О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

бы ни была первоначальная роль Сталина, нет сомнений в том, что он быстро воспользовался возможностью свести счеты со своими противниками. По словам Молотова, Николаев признался, что был последователем Зиновьева и был зол на свое исключение из партии, но Молотов считал его просто «озлобленным человеком», а не «настоящим зиновьевцем»[315]. (На самом деле любой ленинградский член партии в середине 1920-x годов был в некотором смысле зиновьевцем, поскольку Зиновьев руководил ленинградской партийной организацией.) Но Сталин принял пас и двинулся вперед, приказав местному НКВД искать сообщников убийцы среди зиновьевцев[316]. Поначалу в НКВД были не в восторге от этого поручения, но за десять дней тем не менее получили на допросах показания, подтверждавшие существование террористического «московского центра» во главе с Зиновьевым и Каменевым. Зиновьев и множество оппозиционеров, которые не имели никакого отношения к убийце, но были признаны виновными в том, что отравляли воздух самим своим существованием, были арестованы за терроризм. По тому же принципу более десяти тысяч бывших дворян и других «классовых врагов» были арестованы или поспешно высланы из Ленинграда. Молодой Николай Ежов из ЦК, уже заслуживший доверие Сталина, поехал с ним в Ленинград и организовал от имени Сталина атаку на оппозицию; в течение месяца он составил список из примерно 2500 бывших зиновьевцев в Ленинграде, 238 из которых были немедленно арестованы[317]. На закрытом судебном заседании Николаев признал себя виновным и в конце декабря был казнен[318]. В Москве были арестованы Зиновьев, Каменев и другие, связанные с ними лица, и следователи сделали все возможное, чтобы найти доказательства их непосредственной причастности, но оба лидера признали только то, что их оппозиционная деятельность могла создать атмосферу, побуждающую других действовать. На суде в середине января 1935 года Зиновьев был приговорен к десяти годам лишения свободы, а Каменев – к шести[319].

Во время своих поездок в Москву Киров часто останавливался у Сталина, он провел в Сочи со Сталиным и Светланой часть своего последнего лета[320]. После смерти Надежды Аллилуевой, по словам сентиментальной невестки Сталина, Киров больше всех его утешал: «сумел подойти к И[осифу] сердечно, просто и дать ему недостающее тепло и уют». После смерти Кирова, разговаривая со своим зятем Павлом Аллилуевым, Сталин сказал: «Осиротел я совсем»[321]. В свой день рождения, который отмечался несколько недель спустя и на котором присутствовали члены команды, первый тост (от Орджоникидзе) был в память о Кирове, и позже, когда Сталин предложил тост за Надежду, «у него было лицо, полное страдания». Но после скорбного молчания каждый раз вечеринка возобновлялась и даже становилась довольно шумной[322].

Не все оплакивали Кирова. В провинции гулял маленький противный стишок со словами: «Убили Кирова – убьем и Сталина»[323]. У Сталина были причины нервничать, хотя его подозрения приобретали параноидальный характер. Он чувствовал, что вокруг были враги, что особенно опасно – скрытые. Вскоре после смерти Кирова слышали, как Сталин говорил: «Заметили, сколько их [дежурных от НКВД] там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь»[324].

Глава 5

Большой террор

В политической идее генеральной чистки «было что-то великое и дерзкое», это была «всемирно-историческая миссия», в которой индивидуальная вина и невиновность были несущественны. Этот комментарий исходил не от кого-нибудь, а от Бухарина, который вскоре сам стал одной из жертв репрессий[325]. Возможно, на самом деле он так не думал, в конце концов, он написал одно из своих многочисленных обращений к Сталину, но он полагал, что Сталин и его команда воспринимают это именно так, что само по себе важно. Бухарин не был уверен, судя по его письму, состояла ли цель (по крайней мере, по мысли Сталина) в том, чтобы нанести упреждающий удар в свете неизбежности войны, или это была «демократическая» инициатива с целью помочь простым людям избавиться от недостойных функционеров разных уровней. Позже Молотов выбрал аргумент о «неизбежности войны», который с тех пор стали повторять историки, несмотря на то что он был чем-то вроде отговорки. Молотов также утверждал, что без больших чисток Советский Союз проиграл бы Вторую мировую войну. Ему был известен противоположный аргумент, что именно из-за варварских репрессий среди военных Советский Союз поначалу так плохо воевал, но Молотов имел в виду нечто другое, а именно, что вследствие политических репрессий «во время войны у нас не было пятой колонны». Кто составлял эту потенциальную пятую колонну? Молотов, как можно было бы ожидать, не стал указывать на недовольных и пострадавших граждан, которых было много в результате коллективизации и политического террора. Вместо этого он сосредоточился на кажущихся лояльными членах партии: «Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся»[326].

У нас никогда не будет однозначного ответа на вопрос, для чего предназначался Большой террор. С некоторой уверенностью можно сказать, что в той степени, в которой существовало твердое политическое намерение, это было намерение Сталина. Команда пошла за ним, по крайней мере, Молотов был искренне убежден в необходимости этого, но члены команды были лишь исполнителями (и потенциальными жертвами), а не инициаторами. Они были напуганы, как и вся остальная советская политическая элита. Но, как и в случае с коллективизацией, в команде была определенная степень восхищения смелостью Сталина. Кто бы еще мог подумать о создании чего-то такого огромного, драматичного и рискованного? Как справедливо говорил впоследствии Молотов, такое мог предложить только Сталин[327].

Для команды Большой террор был последним эпизодом в истории партийной борьбы, которая началась с революции и Гражданской войны и продолжилась в годы коллективизации. Они были членами революционной партии, а революционеры должны бороться с врагами. На этот раз враги были как внутри партии, так и за ее пределами, и это также создало значительный прецедент: команда Сталина провела почти десятилетие, сражаясь с фракциями. Каганович совершил нехарактерный для него экскурс в историю, чтобы объяснить интервьюеру в начале 1990-x годов, почему было необходимо столь радикально очистить партию: существовала опасность Термидора, жертвами которого в годы Французской революции стали Робеспьер и якобинцы. Фракционным врагом якобинцев были жирондисты, от них избавились с помощью террора,