Морис Симашко - Мaздaк

Домашний раб при Мардане рассказал сегодня Аврааму, как все получилось. Ремнем избил когда-то Мардана Фархад-гусан. И слухи ходили, что был он тем азатом, который в "Красную Ночь" снес на площади голову Быку-Зармихру. Вот Мардан и донес об этом младшему из Каренов -- вазиргу Фаршедварду. Да и сам Мардан уже в силе...

VIII

Первым к царю царей и богу Каваду сидел Тахамтан. Для него уложили специальный помост из подушек, и возвышался он над остальными в Царском Совете.

Фаршедвард садился сразу за Тахамтаном. Черный комочек вдруг вынырнул из-под руки и оказался на подушке раньше него. Большой безгубый рот страшно открылся навстречу вазиргу Фаршедварду. Но Тахамтан повернул голову, и послушно отполз на третье место горбун пайгансалар...

И по всему залу слышалось шуршание. Никак не могли успокоиться люди, одетые в черные кожаные куртки-кабы. Они неслышно передвигались, сталкивая друг друга с подушек и устремляясь ближе к Тахамтану. Он обвел их желтым взглядом...

С другой стороны, где сидели воители, тоже появились люди в черном. Через подушку от эранспахбеда Сиявуша сидел уже один из них. Лишь в сословии ва-стриошан все было по-прежнему белое...

В глубь диперанской ниши посмотрел Авраам. Не было рядом уже Артака, Аббы и самого главы царских писцов -- старого безобидного Саула. Вместо него пришел диперан второго ряда Фаруд из Нисибина -- тот самый, которому помогал в юности Авраам переписывать христианские колена города. Фаруд сказал, что опа-скудились ктесифонские дипераны-иноверцы, и призвали его навести порядок. Служители пайгансалара -- по два с каждой стороны -- сидели теперь в нише, не спуская с диперанов глаз...

Фаршедвард сделал положенный знак и склонился перед царским троном. Потом он повернулся к Тахамтану, опять закрыл ладонями глаза и губы. И сразу вдруг обе руки вскинул кверху:

-- О великий Маздак!..

-- Маздак, о-о-о-о-о!..

Застонали изукрашенные стены, рельефы, курильницы, притухли и снова загорелись трехъярусные светильники. С поднятыми к Тахамтану руками сидели все, и рты были округлены в самозабвенном молении. Проснувшийся старец в ряду сословия вастриошан в недоумении вертел головой. И царь царей пробежал быстрым удивленным взглядом по нишам...

Фаршедвард не опускал воздетых рук:

-- Слава тебе, светоносный Маздак!.. Все, сказанное до тебя, лживо. Во тьме блуждали люди, пока не пришел ты и не возвестил "Четыре, Семь и Двенадцать". На все времена и всем народам указал ты путь к счастью. Как красное солнце встаешь над миром, и рассеивается тьма!..

-- О-о-о-о-о!..

На этот раз увидел их Авраам. В нишах по всем стенам были спрятаны люди. Короткий знак делал пайган-салар, и завывали они высокими голосами. Вслед за ними начинал стонать зал. Старец в белом все вертел головой. Светлолицый Кавад уже никуда не смотрел...

-- Напрасны надежды приспешников тьмы на хаос и безвластие! -- гремел Фаршедвард. -- "Четыре, Семь и Двенадцать" -- это величайший порядок в мире. Нет при нем места лживым разногласиям и сословному противоборству. Все люди -- братья на земле Эран-шахра!..

Веселыми, злыми брызгами сверкали глаза Фарше-дварда. Как у пьяных слонов, отсвечивали они красным. И не было на гладком породистом лице прямых и честных солдатских морщин, как у Быка-Зар-михра...

К возрождению чистого арийского духа призвал Фаршедвард. Этот дух древних воителей Ростама и медноте-лого Исфандиара, дух великих Кеев, дух Арташира и Шапура -- победоносных внуков Сасана, гармонически сочетается с правдой Маздака. Он, этот воедино слившийся дух, помог опрокинуть ромеев, посягнувших на само существование Эраншахра.

Именно под эту основу основ подкапывались розбе-хиды. Твердая арийская верность правде страшила их. Они знали, куда следует направить удар. Безродные христиане с их противной арийскому духу иудейской книгой были у них главными советниками. На деньги, идущие от кесаря, готовилось неслыханное злодейство...

Следующим говорил бывший вождь истинно верящих в правду из Истахра:

-- О великий Маздак!..

-- Маздак, о-о-о-о-о...

Он повторил все сказанное Фаршедвардом и к концу заметил, что не все еще розбехиды выловлены в Эран-шахре. Коварны они и, как червь в спелое яблоко, пролезают порой в самое сердце правды. Ничье имя не назвал он, а только посмотрел на сидящего перед ним другого вождя -- из Хузистана...

Тахамтан кивнул головой, и сразу выкрикнули это имя. Негодующе простирались к хузистанскому вождю руки. Тот закричал, что был всегда врагом подлому Роз-беху, но не дали ему говорить...

-- О великий Маздак!..

-- О-о-о-о-о!..

Притухали и вспыхивали светильники...

Дипераны уже знали, что это будет, и, спустившись по крученой лестнице, затаились в простенке. Черные люди стояли во дворе с поднятыми крючьями, и шли в полосе света сословия...

Что-то захотел крикнуть опять вождь из Хузистана, но острое железо уже разорвало горло. Клокотание послышалось в наступившей тишине...

Другой хотел убежать, но крючья неумолимо подцепили его за ребра, в промежность и под подбородок. Их специально учили этому, людей в черном. Лишь старый азат с порубанным лицом из сословия воителей рванул к себе железный крюк и со свистом размахнулся. Стрелы впились в него со всех сторон...

Еще девятерых, которые опаздывали округлить рот при знаке пайгансалара, уволокли во тьму. С царем царей ушел Сиявуш другой дорогой...

Все прошли уже из Царского Совета, но продолжали стоять черные люди. Холодную тяжесть ощутил Авраам в груди и животе. Она разливалась по телу, сползала в ноги...

Глава царских писцов Фаруд медленно прошел под крючьями, остановился, повернулся. Мертвый свет падал на его улыбающееся лицо. Была очередь идти Аврааму.

С тихой реальностью приближались висящие в ночи крючья. Тускло поблескивали острые загнутые наконе-чия. Над головой уже покачивались они. Что-то ледяное коснулось уха.1.

Все ближе было лицо Фаруда. Только когда завопили за спиной, оглянулся Авраам. Черные тени плясали там, и слышалось тихое шуршание. Армянина Бунина утаскивали во тьму...

На другой день сказали Аврааму, что едет он с посольством к ромеям, в Константинополь. Все та же ночная улыбка была у известившего об этом Фаруда. С нескрываемой враждебностью прикладывал он казенный перстень с печатью к ходатайству о выдаче подорожных денег. И о "красных "абрамах" упомянул что-то...

Авраам шел и думал, почему его посылают сейчас к ромеям. О царе царей не убоялся пробормотать Фаруд, что не по-арийски падок тот к жугутским прихвостням, даже имена их помнит...

И врач Бурзой, у которого жил он теперь, удивлялся. Крючьями волокут сейчас всех, кто был в красных дипе-ранах. Лишь вчера бросили под слонов великого арийского певца Кабруй-хайяма. А его отпускают...

"В один день родились мы с тобой, христианин Авраам..." Так сказал ему когда-то Светлолицый. Арийское древнее поверье есть, что судьбы ровесников связаны. Может быть, потому и не потащили его крючьями по указке Фаруда, а сейчас отправляют из Эран-шахра...

Врач Бурзой при прощанье сдвинул густые брови, посмотрел в глаза.

-- Тебе лучше подольше оставаться у ромеев, мой Авраам...--сказал он.

IX

Квадриги мчались, веером вздымая тяжелый мокрый песок на поворотах. Одномастные кони были впряжены в колесницы, голубые и зеленые ленты вились в хвостах и гривах. Такие же -- голубые и зеленые -- рубашки были у возничих, а на громадном ипподроме по тем же цветам разделялись трибуны. Даже в кесаревой ложе наряду с голубыми были зеленые платья. Когда какая-нибудь квадрига вырывалась вперед, неслыханный рев возникал на трибуне, в чей цвет была она...

Нет, не останется он у ромеев... Авраам это понял, как только переехал границу и медленно затих за спиной теплый бронзовый звон языка пехлеви. Шумели такие же пестрые, как в Нисибине, приграничные базары, много дней вертелись по кругу над ущельями каменнокрасные армянские селения с крестами на скалах. А потом раздвинулась земля, засияло голубое море, и белые колоннады с уходящими в волны лестницами утверждали бесконечную красоту мира...

Ухожены были сады и виноградники в ромейской Ке-сарии, крепкие сытые рабы трудились в полях и имениях. Бесчисленные виллы стояли по холмам, и легкие невысокие стены окружали их подножья. Давно уже не знала нашествий эта часть империи. Сюда не доходили ни готы, ни прорывавшиеся всякий раз через Кавказ многоликие гунны. Лишь изредка беспокоили с моря вандалы, но в последнее время не решались заплывать дальше Родоса. Люди улыбались друг другу в селениях. А сердце Авраама кровоточило от тоски по черным камням Кте-сифона, и не спалось ему ночами...

Вороная квадрига со светло-зелеными лентами вырывалась к финишу, и закричал в победном восторге Авраам, ибо прасины -- "зеленые" -- были все его друзья в Новом Риме...

К Леониду Апиону, патрицию, ходил он здесь всякий вечер. Торговыми делами в товариществе управлял тот, потому что сюда, в Константинополь, переместилось все. Те же люди, что и на ктесифонском подворье, собирались в двухэтажном складе на берегу спокойного синего залива. Лишь торговые пути стали длиннее и товары вздорожали. Зиндбад-мореход плавал на своих тайярах где-то вкруг Кульзума, огибая Эраншахр. В Палестину и коптскую Александрию везли потом посуху шелк, золото, индийские камни, пряности, а там снова все перегружалось на корабли. Авель бар-Хенанишо уже в третий раз ушел с караваном через Тавриду, гуннские и хазарские земли. Дорого обходилась охрана, потому что гипербореи в шкурах выходили из своих лесов далеко в степь и нападали на путников. Кесарь поощрял праси-нов, вершивших денежные и торговые дела в империи. В два с половиной раза выросли поступления в его казну после разгрома товарищества в Эраншахре.