Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

2005–2015 || Жертвы двух диктатур и нескольких демократий: бывшие советские военнопленные

Тема советских военнопленных в немецком плену, тема угнанных в Рейх остарбайтеров и их совместной репатриации в СССР более полувека была темой-табу. Даже говорить об этом было опасно, настолько серьезный идеологический заряд она в себе несла.

Еще в разгар репатриации в мире разразилась очередная мировая война – так называемая Холодная.

Это не совсем точно, что Холодная война – это война двух систем, двух укладов и двух идеологий – это еще и война друг с другом. Для ее успешного ведения нужны были не только внешние, но и внутренние враги и внутренние жертвы – и не обязательно диссиденты или поэты. Париями и отщепенцами могли послужить и другие – военнопленные, остарбайтеры и прочие. На Холодной войне (в отличие от «Горячей» – Великой Отечественной) никто из наших героев не воевал, но жертвами ее, по обыкновению, становились они все – поголовно!

Начнем с цифр, хотя бы и округленных.

В немецкий плен попало 5,7 млн красноармейцев, из них 3,3 млн – или 57 %! – умерло или погибло в плену в результате геноциидальной (точнее, стратоциидальной) политики немецкого государства. 2,4 млн военнопленных дождалось Дня Победы живыми, из них в послевоенный репатриантский поток влилось 1,8 млн чел., а остальные 0,6 млн – это сумевшие увильнуть от принудительной советской репатриации «невозвращенцы»: понятно, что из последних большинство составляли коллаборанты.

Но коллаборанты были и среди других репатриированных.

Советская репатриация была принудительной вовсе не потому, что люди не хотели возвращаться на родину, а их палками заставляли. Большинство как раз хотело домой, – невзирая на все связанные с этим риски. Принудительной она была потому, что никого в СССР даже не интересовало, хочет кто-то домой или не хочет: все советские граждане были обязаны это сделать, и именно потому что, они советские граждане.

Фильтрация же репатриантов показала, что в распоряжение НКВД, то есть в спецконтингент, поступили 6–7 % репатриированных (а это порядка 300 тысяч человек!), из них большинство военнопленные. Среди них были и те, кого судили и осудили в экстазе сверхподозрительности (в предательстве априори подозревали каждого; а к советским военнопленным-евреям смершевцы могли себе позволить обратиться с вопросом: «И как это ты, Абрам, жив остался?..»). Но среди осужденных было немало и тех, кто действительно нарушил присягу и, став предателями, совершил военные преступления (немало таких предателей было и среди айнзатцкомманд и айнзатцгрупп СД, специализированных на ликвидации евреев, коммунистов, цыган, душевнобольных и некоторых других категорий лиц).

В то время понятий «коллаборанты» или «коллаборационисты» как таковых еще не существовало. Их аналогом было понятие «власовцы», трактуемое крайне широко и отнюдь не сводящееся к военнослужащим РОА, успевших присягнуть и Сталину, и Гитлеру. Как правило, они получали по шесть лет, и с ними как с априори предателями не церемонились и не цацкались (для отбытия наказания их, как правило, отправляли на Колыму). Отдельные коллаборанты из числа бывших советских военнопленных, такие как сам генерал Власов, атаман Доманов или же члены соединений СС или СД, были казнены.

Остальных же бывших военнопленных после фильтрации или демобилизовывали и отпускали домой (рядовыми в запризывном возрасте), или, наоборот, вновь призывали в армию (и некоторые из них успели даже немного повоевать – с Германией или с Японией; разновидностью этого стала работа в советских репатриационных и демонтажных миссиях в советских оккупационных зонах и Польше). Весьма распространенной вариацией судьбы военнопленного-репатрианта была мобилизация в трудовые батальоны Наркомата обороны – формально добровольная, а по сути (и по режиму содержания) столь же насильственная и репрессивная.

Но все-таки надо четко сказать: расхожее представление о репатриации советских граждан, в том числе и бывших военнопленных, как о почти поголовной репрессии и передаче их в ГУЛАГ – не соответствует действительности. Это один из мифов Холодной войны, вспыхнувшей между вчерашними союзниками вскоре после их общей и безоговорочной Победы над общим врагом[220].

Таким же мифом-«страшилкой» являлись и рассказы о поголовных – под звуки ревущих двигателей, мужских хоров или других глушителей – расстрелах без суда и следствия членов коллаборантских соединений, передававшихся англичанами и американцами в союзнические советские руки в буквальном соответствии с Ялтинскими соглашениями (и иногда и без такого соответствия).

Другое дело, что бывшие военнопленные действительно и довольно массово пополняли собой контингент ГУЛАГа, но происходило это уже вне всякой связи с репатриацией.

Очень многих из них СМЕРШ и ведомство Филиппа Голикова (Управление по делам репатриации при Совмине СССР) после войны передавали вместе с картотеками на контроль и дальнейшую пастьбу в руки МВД или МГБ. Эти органы держали бывших военнопленных на коротком поводке и на своеобразном крючке, следя за ними, вызывая для бесед, вербуя в ряды своих осведомителей.

В зависимости от их реакции, от кагэбэшных разнарядок и от конъюнктуры «рынка» лагерного труда у тех репатриантов, кто уже худо-бедно интегрировался в новую послевоенную жизнь страны, шансы загреметь в ГУЛАГ могли резко возрасти. Еще выше они были у тех бывших военнопленных, кто уже отсидел небольшие сроки. Так что конец 1940-х и начало 1950-х гг. – это время пусть и индивидуальных, но ощутимо массовых посадок, а отмена смертной казни дала необычайный прирост средней продолжительности присуждаемых сроков.

Передо мной не опубликованные еще воспоминания москвича Анатолия Баканичева, 1920 года рождения, одного из таких «героев»[221]. Летом 1939 года он поступил на биофак МГУ, и его тут же призвали в Красную армию. Горьковские, Гороховецкие лагеря, переброски по направлению Прибалтики и Молдавии и, наконец, марш-бросок в Лиду, завершившийся буквально 21 июня 1941 года. В последующие дни – окружение, попытки из него вырваться и, наконец, 6 июля – попадание в плен, вереница лагерей, из которых последним – и рабочим – был лагерь Штайерберг под Ганновером. В тех местах он и встретил свое освобождение из плена американцами.

Потом советская репатриационная миссия, Берлин, Ной-Руппин, фильтрация, на которой в качестве станции назначения он назвал Можайск (Москва была для него закрыта). Немного схитрив, он саморепатриировался – и до Москвы. Прописался он с большим скрипом, поступил сначала в Губкинский нефтяной, а потом в Тимирязевский сельскохозяйственный вузы, но от лестных предложений сотрудничать с органами упорно отказывался.

В итоге 19 февраля 1948 года он был арестован и получил 15 лет каторжных работ (были недолгое время и такие в эти годы) – «за избиение военнопленного С. во время нахождения в плену»! (Суров закон, не правда ли?) Отбывать начал в Норильске, в одном из горлагов. Предпринял попытку побега, правда, неудачную.

И освободился только в 1956 году, по хрущевской амнистии.

Реальный же итог принудительной репатриации – это: на всю оставшуюся жизнь большая черная клякса в анкете и отчетливая дискредитация в повседневной жизни и на карьерных траекториях (единичные исключения были, но погоды не делали). Добавим сюда и повышенный риск быть арестованным!

В этом и только в этом смысле – в плане их социальный второсортности – справедливо говорить о бывших военнопленных как о жертвах не только немецкой, но и советской диктатуры. Но в таком случае лукавят и подличают те, кто утверждают: судьба советских репатриантов на родине – такая же, как и остальных граждан Союза.

Сладко не было тогда никому, но даже в бесправовом обществе есть свои «перемены тяжелого», как говорил Виталий Семин, и свои ступени бесправия.

Репатрианты – и бывшие военнопленные – это граждане второго сорта. Они это пережили и это знают, для них это не миф, а жизненный фон, жизненные опыт и правда.

Первая тому иллюстрация – продолжающаяся апология практики и теории репатриации по-советски! Свое отражение она нашла в работах В. Земскова, А. Шевякова и Ю. Арзамаскина, несших, наряду с эмпирической, и идеологическую нагрузку. Так, В. Земсков в статье 1993 года взялся за трудную работу по «демифологизации» репатриации советских граждан.

Но и большинство западных суждений и оценок столь же мало опираются на специальные исследования и почти столь же политизированы, как и советские. Так, общим местом, например, был тезис о чуть ли не поголовном нежелании возвращаться в СССР украинцев или жителей Прибалтики или же об их поголовной отправке в лагеря.