Николай Суханов - Записки о революции
В шестом часу утра по ордеру Полковникова несколько юнкеров во главе с комиссаром милиции явились в редакции большевистских газет «Рабочего пути» и «Солдата» и объявили, что газеты закрыты. Выпускающий встретил «законную власть» широко раскрытыми глазами: как! Разве еще существует Полковников и вообще какая-нибудь власть, кроме Военно-революционного комитета?.. Его уверили, что существует, испортили матрицы, запечатали типографию, уничтожили напечатанные номера.
Вот на это хватило! Выдавать свою слабость и трусость за демократизм, а слепоту и простоту за преклонение перед свободой после этого не приходилось (как не приходилось и раньше этого). Большевистские газеты, видите ли, призывали к восстанию, и за это их разгромили, чтобы они завтра же возобновились. А Смольный и комиссары в частях уже давно делали восстание, и их не тронули пальцем – из демократизма и любви к свободе!
Между тем все данные говорят за то, что сцену в типографии можно было бы с успехом повторить и в Смольном. Там также до такой степени не верили в Полковникова, что хорошему сводному отряду было бы немного хлопот. Сопротивление, вероятно, было бы оказано. Дело не обошлось бы без свалки. Но ликвидировать Смольный было можно. Если руководители восстания не позаботились распорядиться о сохранении единственных газет повстанцев, то, стало быть, немало простоты надо предполагать и на долю мудрецов из Смольного.
И опять тот же вопрос: почему не нападал и не наносил решительного удара Военно-революционный комитет? Если имеет raison d'etre[176] мнение, что можно было разгромить Смольный, то уже не может быть никаких сомнений в том, что занять штаб и перехватить министров можно было без всякого труда. В конце концов, ответ может быть только один: из политических соображений откладывали до съезда, тянули с последним ударом до 25-го. Это был огромный риск, на который, кажется, было бы невозможно пойти, если бы хладнокровно рассчитать все возможные случайности. Но в этом и заключается самая характерная черта этого беспримерного восстания: лагерь повстанцев, не видя перед собой никакой реальной силы противника, действовал с совершенно развязанными руками, играючи, позволяя себе то, что невозможно ни на войне, ни на маневрах, ни в шахматной игре.
В те же предрассветные часы на 24 октября, когда Керенский открывал боевые действия налетом на большевистскую печать, к Петербургу из Гельсингфорса подплывали два миноносца. Их послал Балтийский флот для поддержки восстания. Смольный пока что не звал их. Но их прислали сами матросы под предлогом «приветствия съезду».
4. 24 октября
Закрытые газеты выпущены. – Смольный собирается начать боевые действия. – Зимний решает то же. – Керенский апеллирует к Предпарламенту. – Бессилие или «принципы». – «Состояние восстания». – Предпарламент совещается. – Правительство «ждет ответа». – Мартов готов возглавить большинство Предпарламента. – «Доверие» сомнительно. – «Звездная палата» действует. – Отцы города у Троцкого. – Последнее заседание Предпарламента. – Принята формула Мартова. – «Звездная палата» скачет извиняться. – Новая сцена из «Бориса Годунова». – Керенский согласен остаться у власти. – Смольный не согласен на это. – 12 матросов выступают. – 12 матросов недостаточно. – В Петербургском Совете. – Последнее заседание ЦИК. – Дан умоляет, грозит и обещает. – «Поздно, слыхали!» – Первородный грех Советской власти. – «Комитет спасения». – Силы «правительства».Рано утром 24-го Военно-революционный комитет узнал о разгроме своей прессы. Он сейчас же принялся за дело. Он занял город, штаб, Зимний – не правда ли? О нет, он сделал вот что.
Во-первых, по всем воинским частям он разослал телефонограмму: «Петроградскому Совету грозит опасность; ночью контрреволюционные заговорщики (очень хорошо!) пытались вызвать юнкеров и ударные батальоны; предписываем привести полк в состояние боевой готовности и ждать дальнейших распоряжений… За председателя: Подвойский. Секретарь: Антонов».
Затем в типографии закрытых газет были отправлены отряды литовцев и саперов. Типография была распечатана и пущена в ход под охраной войск Военно-революционного комитета.
Дальше были составлены два воззвания. В одном говорится: «Враги народа ночью перешли в наступление и замышляют предательский удар против Совета; поэтому полковым и ротным комитетам вместе с комиссарами заседать непрерывно; из казарм никому не отлучаться; сохранять твердость, избегать сомнений. Дело народа в твердых руках…» Второе воззвание говорит о борьбе с погромами и беспорядками. Военно-революционный комитет – на страже; преступники-погромщики и агенты контрреволюции будут стерты с лица земли; население призывается задерживать хулиганов и черносотенных агитаторов.
Но наряду со всем этим Военно-революционный комитет счел необходимым опубликовать такое свое постановление от 24 октября: «Вопреки всякого рода толкам и слухам, Военно-революционный комитет заявляет, что он существует отнюдь не для того, чтобы подготовлять и осуществлять захват власти, но исключительно для защиты интересов Петроградского гарнизона от контрреволюционных и погромных посягательств…» Репортер «Новой жизни» утверждает, что это постановление было принято единогласно. Это – специальное издевательство над Временным правительством. Больше никто этому поверить не мог бы.
Наконец, наряду с приказом по гарнизону о боевой готовности был сделан еще важный шаг. За подписью Свердлова была послана в Гельсингфорс председателю областного Финляндского комитета Смилге условная телеграмма: «Присылай устав». Это значило: присылай на помощь 1500 отборных матросов и солдат… Они, однако, в лучшем случае, если никто и ничто не помешает, могли быть в Петербурге только через сутки.
И вот только теперь, днем и вечером 24-го, к Смольному стали стягиваться вооруженные отряды красноармейцев и солдат для охраны штаба восстания. Насколько они были надежны и стойки, сказать нельзя. Настроение, как мы знаем, было среднее. Солдаты были благожелательны, но едва ли надежны. Рабочие были надежны, но едва ли были стойки, не видя отроду пороху. Однако все же к вечеру 24-го охрана Смольного стала на что-то похожа.
А в Зимнем с утра собралось Временное правительство. Занимались «органической работой», продовольствием и проч. Затем перешли к «создавшемуся положению». Керенский снова настаивал на аресте Военно-революционного комитета. Но возражал министр юстиции Малянтович и кто-то еще. Тогда Керенский решил апеллировать к Предпарламенту и собрался сейчас же отправиться туда… Это было совершенно не нужно и смешно. Неограниченные полномочия были налицо. Практика, традиция, привычка также позволяли произвести любые аресты и разгромы: ведь сотни большевиков по-прежнему сидели и голодали в тюрьмах, тщетно ожидая допросов и предъявления обвинений; за агитацию по-прежнему хватали и сажали походя, как только представлялась возможность. Почему же возник какой-то особый вопрос об аресте нескольких большевиков, представлявших собой центр явного и уже начатого мятежа? Не потому ли, что здесь был риск – свалки и кровопролития? Пустяки! Ведь снаряжали же экспедиции на дачу Дурново – с разгромом и кровопролитием… Нет, тут просто не было решимости и смелости, а была дряблость и бессилие «неограниченных».
Но пока, во всяком случае, были решены дальнейшие боевые действия. Какие? Какие были под силу и по разуму. Было приказано: чтобы помешать выступлению, развести все мосты, кроме Дворцового. Для этого сил хватило; эта мера была уже испытана 5 июля; она была никчемна и даже вредна.
Разводка мостов сейчас же создала в городе обстановку совершившегося «выступления» и начавшихся беспорядков. Вся столица, доселе совершенно спокойная, взволновалась. На улицах стали собираться толпы. Задвигались вооруженные отряды: надо было помешать разводке, а где уже развели, навести снова. Для этих операций Военно-революционный комитет двинул рабочих, красноармейцев. У мостов происходили небольшие столкновения или, лучше сказать, пререкания, трения. Ни та ни другая сторона не была склонна к серьезной склоке. Смотря по численности, уступали то красноармейцы, то юнкера. И мосты в этот день несколько раз сводились и разводились.
Возбуждение и скопление были единственным результатом новой меры правительства. Но беспорядков все же не было. Стрельба нигде не наблюдалась. Зато «слухи» летали по городу самые тревожные в течение целого дня. 24-го «выступление» все стали считать начавшимся.
В первом часу дня открылся Предпарламент. Началось и тут с «органической работы». Министр внутренних дел докладывал об анархии на местах и о захватах продовольственных грузов. Но во время его речи появляется Керенский и сейчас же, после Никитина, спешит на трибуну. Бледный, возбужденный, с воспаленными от бессонницы глазами, но несколько торжественный, он говорит, что правительство поручило ему сделать заявление. Но произносит длинную речь.
