Эрнест Ренан - Антихрист
Вероятно, благодаря всему этому на данный остров пал тот выбор, Который впоследствии доставил ему столь выдающуюся славу в христианском мире, потому ли, что апостол должен был скрыться сюда с целью избавиться от какой-либо репрессивной меры со стороны ефесских властей; потому ли, что, возвращаясь из своего путешествия в Рим, накануне встречи со своей паствой апостол составил в какой-либо из cauponae, каких, вероятно, было много по берегу гавани, тот манифест, который он хотел послать вперед себя в Азию; потому ли, что, уединяясь, чтобы сделать крупный шаг, и полагая, что местом своего видения нельзя было сделать Ефес, он избрал остров Архипелага, который, находясь от метрополии Азии в расстоянии одного дня пути, имел с ней ежедневное сообщение; потому ли, что у него сохранилось воспоминание о последнем заходе в эту гавань во время полного тревог путешествия в 64 году; потому ли, наконец, что простая случайность морского плавания вынудила его остановиться в этом небольшом порту на несколько дней. Плавание по Архипелагу полно таких случайностей; переезды через океан не дают о них никакого понятия, ибо в наших морях господствуют постоянные ветры, которые помогают судну, даже когда бывают противными. Здесь же постоянно чередуется полное безветрие, а когда судно входит в узкие каналы, то начинает дуть противный ветер. Здесь никогда нельзя собой распорядиться и приходится приставать к берегу не там, где хочешь, а где это возможно.
Люди такие пылкие, как эти суровые и фанатичные потомки древних пророков Израиля, всюду приносили с собой свое воображение, которое до такой степени исключительно вращалось в круге древней еврейской поэзии, что окружающей природы для них как бы не существовало. Патмос похож на все острова Архипелага: лазурное море, чистый воздух, ясное небо, скалы с зубчатыми вершинами, чуть-чуть по временам покрытые легким пухом зелени. Вид кругом голый и бесплодный; но форма и окраска утесов, яркая синева моря, которую бороздят прекрасные белые птицы и которая резко отличается от красноватого колорита скал, представляют собой нечто восхитительное. Мириады островов и островков самых разнообразных очертаний всплывают из волн подобно пирамидам или хребтам исполинских рыб и, словно вечный хоровод, занимают весь горизонт; как будто целый феерический мир из цикла морских божеств и океан ид ведет, не таясь ни от кого, свою сверкающую любовью жизнь, полную юности и меланхолии, в этих бирюзовых гротах, на этих берегах, то очаровательных и светлых, то грозных и мрачных. Калипсо и Сирены, Тритоны и Нереиды, опасные чары моря, эти ласки, полные в одно и то же время и наслаждений, и пагубы, все эти тончайшие ощущения, неподражаемо выразившиеся в Одиссее, ускользнули от внимания мрачного духовидца. Две-три особенности, вроде частого упоминания о море, описания «большой, пылающей огнем горы среди моря», по-видимому, списанного с Феры, вот и весь местный отпечаток. Небольшой остров, будто специально созданный, чтобы послужить фоном для прелестного романа Лафниса и Хлои, или для буколических сцен Феокрита и Момуса, Иоанн превратил в смрадный вулкан, извергающий пламя и пепел. И, однако, он должен бы не раз насладиться на этих волнах полной безмятежностью ночной тишины, в которой слышен только рыдающий голос алкиона и дыхание дельфина. Целые дни он проводил в виду мыса Микале, и ему в голову не приходила победа эллинов над персами, самая славная из всех побед, когда-либо одержанных, после Марафона и Фермопил. В этом центральном пункте всех великих греческих творений, в нескольких милях от Самоса, Коса, Милета, Ефеса он не грезил чудесным гением Пифагора, Гиппократа, Фалеса, Гераклита; славные воспоминания Греции для него не существовали. Поэма, написанная на Патмосе, должна бы повторить собой Геро и Леандра, или выйти пасторалью на манер Лонга, рассказывающей об играх прекрасных детей на пороге любви. Но мрачный энтузиаст, заброшенный случаем на эти ионийские берега, не вышел из круга своих библейских воспоминаний. Для него природа — это живая колесница Иезекииля, чудовищный херув, безобразный бык Нинивийский, уродливая зоология, которая ставит в тупик скульптуру и живопись. Странное свойство глаз у восточных племен искажать очертания предметов, этот недостаток, благодаря которому все вышедшие из их рук пластические изображения представляются фантастическими и лишенными духа жизни, у Иоанна было доведено до крайности. Болезнь, которую он носил внутри себя, все окрашивала своими цветами. Он смотрел глазами Иезекииля, автора книги Даниила; или, вернее, он не видел ничего, кроме самого себя, своих страстей, своих упований, своего гнева. Туманная и сухая мифология, уже носившая каббалистический и гностический характер, основанная исключительно на превращении отвлеченных идей в божественные ипостаси, удерживала его вне условий пластического искусства. Никогда еще не бывало подобной полной обособленности от всего окружающего: никогда не бывало такого явного отрицания чувственного мира, такого стремления подставить несообразную химеру новой земли и нового неба на место гармоний реального.
Глава XVI
АПОКАЛИПСИС
После обращения к семи Церквам начинается самое видение. Дверь отверзается на небе; на Пророка нисходит дух, и взоры его проникают в глубину небес. Перед ним раскрывается все небо еврейской каббалистики. Единый престол стоит здесь, и на этом престоле, окруженном радугой, восседает сам Бог, подобный камню яспису и сардису, испускающему огненные лучи. Вокруг престола двадцать четыре второстепенных седалища, на которых сидят двадцать четыре старца, облаченные в белые одежды, с золотыми венцами на главах. Это избранные представители человечества, составляющие как бы сенат, постоянный двор Предвечного. Перед престолом горит семь светильников огненных, которые суть семь духов (семь даров божественной мудрости) Божиих. Вокруг престола четыре чудовищных животных, описываемых чертами, заимствованными у херувимов Иезекииля и серафимов Исайи. Первое животное подобно льву, второе подобно тельцу, третье имеет лицо человеческое, четвертое подобно орлу с распростертыми крыльями. Эти четыре чудовища еще у Иезекииля изображают собой атрибуты Божества: мудрость, всемогущество, всеведение и творчество. Они имеют по шести крыл вокруг, и все тело их покрыто очами. Престол окружают тысячи тысяч и тьмы тем ангелов, существ, стоящих ниже, нежели вышеописанные олицетворения, нечто вроде крылатой прислуги. Вечный грохот грома исходит из престола. На первом плане расстилается необозримая лазурная поверхность (небесная твердь), подобная кристаллу. Происходит нечто вроде бесконечной божественной литургии. Четыре чудовища, органы всеобщей жизни (природа), ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: «свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет». Двадцать четыре старца (человечество) присоединяются к этому песнопению, падают ниц и полагают венцы свои перед сидящим на престоле Создателем.
До сих пор Христос еще не появлялся среди этого небесного двора. Пророк заставляет нас далее присутствовать при церемонии его возведения на престол. Справа от Сидящего на престоле показывается книга в виде свитка, написанная внутри и извне, запечатанная семью печатями. Это книга божественных тайн, великое откровение. Никто ни на небе, ни на земле не достоин ни раскрыть ее, ни даже посмотреть на нее. Тогда Иоанн начинает плакать; итак, будущее, единственное утешение христианина, ему не откроется! Один из старцев ободряет его. Действительно, вскоре находится тот, кто должен открыть эту книгу; нетрудно догадаться, что это не кто иной, как Иисус. В самом центре великого небесного сборища, у подножия престола, посреди четырех животных и старцев, на поверхности, подобной кристаллу, появляется закланный Агнец. Это излюбленый образ, в виде которого христианское воображение представляет себе Иисуса: Агнец Божий, закланный, обращенный в жертву пасхальную. Он имеет семь рогов и семь очей, символы семи духов Божиих, которыми Иисус обладал во всей полноте и которые через его посредство должны будут распространиться по всей земле. Агнец приходит, идет прямо к трону Предвечного, берет книгу. Тогда на небе происходит сильное волнение; четыре животных, двадцать четыре старца падают на колени перед Агнцем; каждый имеет в руках гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых; они поют новую песнь: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и сделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле». Тысячи ангелов присоединяют к гимну и свои голоса, признавая Агнца достойным семи великих прерогатив: сила, богатство, премудрость, крепость, честь, слава и благословение. Все создания, находящиеся на небе и на земле и под землею и на море, присоединяются к божественной церемонии и возглашают: «Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава, и держава во веки веков». Четыре животных, изображающих природу, говорят проникновенными голосами: «Аминь»; старцы падают и поклоняются.
