О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик
К середине 1930-x годов Сталина в команде по праву считали самым эрудированным, культурным и умным ее членом. Его особый интерес к вопросам культуры отразился в том, за что он взялся отвечать в Политбюро в середине 1930-x годов: другим он предоставил следить за сельским хозяйством, финансами, промышленностью, железными дорогами и т. д., но под своим непосредственным контролем оставил такие сферы, как государственная безопасность и культура. Однако он все еще нащупывал свой путь в культурной сфере. Попытка утвердить теоретическое превосходство в науке, организованная Кагановичем в 1931 году, оставила кислую ноту: на молодых коммунистических интеллектуалов сталинское «Письмо к редактору „Пролетарской революции“» не произвело впечатления, а другие ученые, которых заставили проводить официальные обсуждения этого бессмысленного (для них) документа, отнеслись к нему с насмешкой[297].
Каганович, несмотря на свою непригодность для этой задачи, по-прежнему был на переднем плане и в следующем культурном предприятии Сталина: организации шумихи по поводу возвращения известного русского писателя Максима Горького в Советский Союз в конце 1920-x годов. Горький хотя был близок к Ленину и другим большевистским лидерам с 1910-x годов и происходил из простого народа, был энергичным защитником старой интеллигенции от преследований ЧК в годы Гражданской войны, и это, наряду с его слабым здоровьем по причине туберкулеза, привело к тому, что он уехал и в течение большей части 1920-x годов проживал на Капри, в неоднозначном, не совсем эмигрантском статусе. Но Горький всегда хотел вернуться, при условии, что ему дадут определенные гарантии. И вот в конце 1920-x годов Сталин сумел заставить его сделать это. Горький получил огромные привилегии и льготы, в том числе отдельный дом в центре Москвы (бывший особняк Рябушинского в стиле модерн, выбранный лично Сталиным), дачи в Крыму и в Подмосковье, но самым лестным предложением была дружба Сталина и неограниченный доступ к нему. В 1932 году Сталин и его команда были озабочены многим, в том числе надвигающимся голодом, проблемами промышленного строительства, массовым бегством из сельской местности и острой нехваткой продовольствия в городах. Однако в разгар всех этих кризисов Сталин, Каганович и Ворошилов много дней и часов проводили с Горьким, они знакомились друг с другом и беседовали о том, как организовать новый объединенный Союз писателей.
С благословения Сталина Горький стал представителем Советского Союза по культурным вопросам на международной арене, а внутри страны – представителем интеллигенции, особенно ее некоммунистической части. Он был де-факто защитником деятелей культуры, подпадавших под политические обвинения, а также, к раздражению Сталина, поддерживал контакты со старыми друзьями-коммунистами, которые оказались в оппозиции. Все более критично относясь к сталинскому режиму и не имея возможности выехать за границу, Горький начал чувствовать себя узником, хотя и весьма привилегированным. Дружба со Сталиным, Кагановичем и Ворошиловым, похоже, длилась недолго: что касается Сталина и Горького, разочарование было взаимным[298]. Дополнительный раздражитель, с точки зрения Сталина, заключался в том, что человек, которому было поручено присматривать за Горьким на самом высоком уровне – глава органов безопасности Ягода, знавший Горького с юности и бывший ему почти родственником, – влюбился в невестку Горького Тимошу, которая вместе с сыном и внучкой Горького Марфой Пешковой была частью большой семьи писателя[299]. Маленькая Марфа, единственная из семьи Горьких, оказалась ближе всего к Сталину благодаря тому, что стала подругой детства дочери Сталина Светланы. Горького возвышали и чествовали до его смерти в 1936 году, а затем в Советском Союзе он был канонизирован, но во время Большого террора последовал ужасный постскриптум, когда Ягоду, которого теперь называли преступником, обвинили в убийстве сына Горького (и мужа Тимоши) Максима Пешкова, распущенного человека, умершего в мае 1934 года, вероятно, в результате запоя[300].
С Горьким Сталин в некотором смысле заключил субконтракт, передав ему функцию покровителя культуры, сам же в 1930-x годах предпочитал оставаться в стороне, быть человеком-загадкой, о встрече с которым писатели буквально мечтали[301], инициатором неожиданных телефонных звонков писателям, имевшим репутацию среди интеллигенции, таким как Михаил Булгаков и Борис Пастернак. Эти звонки быстро становились легендой. НКВД, которое следило за тем, как народ воспринимал эти телефонные звонки, сообщало, что это работало прекрасно: после того как Сталин позвонил Булгакову, драматургу, чье творчество было подвергнуто политической критике и который сам был под подозрением, по Москве сразу же распространилась новость, что Сталин «дал пощечину» негодяям, которые преследовали Булгакова, а в кругах интеллигенции теперь говорили о Сталине «тепло и с любовью». Звонок Пастернаку несколько лет спустя имел такой же успех с точки зрения Сталина, но не с точки зрения Пастернака: когда Сталин спросил его, действительно ли Осип Мандельштам, который подвергался преследованиям из-за его политических взглядов, включая резкое сатирическое стихотворение о Сталине, действительно ли он великий поэт, Пастернак, который не любил признавать величие кого-либо кроме себя, замешкался с ответом, Сталин упрекнул его в том, что он не заступился за товарища[302].
Хотя Сталин считал ниже своего достоинства оказывать покровительство отдельным писателям и художникам, остальная часть команды активно занималась покровительством, этим же увлекались различные военные и огэпэушные начальники рангом пониже. Патрон-клиентские отношения, включавшие личные и зачастую общественные связи, приносили покровителю культурный престиж. Клиенту это обеспечивало защиту от ОГПУ, цензуры и других несчастий, помощь в организации публикаций, выставок или выступлений и получение льгот, таких как дачи, квартиры и, если очень повезет, автомобили с шофером и поездки за границу. К середине 1930-x годов было трудно найти члена команды, за исключением Сталина, который не был бы покровителем, к которому определенные писатели, художники, театральные деятели, музыканты и ученые при необходимости могли обратиться, и одновременно трудно было найти члена культурного истеблишмента (коммунистического или некоммунистического), у которого не было связей на самом высоком уровне (хотя они могли быть не прямыми, а через Горького или другого посредника). Ворошилов, начавший меценатствовать раньше других, проявлял искренний энтузиазм, у него была когорта своих деятелей искусства, особенно художников, некоторые из них стали не только его клиентами, но и друзьями. Он также был покровителем музыкального мира, особенно артистов Большого театра, а также начинающего молодого композитора Шостаковича, который познакомился с ним в начале своей
