшей округе. А время от времени активность «шаек» ака, если совсем по справедливости, партизанских отрядов перехлестывала и границы Мегрелии, крайне нервируя княгиню Нино. Впрочем, после окончания войны России с Турцией и заключения Бухарестского мира острота ситуации сгладилась словно по волшебству. Охваченный пожаром край успокоился почти моментально. Асланбей сделал кони в гостеприимный Царьград. Около пяти тысяч самых непримиримых его сторонников, – особо продвинутых «правоверных», знати, не желавшей подчиняться «худородному», а также джигитов, замеченных в совершении военных преступлений, – последовало за ним. Абхазское же княжество мало-помалу начало цивилизоваться в статусе автономного вассала Империи, пользующегося самой широкой внутренней автономией.
Глава XVII. Бунтари и сатрапы
За нашу и вашу свободу!
Впрочем, вернемся в собственно Грузию. То есть на восток. Как уже говорилось, вскоре после присоединения многочисленные представители династии Багратионов были обеспечены обильным пансионом и высланы в Россию. Иначе, как показала жизнь, было просто нельзя. Интриговали они с воистину византийским вкусом и размахом, да еще и вели активнейшую переписку с враждебным Ираном. Идею похерить Просительную грамоту Георгия XII и опять сесть на престол царевичи не оставляли, в первую очередь, разумеется, старший сын и наследник последнего грузинского царя Давид, некоторое время побывший даже правителем Восточной Грузии, но зарекомендовавший себя не слишком хорошо и в итоге оказавшийся в Петербурге. Он дважды, в 1812-м и 1817-м, подавал Александру I петиции о восстановлении царства на любых условиях, лишь бы во главе территории стоял как бы суверенный царь, а власть передавалась по наследству, как в то время в пределах России еще было заведено в казахской Букеевской Орде. Настойчивому царевичу, естественно, разъяснили, что он, видимо, чего-то не понимает, поскольку в Просительной грамоте речь шла о передаче коронных прерогатив и символики от династии к династии, а все прочие просьбы покойного батюшки были отклонены. Так что статус его лично и всей его родни ныне уже совершенно иной, хотя для очень многих и завидный. На том хождения по инстанциям прекратились, а вскоре наследник умер. Однако прочие царевичи не унялись. Их дома понемногу превращались в модные салоны, где любили проводить время сливки московских и петербургских диаспор, как приехавшие из Грузии, так и жившие в России уже давно, кое-кто еще вполне восточно-феодальный по взглядам, а кое-кто, причем большинство, уже и совершенно европеизированный.
Были, конечно, и хлебосольные, чисто грузинские застолья, но для доверенных лиц, круг которых понемногу расширялся. Пирушки завершались долгими беседами в приватном кругу на одну и ту же тему: поскольку Иран и Турция после поражения в войнах с Россией уже вроде не так опасны, так неплохо было бы вернуть старые добрые времена. На Неве конфиденты группировались вокруг царевича Дмитрия, на Москве-реке вокруг царевича Окропира; были это, в основном, потомки самых знатных семей Грузии, из числа тех, кто после присоединения перестали ощущать себя царьками в своих имениях и весьма от этого страдали, хотя не гнали и «простолюдинов», обучавшихся в столичных университетах. Поначалу дальше ностальгии не шло, однако тесные контакты с польскими друзьями, также жившими в обеих столицах и обстоятельно доказывавшими, что против «тирании» необходимо восстать, а дальше Европа нам поможет, свою роль сыграли. Тихое нытье понемногу перешло в конкретику, конфиденты (а по сути, уже почти заговорщики) начали, используя все предлоги и все немалые связи, перебираться в Тбилиси, где довольно быстро налаживали связи с дворянами, обиженными еще и за то, что не пригодились тирании в столицах, а вынуждены прозябать дома.
К 1830 году «тифлисский центр» уже был похож на что-то серьезное, во всяком случае, заговорщиков насчитывалось много десятков, а работу они вели по всем правилам тогдашней конспирации. Правда, согласно духу времени, в несколько опереточных формах (маски, кинжалы, тайные обряды), но (спасибо польским товарищам, кое-чему обучили) довольно эффективно, по крайней мере устав («Акт сознательного действия») был ничем не хуже польских аналогов. Программа, впрочем, тоже была скопирована с черновиков, написанных в Варшаве. Пункт первый (естественно, «Грузия для грузин») возражений не вызывал ни у кого. Дальше начинались разногласия вплоть до дуэлей. Большинство завсегдатаев приходили просто поболтать о высоких материях, помечтать о том, как будет все хорошо «лет через сто, когда созреют условия»; однако устраивать шоу со стрельбой и сами не хотели, и друзей отговаривали, объясняя, что даже если каким-то чудом что-то получится, хотя крайне маловероятно, так ведь соседи тут же съедят, а пока русские в Грузии, не съедят ни в коем случае. Кое-кто шел в мечтаниях дальше, рассуждая, что независимость таки не ко времени, зато восстановить автономию было бы в самый раз, и прикидывая, как бы получше убедить в идеальности такого варианта Государя и правительство. Были, естественно, и «бешеные», всерьез полагавшие, что следует начинать без рассуждений, а там все само собой пойдет очень хорошо, в крайнем же случае, Бог поможет. А также, понятно, Англия с Францией (по просьбе поляков). Ну и горцев привлечь планировали, не без того. Ругались и по поводу «что потом?». Царевичи и бывшие «местные цари», естественно, желали, чтобы все было как когда-то, но на их пожелания особого внимания не обращали; малочисленных «республиканцев» (что бы под этим ни подразумевалось) вообще не слушали. Сошлись, как истые «европейцы», на конституционной монархии. Да не простой, а (все как в Англии!) с двухпалатным парламентом – в верхней палате наследственный царь и «владетельные», в нижней – выборные от дворян и (возможно, но не факт) купцы; выбрали даже состав кабинета министров. Разумеется, грядущее царство виделось в границах всей «российской» Грузии, включая Имерети (хотя имеретинских дворян в кружке заговорщиков, кажется, не было ни одного), а если повезет, то и пару-тройку бывших ханств с армянским населением.
В какой-то момент досужие разговоры перешли тот рубеж, за которым хотя действие еще не началось, но что-то обязательно случится, потому что в глазах корешей никак не хочется выглядеть пустоболтом. К концу 1830 года договорились уже и о вещах вполне практических. Согласно плану, «владетельные» и просто князья должны были в условленное время привести в город как можно больше своих крепостных (пойдут ли крестьяне, никого не волновало, само собой подразумевалось, что раз князь прикажет, они и пойдут), окружить казармы полка грузинских гренадер и заставить их перейти на свою сторону. Вслед за тем занять арсенал и крепость, захватить ключевые города, разоружить немногочисленные российские войска и позвать на помощь англичан или французов, а на худой конец, даже персов. Однако полякам, поднявшим таки мятеж в ноябре 1830 года и, судя по сохранившейся переписке, очень на такое развитие событий рассчитывавшим, не обломилось. То ли что-то не срослось, то ли их сиятельства не слишком верили в своих крестьян и сговорчивость гренадер, но на очередной сходке было решено обождать и посмотреть, куда кривая польских друзей вынесет, а уж если они от царских войск отобьются или (еще лучше) «Антанта» вмешается, тогда уж, конечно, всенепременно восставать.
Увы, полякам, как известно, не свезло, и «тифлисский центр», ничего не отменяя, отложил старт до лучших времен. Которые, как показалось, настали через год, когда в Дагестане и Чечне объявился первый имам, Гази-Магомед, и «горская война», ранее локальная, полыхнула с невиданной ранее силой. На подавление из Грузии ушли практически все войска, бои с горцами приняли нешуточный характер, и вожди заговора, в какой-то момент решив, что русские будут биты, чуть было не приступили к действиям, но когда уже почти-почти созрели, пришло известие, что Гази-Магомед не только победим, но и смертен, а победители возвращаются в Тифлис. Восставать вновь оказалось не с руки. Однако и терпеть уже было невозможно, люди нервничали, было понятно, что, если медлить и дальше, кто-нибудь непременно сорвется, так что в ноябре 1832 года лидеры заговора привели рядовой состав к присяге плану, названному «Распоряжением первой ночи». Согласно диспозиции намечалось, как и ранее, привести в город побольше крестьян, взять арсенал и занять крепость, разоружив гарнизон. Безусловной новацией, опять же позаимствованной у поляков, был вывод на улицы возможно большего числа горожан крестным ходом (предполагалось, что православные солдатики по иконам и батюшкам стрелять не станут). А также (главное!) предварительный арест ночью с 29 на 30 ноября, на балу у одного из заговорщиков, почетных гостей – фактически всего военного и гражданского руководства Грузии. С тем, разумеется, чтобы принудить их к сотрудничеству «хотя бы и под угрозой смерти», как в Варшаве.
