Георгий Метельский - Доленго
Квартира оказалась запертой на висячий замок - значит, Ян еще не приехал, и Сераковский зашел к домовладельцу, чтобы взять ключи.
- К вам тут один господин приходил, - сказал ему хозяин. - И письмишко оставил, просил передать в собственные руки.
Письмо было от Погорелова. Сераковский давно не имел от него известий и очень обрадовался, узнав, что его соизгнанник по Новопетровскому укреплению наконец-то получил первый офицерский чин, приехал в Петербург и поступил в Медико-хирургическую академию. "Чертовски хочу тебя видеть, писал Погорелов. - Адрес твой узнал у Шевченко, который тоже ждет не дождется твоего возвращения. Приходи в любой день, но только после шести вечера. Я живу в доме Акушкина, угол Слоновой и 3-й Рождественской".
Они увиделись в тот же вечер. Погорелов мало изменился. Все так же насмешливо и остро смотрели его глаза, движения были так же угловаты, резки, а в голосе звучали знакомые покровительственные нотки. Мундир сидел на нем мешковато, буднично, он носил его без подчеркнутого щегольства, присущего офицерам-полякам, и в том числе Сераковскому.
- Вид у тебя бравый, хоть куда, - сказал Погорелов, с удовольствием оглядывая друга. - Загорел, возмужал... Забыл думать о болезнях...
- Увы, горло по-прежнему беспокоит. Ты, как будущий медик...
- Будущий фармацевт, вернее химик, - уточнил Погорелов. - Но я не о том! - Он выразительно дотронулся рукой до головы. - Насчет бессмертия и прочих таких завихрений, помнишь?
Сераковский рассмеялся:
- Вылечился с твоей помощью.
- Ну и ладно... Мне Шевченко говорил, что ты тут в каком-то кружке верховодишь. "Полярная звезда", "Колокол" и прочее. - Глаза Погорелова смотрели с притворной суровостью. - Вот упекут тебя еще раз в блаженной памяти Оренбургский корпус, а то и на рудники сошлют, будешь знать, как государя императора тревожить... А ежели серьезно, то что это за кружок? Так, баловство, благонамеренные речи, хоть Дубельта приглашай?
- Ты же сам сказал - "Полярная звезда", "Колокол" и прочее.
- А прочее что?
- Тебе, оказывается, мало "Полярной звезды" и "Колокола"? - удивился Зыгмунт.
- Не мало, но все-таки?
- Приходи - узнаешь! Мы собираемся по средам, в семь часов, на Офицерской, у товарища по академии. Лучше всего бери извозчика и заезжай за мной, ты ведь в столице человек повыл.
И все же он не выдержал и рассказал Погорелову, что в Петербурге есть немало радикально настроенных офицеров, не солдафонов, как на Мангышлаке, а настоящих людей, умных, решительных, и что офицерские кружки работают и в других местах.
- Цель в том, Погорелов, чтобы все эти разрозненные пока кружки постепенно слить воедино - в тайное общество. Общероссийское.
- Ого, куда хватил! Молодцом!
- Это не моя идея, Погорелов. Я лишь повторяю мудрые слова одного человека...
- Его имя для меня тайна?
- Для тебя - нет. Чернышевский.
- Почему-то я так и думал.
- Ты понимаешь, коль скоро будет восстание, а я в это свято верю, то начинать его, наверное, придется войску. Больше некому. И тайное общество, за которое ратует Чернышевский, должно принять начальство над поднявшимся войском. Эти же люди потом станут во главе восставшего народа.
- Я вижу, что влияние Чернышевского пошло тебе явно на пользу, сказал Погорелов.
- С кем поведешься... - шутливо ответил Зыгмунт.
Однажды вечером, воротясь из академии, Сераковский нашел у себя дома записку от Огрызко. Пан Иосафат извещал, что вчера вернулся из поездки и приглашал "на чашечку кофе" к восьми часам "по важному деду". Сераковский устал - сегодня как раз был день строевых занятий и чуть не треть суток пришлось провести на манеже, под дождем и снегом. "Важным делом", конечно же, было предполагаемое издание польского "Слова", на которое Сераковский возлагал большие надежды.
Ехать надо было на Канонирскую. Он нанял извозчика и, пока ехал, думал о том, удалась ли Иосафату его благородная миссия по вербовке корреспондентов будущей газеты. Сераковский верил в организаторские способности Огрызко, подкрепленные к тому же связями в Петербурге и положением в обществе. За усердную службу Огрызко добился чина коллежского секретаря, затем титулярного советника, потом коллежского асессора. Каждое такое повышение, естественно, влекло за собой и повышение оклада, который достиг трех тысяч рублей годовых, что вместе с доходами от имения в Минской губернии позволило пану Иосафату жить на широкую ногу одному (в свои тридцать пять лет он не был женат), занимать огромную квартиру в доме Петрашевского, принимать многочисленных гостей и вложить часть своих средств в устройство типографии, в которой должны были печатать "Слово".
Сераковский знал Огрызко еще со времен петербургского студенческого кружка, но долгие годы разлуки отделили их друг от друга. Зыгмунт даже перешел на "вы" в разговоре, что, впрочем, Огрызко принял как нечто само собой разумеющееся.
Дверь открыла молоденькая служанка-полька. Она была приветлива, мила и напомнила Зыгмунту недавние встречи под Вильно - вот таких же румяных панночек, их опущенные долу лукавые глаза... Служанка проводила его до высокой дубовой двери в кабинет, откуда, услышав шаги, уже спешил навстречу сам Огрызко. Немного выдающиеся скулы, довольно крупный прямой нос и смуглая кожа делали его похожим скорее на кавказского горца, чем на поляка.
- О, Зыгмунт, здравствуйте, здравствуйте! Рад вас видеть. - Он протянул обе руки. - Садитесь, сейчас подойдут остальные, они, к сожалению, не столь точны, как вы. Впрочем, это национальная особенность поляков. В отличие от немцев они опаздывают всегда и всюду.
Просторный кабинет был заставлен книжными шкафами, а письменный стол завален журналами, корректурами, деловыми казенными бумагами. Две свечи под зеленым абажуром освещали лишь письменный стол, вся остальная комната была погружена в полумрак.
- Как съездили, Иосафат, удачно ли? - спросил Сераковский, усаживаясь в кресло напротив Огрызко.
- Да, все в порядке, Зыгмунт. Я побывал в Варшаве, Кракове, Бреслау, Познани, Берлине, Брюсселе, Кельне, Дрездене и всюду нашел людей, которые горячо сочувствуют нашему святому делу. Они готовы снабжать газету сообщениями и статьями.
- А из России - из Москвы, Киева, Оренбурга, Тифлиса? Оттуда будут корреспонденты?
Огрызко задумался.
- А надо ли это, Зыгмунт?
- Обязательно! Ведь одна из главнейших целей издания, как я мыслю, это сближение народа польского с народом русским.
- Да, да, конечно. Но, по-моему, это сближение должно проводиться в той мере, в какой оно полезно польскому делу.
- Простите, Иосафат, я не согласен с вами.
- Будущее покажет, кто из нас прав, Зыгмунт.
- Хорошо, не будем спорить, - примирительно сказал Сераковский, - тем более что газеты пока нет.
- Но уже есть разрешение его превосходительства попечителя Петербургского учебного округа и председателя цензурного комитета.
- Вот как! Значит, наше польское "Слово" будет произнесено!
Лишь около девяти раздался звонок и пришли сразу трое: Эдвард Желиговский, Владимир Спасович и Павел Круневич.
- С приездом, пан Иосафат! С благополучным возвращением в родные края!.. О, Зыгмунт уже здесь?
Со Спасовичем Сераковский виделся не часто. Не то чтобы он охладел к другу студенческих лет, который так много хлопотал о нем в герольдии, просто оба они были очень заняты - один в академии, другой - в университете.
Соизгнанника Шевченко врача Павла Адамовича Круневича Сераковский почти не знал, хотя несколько лет провел с ним в Оренбургском корпусе.
- Итак, господа, разрешение на издание газеты "Слово" получено, объявил Огрызко. - За это мы должны благодарить человека близкого к императорскому двору... Средства на издание текут довольно обильно. Одна весьма великодушная знатная дама, моя хорошая знакомая, сегодня известила меня, что ее вклад составит сорок тысяч рублей! Есть и другие поступления, правда не такие внушительные.
Огрызко позвонил в лежавший на столе серебряный колокольчик, и тотчас в кабинет вошла служанка.
- Прошу кофе, - сказал Огрызко. - Но, - продолжал он, - газета, господа, не самое важное в нашем деле. Важнее другое, а именно: получив разрешение издавать газету, мы тем самым добились права открыть собственную типографию. В ней мы сможем печатать...
- Те вещи, которые совсем не следует показывать цензору! - докончил за него Сераковский. - Все то, что поможет Польше скорее стать свободной! Статьи из "Колокола", книги "Вольной русской типографии". Прокламации! Воинский устав... да, да, именно воинский устав, который в случае восстания понадобится прежде всего!
Огрызко слушал Сераковского, низко наклоня голову, и ответил не сразу.
- Нет, Зыгмунт. Все, что ты говоришь, очень заманчиво, однако ж и опасно. Опасно для нашего общего дела. Мы не можем рисковать тем, чего добились...
В редакцию "Слова" вошли двенадцать человек, и в их числе Огрызко и Сераковский.
