Михаил Геллер - Машина и винтики. История формирования советского человека
Разрушение «старой» семьи, «старого» быта, который ассоциировался прежде всего с «религиозной отрыжкой» во всех ее видах, шло под лозунгом «новой морали». Молодой пролетарий, ставший студентом, размышляет: «Под гневный, инстинктивно найденный массами закон — в вузе подвели фундамент: «нравственно все, что служит мировой революции, а безнравственно все, что служит распылению рядов пролетариата, его дезорганизации и слабости… Этот сжатый, как выстрел, закон открывал глаза, как душу, на все, что произошло в революции, на самого себя, на свое место в новой, строящейся жизни». Так размышляет литературный персонаж. Теоретик новой нравственности, в книге, рассчитанной на молодежь, объявляет: «старая нравственность умерла, разлагается, гниет». Главный признак новой нравственности — ее относительность. «Не укради» — заповедь «эксплуататорской» Библии, заменена великолепной «этической формулой товарища Ленина: „грабь награбленное“». Но это не значит, объясняет моралист, что «бандит, нападающий на гражданина, хотя бы и нэпмана, и присваивающий его имущество, тоже поступает этично». Этично, нравственно «только такое «укради», которое содействует благу пролетарского коллектива». Точно так же следует отвергнуть, например, заповедь «чти отца»: «Пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционно-пролетарской точке зрения, который воспитывает детей своих в духе верности пролетарской борьбе…» Заповедь «не прелюбы сотвори» не имеет места в рамках пролетарской этики, не потому, что грешно изменять мужу либо жене, а потому, что «поиски нового полового партнера» являются «очень сложной заботой», отнимают слишком много времени, энергии, представляют собой «грабеж… творчески классовых сил».
Александр Воронский, один из организаторов советской литературы, влиятельнейший литературный критик, объясняя вред запрещенного цензурой романа «Мы», ставил вопросы: «Можно ли принять и оправдать убийство связанного человека? Можно ли прибегать к шпионажу?» И отвечал: «Можно и должно…» А. Воронский приводил неопровержимый аргумент: «Мы, коммунисты… должны жить теперь как фанатики… В великой социальной борьбе нужно быть фанатиками. Это значит: подавить беспощадно все, что идет от маленького зверушечьего сердца, от личного, ибо временно оно вредит, мешает борьбе, мешает победе».
Вопросы семьи, половой свободы, новой морали, борьбы со старым бытом вызывают в 20-е годы дискуссии, высказываются различные взгляды относительно тактики. Многие из этих взглядов полвека спустя удивляют своей откровенностью, открытым выражением взглядов, которые позднее будут излагаться лишь в закодированном виде. Все теоретики и практики социалистического строительства, а следовательно строительства нового человека, согласны с необходимостью регулирования государством интимной жизни граждан. Ни для кого из них нет сомнения, что государство должно определять все стороны жизни. В 20-е годы первый удар, нанесенный по семье, морали, быту, начинает процесс, об итогах которого убедительно говорит 60 лет спустя учебник «научного коммунизма»: «Социалистический быт в корне отличается от быта буржуазного, где он выступает частным делом каждого. В условиях социализма забота об устройстве быта человека, о росте его духовных запросов, разумной организации его отдыха возводятся в ранг государственной политики». Поскольку учебник определяет быт как «непроизводственную сферу человеческого бытия, которая связана с удовлетворением материальных и духовных потребностей людей (в пище, жилище, одежде, коммунальном обслуживании, лечении, отдыхе, в умственном, культурном обслуживании)», очевидно, что «в ранг государственной политики» возведена вся жизнь человека, ибо «производственная сфера», область трудовой деятельности также находится целиком в руках государства. Человек становится тоталитарным человеком — вся его деятельность определяется государством.
Шок революции, послереволюционное наступление на частную жизнь граждан дало результаты. Семья, — констатировал Троцкий, — расшаталась. Решающий удар был ей нанесен в начале 30-х гг. — во время коллективизации. Ликвидация индивидуальных крестьянских хозяйств вела к разрушению «буржуазной» семьи.
Коллективизация, которую Сталин очень точно назвал «великим переломом», была тотальной войной против всего населения страны, в первую очередь против крестьянства, сохранявшего через десять лет после революции некоторую независимость от государства. Война велась на широком фронте с использованием административных, законодательных и идеологических инструментов. Семья и мораль находились среди важнейших объектов наступления. По официальным данным, в 1931—32 гг. «было раскулачено и выслано в северные и восточные районы Союза 240 757 кулацких семей». Даже эта голословная цифра, при расшифровке, демонстрирует характер войны. В России крестьянские семьи, как правило, были многодетными, с 4–8 детьми. Семьи высылались «на север и восток», т. е. в Сибирь и Казахстан, целиком, включая отделившихся взрослых детей с их потомством. Средняя семья, таким образом, насчитывала двух стариков, шесть их взрослых детей с мужьями и женами, по четыре ребенка у каждой пары — всего 38 человек. Высылка в «отдаленные края» касалась части «раскулаченных», других выселяли из деревни, где они родились и прожили всю жизнь. Наконец, физическому истреблению подверглась никогда официально не объявленная цифра «кулаков». По подсчетам историков и демографов, она не менее 15 млн.
Борьба с «кулаками» выполняла важную воспитательную функцию. Первый секретарь ЦК комсомола С. Павлов, в разгар разоблачения «культа личности», сообщил, что в 30-е годы Сталин дал указания комсомолу: «На первый план выдвигалось, и это черным по белому записано, что первейшей задачей всей воспитательной работы комсомола является высматривание и распознавание врага, которого нужно потом убирать только насильственными методами экономического воздействия, организационно-политической изоляции и методами физического истребления».
В ходе первого, послереволюционного, наступления на семью использовались для разрушения личностных, интимных отношений — женщины и молодежь. В ходе второго наступления основным инструментом становится — как подтверждает С. Павлов — молодежь. Роберт Конквест, анализируя цели «большого террора», приходит к выводу, что «разрушение семейных связей было осознанной целью Сталина… Сталин считал, что хорошему молодому коммунисту нужна не политическая подготовка, а качества энтузиаста-стукача». К этому необходимо лишь добавить, что воспитание энтузиаста-стукача и было политической подготовкой.
Первая половина 30-х годов — время крестьянского геноцида, было, одновременно и неизбежно, временем морального растления общества. В основе плана окончательной деморализации лежало воспитание ненависти к врагу и превращение доноса в высшую советскую добродетель.
Вскоре после вступления на престол Александр Второй получил тщательно разработанный отставным офицером и бывшим агентом Третьего отделения Липранди проект подготовки шпионов. Липранди указывал на необходимость начать работу в самом юном возрасте — с гимназии: обратить внимание на гимназистов, которые доносят на товарищей, поощрять их, помогать им после вступления в университет, а после окончания учебы брать — как опытных и образованных агентов — в полицию. Александр Второй отверг проект. В период коллективизации робкая идея отставного шпиона, неприемлемая в России второй половины девятнадцатого века, не только стала плотью, но приобрела чудовищные, невообразимые раньше размеры.
Комсомольский вождь А. Косарев, ликвидированный Сталиным в 1938 г. за увлечение «политической подготовкой молодежи», в 1932 г. объявил: «У нас нет общечеловеческой морали». Ненависть становится лозунгом дня, ненависть воспитываемая с самого младшего возраста. 13 февраля 1932 детская газета «Дружные ребята» меняет название на «Колхозные ребята». Редакция объясняла перемену желанием детей: «Дружные — плохое название… Ведь мы не дружим с кулаками». Один из руководителей пионерской организации заявляет, что основная задача юных пионеров — «воспитать ненависть». Пионерская правда публикует стихи «Поэма о ненависти».
Ненависть, направленная на «врагов», обращается на тех, кто находится рядом с детьми: на родственников, членов семьи, друзей и знакомых. Первой заповедью становится — разоблачение врага. Максим Горький, сыгравший решающую роль в растлении общества в 30-е годы, формулирует закон новой нравственности: «…Если «кровный» родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто — враг и нет больше никаких причин щадить его».
Донос — в первую очередь на бывших «кровных» родственников — становится долгом и добродетелью. Первым образчиком стало письмо сына одного из обвиняемых по делу о «вредительской» организации инженеров и техников, работавших в угольной промышленности. «Шахтинское дело», как оно популярно называлось, слушалось летом 1928 г. Во время процесса «Правда» опубликовала письмо, озаглавленное: «Сын Андрея Колодуба требует сурового наказания для отца-вредителя». В письме говорилось: «Являясь сыном одного из заговорщиков, Андрея Колодуба, и в то же время будучи комсомольцем… я не могу спокойно отнестись к предательской деятельности моего отца… Зная отца как матерого врага и ненавистника рабочих, присоединяю свой голос к требованию всех трудящихся жестоко наказать контрреволюционеров… Считая позорным носить дальше фамилию Колодуба, я меняю ее на фамилию Шахтин».
