Виктор Гюго - Труженики моря

Солнца не стало: туман поглотил все. Белая мгла заволокла Дюранду. Плыли в тусклом рассеянном полусвете. Не видно было больше неба, не видно и моря.

Ветер совсем стих.

Даже ведро с терпентином, подвешенное на кольцо под мостиком между колесными кожухами, ни разу не качнулось.

Пассажиры примолкли.

Но парижанин все же напевал сквозь зубы песенку Беранже:

Однажды бог проснулся...

К нему обратился кто-то из малоэнцев:

- Вы из Парижа, сударь?

- Да, сударь.

И выглянул в окно...

- Что там делается?

С землей случилось что-то...

- В Париже, сударь, - кавардак.

- Значит, на суше то же, что и на море.

- Да, дело дрянь с этим туманом.

- Как бы из-за него не случилось несчастья.

- И к чему все эти несчастья? Чего ради бывают несчастья? - разрааился парижанин. - На что нужны несчастья? Взять, например,- пожар в Одеоне. Сколько семей обездолено! Разве это справедливо? Конечно, сударь, мне неизвестны ваши религиозные воззрения,- но лично я этого не одобряю.

- Я тоже, - сказал малоэнец.

- Все, что происходит на нашей планете, сплошная неразбериха, продолжал парижанин. - Я подозреваю, что господь бог ни на что не обращает внимания.

Малоэнец почесал затылок, точно стараясь понять.

Парижанин не умолкал:

- Господь бог в отлучке. Нужно бы издать декрет, обязывающий его сидеть на своем месте. Он прохлаждается на даче, и ему не до нас. Вот все и пошло вкривь и вкось. Ясно, милейший, что богу надоело управлять людьми, он отдыхает, а его наместник, ангелок из семинаристов, дурачок с воробьиными крылышками, вершит всеми делами.

В слове "воробьиными" он проглотил две гласные, на манер мальчишки из предместья.

Капитан Клюбен, подойдя к собеседникам, положил руку на плечо парижанина и промолвил:

- Довольно! Осторожней, сударь, в выражениях. Ведь мы на море.

Больше никто не сказал ни слова.

Минут через пять гернсеец, который все это слышал, шепнул на ухо малоэнцу:

- Капитан у нас верующий.

Дождя не было, но все вымокли. Отдать себе отчет в том, куда держит путь корабль, можно было лишь по возраставшему чувству тревоги. Казалось, всех охватило уныние. Туман порождает тишину на океане; он усыпляет волны, душит ветер. Что-то жалобное и беспокойное было в хриплом дыхании Дюранды среди этой тишины.

Ни одного корабля больше не попадалось навстречу. Если вдали, где-то у Гернсея или Сен-Мало, и шли суда, не застигнутые туманом, то для них Дюранда, поглощенная мглою, была невидимкой, а дым, стелившийся за нею и словно идущий ниоткуда, вероятно, казался им черной кометой на белом небе.

Вдруг Клюбен закричал:

- Мерзавец! Куда ты повернул? Ты что? Погубить нас хочешь? На каторге тебе место! Прочь отсюда, пьяница!

И схватил румпель.

Посрамленный рулевой спрятался на носу парохода.

- Теперь мы спасены! - воскликнул гернсеец. - Пошли на той же скорости.

Часам к трем нижние пласты тумана стали подниматься, и море приоткрылось.

- Не по душе мне это, - заявил гернсеец.

И в самом деле, только солнце или ветер могли разогнать туман. Если солнце - хорошо; если ветер - плохо. Но для солнца было слишком поздно. В феврале солнце к трем часам уже теряет силу. А ветер на переломе дня ничего хорошего не сулит. Часто он - сигнал к урагану.

Впрочем, если ветер и был, то его почти не чувствовалось.

Клюбен управлял судном, не спуская глаз с компаса, держа руку на румпеле, и пассажиры слышали, как он цедил сквозь зубы:

- Нельзя терять времени. Мы здорово запаздываем изза этого пьяницы.

Его лицо, впрочем, ничего не выражало.

Море уже не было так спокойно под пеленой тумана.

Пробегали волны. По воде стелились холодные блики. У моряка вызывают беспокойство световые зайчики в волнах. Они говорят о том, что верховой ветер прорвал туман. Туман поднимался. Но оседал вновь, становясь еще плотнее. Порою все заволакивала непроглядная мгла. Пароход очутился в настоящем заторе тумана. Страшный круг временами разжимался, открывая кусочек небосклона, затем смыкался, словно клещи!

Гернсеец, вооруженный подзорной трубой, стоял на носу парохода, как часовой.

Блеснул просвет, и снова наступил мрак.

Гернсеец испуганно окликнул капитана:

- Капитан Клюбен!

- Что такое?

- Ведь мы идем прямехонько на Гануа!

- Ошибаетесь, - сдержанно ответил Клюбен, - Я в этом уверен, настаивал гернсеец.

- Этого не может быть.

- Я только что видел утес на горизонте, - Где же?

- Вон там.

- Там открытое море. Этого не может быть.

Клюбен продолжал держать курс именно в том направлении, куда указывал пассажир.

Гернсеец опять навел "подзорную трубу.

Через минуту он снова прибежал на корму, - Капитан!

- Ну что еще?

- Меняйте курс.

- Зачем?

- Уверяю вас, что я видел высоченную скалу и совсем близко. Это Большой Гануа.

- Вы просто увидели туман погуще.

- Нет, это Большой Гануа. Меняйте курс, ради бога!

Клюбен повернул руль.

V

Восхищение Клюбеном достигает предела

Послышался треск- Когда корабль в открытом море налетает на риф и получает пробоину, раздается самый заунывный звук, какой только можно вообразить. Дюранда остановилась на полном ходу.

От толчка кое-кто из пассажиров упал и покатился по палубэ.

Гернсеец простер руки к небу и воскликнул: - Гануа и есть. Ведь я говорил!

На палубе послышался вопль:

- Мы погибли!

Отрывистый и резкий голос Клюбена заглушил крики:

- Никто не погиб! Спокойствие!

Из люка котельной высунулась черная, голая по пояс фигура Энбранкама.

Негр сообщил с невозмутимым видом:

- Хлынула вода, капитан. Сейчас зальет машину.

Минута была страшная.

Удар об утес походил на самоубийство. Даже если бы все было подстроено нарочно, ничего ужаснее не могло произойти. Дюранда ринулась на утес, словно брала его штурмом.

Острый выступ скалы гвоздем вонзился в судно. В обшивке образовалась дыра величиной с квадратную сажень, форштевень был сломан, носовая часть сплющена. Разверстый корпус, захлебываясь и хрипя, вбирал морскую воду. В открытую рану проникала смерть. Толчок был так силен, что сорлинь лопнул, и болтавшийся руль бросало из стороны в сторону.

Вокруг судна, пробитого подводным камнем, не было видно ничего, кроме сплошного, плотного, почти черного тумана.

Наступала ночь.

Дюранда погружалась в воду носом. Она была подобна лошади, брюхо которой пропорол рогами бык.

Она умерла.

Начинался прилив, и это чувствовалось.

Тангруйль протрезвился: пьяных во время крушения не бывает; он сошел на нижнюю палубу, потом бросился наверх со словами:

- Капитан, трюм заливает! Через десять минут вода будет вровень со шпигатами.

Пассажиры в ужасе метались по палубе, ломали руки, перевешивались через борт, бегали к машине в той бесполезной суете, которую порождает паника. Турист потерял сознание.

Клюбен сделал знак, и все замолкло. Он спросил Энбранкама:

- Сколько времени еще может работать машина?

- Пять-шесть минут.

Затем он обратился к гернсейцу:

- Я стоял за рулем. Вы заметили скалу. На который из утесов Гануа мы налетели?

- На Чайку. Сейчас в просвете я отлично рассмотрел Чайку.

- Если мы на Чайке, то Большой Гануа находится у нас с правого борта, а Малый - с левого, - продолжал Клюбен. - Мы в одной миле от берега.

Экипаж и пассажиры слушали капитана с напряженным вниманием и, дрожа от страха, не сводили с него глаз.

Пытаться облегчить судно было бессмысленно и просто невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы открыть люки, а это увеличило бы приток воды. Бесполезно было и вставать на якорь: пароход и так был пригвожден.

Да к тому же якорь раскачивался бы на скалистом дне, а шток запутался бы в якорной цепи. Машина не была повреждена и могла действовать до тех пор, пока не заглохнет огонь в топке котла, то есть еще несколько минут; заставив усиленно поработать пар и колеса, можно было дать задний ход и сняться с рифа. И тут же пойти ко дну. Острие скалы все же затыкало пробоину и не пропускало воду. Оно служило для нее преградой. Но если бы открыли отверстие, нельзя было бы удержать напор воды и откачать ее насосами. Кто выхватит кинжал, вонзенный в сердце, тот вмиг погубит раненого. Сняться со скалы - значило потонуть.

Из трюма послышалось мычание быков, их заливало водой.

- Спустить баркас! - скомандовал Клюбен. "

Энбранкам и Тангруйль бросились отвязывать крепления.

Остальные смотрели, словно окаменев.

- Все за работу! - закричал Клюбен.

На этот раз все подчинились.

Клюбен продолжал хладнокровно отдавать приказания на том устаревшем языке, который был бы не совсем понятен современным морякам:

- Пошел шпиль. - Заело шпиль, наложить тали. - Стоп тали. - Тали травить. - Не давай сходиться блоками талей.

Трави помалу. - Трави ходом. - Разом. - Не давай зарыться носом. Береги тали! - Пошел гинь-лопаря. - Раздернуть!