Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Но и большинство западных суждений и оценок столь же мало опираются на специальные исследования и почти столь же политизированы, как и советские. Так, общим местом, например, был тезис о чуть ли не поголовном нежелании возвращаться в СССР украинцев или жителей Прибалтики или же об их поголовной отправке в лагеря.

Казалось бы, открывшиеся – и первому именно В.Н. Земскову – архивы позволили прояснить ситуацию и нарисовать правдивую и сложную картину. Но ученый предпочел сделать тематическую выборку и развенчать западные стереотипы (от которых, кстати, на Западе уже отошли и без таких сверхусилий со стороны Земскова), сохранив при этом и даже как бы упрочив стереотипы советские (на деле ничуть не меньше заслуживающие критического анализа и «демифологизации»).

Проследим за ходом его – в высшей степени симптоматических – рассуждений.

Начнем с первого из трех разоблачаемых им мифов: «Все хотели остаться на Западе».

Согласно Земскову, западные источники утверждают, что большинство советских военнопленных были враждебно настроены к СССР и не желали возвращаться на родину. Советские же военные разведчики, сообщает Земсков, имели прямо противоположные сведения: «основная масса пленных желает возвратиться в СССР, хотя и опасается расследований, ожидающих их по возвращении домой»[222].

Но мало того. Оказывается, сотрудники НКВД, НКГБ и СМЕРШ, осуществлявшие проверку и фильтрацию репатриантов, имели основательные опасения в том, что «довольно длительное бесконтрольное пребывание за границей серьезно повлияло на их мировоззрение и политические настроения»[223]. Так вот, по ходу деликатной работы этих специалистов все эти опасения, в основном, рассеялись.

Остается только порадоваться мировоззренческой зрелости и стойкости наших граждан, как и гуманистической толерантности чекистов. Знай это Филипп Голиков загодя, не понадобились бы лагеря и прочие беспокойства и старания!

Во-вторых, вслед за оперативниками, В.Н.Земсков разделил неделимое – советских граждан – на «восточников» и на «западников» (точно такое же различение делали и союзники, но так называемых «западников» они за граждан СССР просто не считали):

«По объяснительным запискам репатриантов можно примерно установить, что среди “восточных рабочих” твердых возвращенцев было не менее 70 %, невозвращенцев – около 5 %, остальные 25 % составляли так называемые колеблющиеся (в большинстве они были не против возвращения, но опасались репрессий). Примерно такое же соотношение было и среди военнопленных. Концлагерники же (политические заключенные) почти все хотели вернуться на Родину»[224].

Но иначе, оказывается, с «западниками». Лишь около 15 % из них (в основном беднейшие крестьяне и бывшие заключенные концлагерей) твердо решили вернуться на родину. Примерно столько же, по Земскову, и твердых невозвращенцев (в основном руководителей и активистов различных национальных группировок, кружков, комитетов и т. п.). Kолеблющихся – не менее 70 %.

Если довериться этим цифрам, то получается, что уровень наивности в СССР имел ярко выраженный восточный градиент. Большинство «западников» не разделяло той несколько странной уверенности, что в Союзе «ни за что – не сажают». Может быть потому, что за несколько месяцев советизации многие из них уже успели убедиться, что прекрасно «сажают» – и ни за что.

Признать объективными или точными цифры, приводимые В.Н. Земсковым, крайне затруднительно, если учесть их источник (анкетирование органами СМЕРШ) и хотя бы на минуточку представить себе обстоятельства составления «объяснительных записок».

Миф второй: «Благородные союзники – и кровожадные большевики». Утверждается, ставит себе задачу Земсков, что американцы и англичане хотели спасти советских граждан от обязательной репатриации, но не могли устоять перед ультимативными требованиями СССР об их выдаче.

Все не так просто, говорит Земсков, и он прав. Перефразируя заголовок классической книги Кристиана Штрайта «Keine Kameraden!» («Никакие они нам не товарищи»), скажу: «Keine Gentlemen» – никакие они не джентльмены, наши славные союзники, а просто-напросто реалисты и прагматики: им и своих пленных назад хотелось[225], и второй фронт против Японии открыть тоже. И снова Земсков прав! Но следующим шагом он зачем-то вступает на скользкую дорожку запутанных юридических силлогизмов «а-ля Вышинский».

Оказывается, что в экстремальных условиях войны, по Земскову, «…государство временно приостанавливало действие ряда прав человека (в частности, свободы выбора подданства[226], исходя из того, что в период острого вооруженного противоборства каждый гражданин обязан находиться в родной стране на военной службе или отбывать трудовую повинность. Для достижения этой цели предпринимались соответствующие чрезвычайные меры, включая обязательную взаимную репатриацию, так как добровольность могла стать лазейкой для легального дезертирства. Попадание во вражеский плен не считалось основанием для освобождения от обязательной воинской или трудовой повинности, а уклонение от возвращения в свою страну рассматривалось как преступление, аналогичное предательству или дезертирству»[227].

Попутно Земсков рисует общественное мнение англичан и американцев как непримиримо враждебное к «советским квислинговцам», не раскрывая содержания этого превосходного термина – лингвистической реликвии времен выступлений Громыко в ООН. Источники же самого утверждения не приводятся, наверное, – демократическая печать или донесения разведки. Но как увязать этот тезис, например, с иммиграционными программами тех же Англии и США, рассчитанными на этих самых квислинговцев, остается неясным. На всякий случай Земсков страхуется и с другой стороны: мол, не по силам западному миру просто так взять и переварить пять миллионов советских ДиПи! В то время как «…Советский Союз, понесший огромные людские потери, напротив, был остро заинтересован в возвращении на Родину нескольких миллионов советских граждан, оказавшихся за границей»[228].

Вывод ясен и прост: насильственная репатриация – есть и самый правовой, и самый справедливый выход: всем же ведь хорошо!

Наконец, миф третий: всех, кто вернулся, – репрессировали.

Для начала этот тезис объявляется расхожим мнением. Что верно. Затем Земсков признает, что судьба нескольких десятков тысяч советских граждан по ходу репатриации сложилась трагически. Что тоже верно. Зато остальные были «приятно (sic!) удивлены тем, что в СССР с ними обошлись далеко не так жестоко, как они ожидали»[229].

Правда, тут же Земсков приводит таблицу, несколько дезавуирующую сказанное. Во-первых, если критерием «трагической судьбы» является попадание в спецконтингент, то счет должен идти на сотни, а не на десятки тысяч душ. Во-вторых, ответить на вопросы, много это или мало – 6,5 % (доля спецконтингента) и «подарок» ли судьбы зачисление в «трудовые батальоны НКО», – не так просто: критерий «счастливой судьбы» репатрианта до сих пор не выработан.

Особенное сомнение (мы не позволяем себе эмоций) вызывает и заключительный тезис разоблачителя мифов: «…Судьба подавляющего числа репатриантов практически не отличалась от судеб обычных граждан СССР»[230].

Ну разве это не мифологема?!

И разве после всего, что нам сегодня известно об их незавидном статусе на родине, ее нужно еще специально «разоблачать»? И стоило ли еще раз оболгать и оскорбить людей, столько перенесших, к тому же еще и, в некоторой части, не умерших?

Сладко не было никому, но даже в бесправовом обществе есть свои «перемены тяжелого», как говорил Семин, и свои ступени бесправия.

Репатрианты же – граждане второго сорта. Они это пережили и это знают. Для них это – не миф, а жизненный опыт и правда.

Может быть, у бывших военнопленных есть поддержка в ветеранской среде, среди таких же, как и они, красноармейцев и участников войны, но только дважды счастливчиков – и тем, что не были убиты, и тем, что не попали в плен?

К сожалению, нет у них такой поддержки. Ни они, ни окруженцы явно не в визире или в фаворе у Советского (Российского) комитета ветеранов войны или у РОКП[231]. Впрочем, и сами ветераны ВОВ внутри общеветеранского движения все заметнее вытесняются и задвигаются на задворки ветеранами боевых действий и госслужбы, – горькая, но закономерная (по крайней мере, демографически) действительность. Но никакого демографического оправдания между тем не было и нет той горькой несправедливости, которую сами бывшие фронтовики – ветераны ВОВ учиняли и учиняют по отношению к своим ровесникам и сотоварищам по оружию, имевшим на ратном пути несчастие оказаться во вражеском плену или окружении. В ветеранской среде бывших военнопленных всегда только игнорировали и дискриминировали.