Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
- Лучше прежнего, - говорит, - буду учиться.
Закончил он училище одним из первых. Учителя не нахвалятся: и прилежный, и умный, и деловитый.
Тогда поступил туда же и Андрюша.
Назначили Павла после училища в ненецкую школу в Варандей. Три года он там работал и все три года отличником считался. И школой заведовал и класс вел. Благодарности имел и премии получал. С ненцами на их языке говорил.
Когда в 1940 году пришел черед идти Павлу в армию, все говорили:
- Если хочешь нам помочь, поработай еще, мы тебе отсрочку дадим.
А Павел не соглашается:
- Пойду в армию. А учительская работа никуда от меня не уйдет.
Комиссия определила Павла пройти подготовку. Съездил он в Варандей, сдал школу и вернулся в Нарьян-Мар. Привез он с собой целую кучу фотокарточек. Ненецкие ребята очень любили его. Узнали они, что Павел уезжает от них, запечалились и притащили ему на память свои карточки.
Дома в Нарьян-Маре сидеть Павлу без дела не давали. Пробыл он в Нарьян-Маре с месяц и до самого последнего дня преподавал на курсах для ненцев. По вечерам ходил он на военное обучение. Идут призывники мимо нашего дома, выйдем с Клавой, Павловой женой, на балкон, посмотрим на них, полюбуемся, песен военных послушаем. А Павел с первого дня взводом командовать начал, - впереди идет, мне и любо; не позади плетется, а за собой людей тянет.
И вот пришла мне пора прощаться со своим сыночком. Положила я ему в рюкзак хлеба да масла, конфет да пряников. Вымылся он на дорогу в бане, пошел в военкомат свежий, бодрый, веселый. Я с Андрюшей провожаю его, а люди меня спрашивают:
- Ты, Маремьяна Романовна, не обоих ли провожаешь?
- Придет черед - и этого провожу. А пока помешкаю.
Думала я, что Андрей тогда пойдет, когда придет Павел, разница в возрасте у них три года.
В порту мы, матери, проскочили к самому пароходу, смотрим, как сыновья наши разместились.
Тяжело мне было расставаться: от сердца будто кусок отрывается. А виду не показываю, чтобы Павла не печалить. Да и совестно вздыхать: не куда-нибудь провожаю, а на доброе дело.
Как станет у меня на сердце тоскливо, вспомню я свой сказ "Сила храбрая красноармейская" и твержу в уме свой наказ:
Вы храните-берегите мать родну землю,
Мать родну землю народную, советскую...
И сразу станет мне легче: будто я в силу храбрую красноармейскую и свою долю вложила.
Запомнился мне Павел при прощанье: стоит он на палубе парохода от всех отдельно и смотрит на нас с любовью и грустью...
Уже зимой, когда я ездила в Москву, получила я от Павла письмо, что он служит на Мурманском берегу, в Териберке. Там он и ранен был в первые дни войны в одиннадцати верстах от границы.
...А когда Павел под Ленинград попал, письма стали приходить редко: раз в полгода. Мы ему пишем на каждой неделе по письму, а он шлет письма с обидчивыми словами.
"Писал, - говорит, - вам всем, а ни от кого ни ответа, ни привета".
Я ему отвечаю:
"Пишем мы тебе чаще, чем раньше. Да путь до тебя не легок".
А когда блокаду Ленинграда прорвали, написал он нам, что письма наши получены:
"Сегодня я большой праздник праздновал. Все письма ваши я получил и перечитал их не по одному разу. Будто я с вами побеседовал".
6
К тому времени был уже на фронте и бился с захватчиками и второй мой сын Андрей.
Сколько его в Нарьян-Маре ни держали, а все же вышло по его желанию отправили в Архангельск и определили в школу лейтенантов.
Из писем вижу, что учебой он доволен. Два раза писал Андрей, что благодарность перед строем получил. От таких писем и мне любо.
Проучился Андрей около года и, видно, не успел даже школу закончить послали их на фронт. Писал он уже из Вологды, что едет на фронт. А потом пошли письма из мест, которые уже освободили. В последнем письме пишет мне:
"Дорогая мама.
Сейчас 8 часов утра. Я только что вернулся из разведки. Пошли мы впятером, а вернулся я один: четыре товарища моих погибли. Мне, видно, еще жить.
А н д р е й".
Однажды иду я из столовой с обедом домой. Прихожу - ребята все в один голос ревут.
- Чего вы? - говорю им. - Разве долго я за обедом проходила?
Говорю, а сама оглядываюсь: в чем дело? И вижу - за спиной у Дуси письмо спрятано.
- Видно, письмо, - говорю, - получили? С Павлом или с Андреем что приключилось?
- Письмо, - говорит Дуся. - Только не нам, а Анне Чернышевой. И не от Андрея, а от его командира. Читай вот, написано: "Потерял я, Анечка, самых близких своих двух товарищей. При выполнении боевого задания погибли мои лучшие друзья - Андрей Голубков и..."
Больше я ничего не слышала. Затрясло меня всю. Упала я на кровать ниц лицом, залилась слезами.
Кабы были у меня, несчастной,
Кабы были бы птичьи крылья,
Поднялась бы я - полетела,
Стала б спрашивать да выведывать
Я от конного и от пешего,
От прохожего и проезжего:
Кто в живых-то его не видел ли?..
На защиту да земли русской,
За славу да людей добрых
Нестыдную смерть он принял.
За честь его молодецкую
Во живых-то ему быть веки.
День ко дню, неделя за неделей покатились. С горем-то я и время потеряла, не знаю, когда и живу: не то летом, не то зимой.
Иной час очнусь. "Вот, - думаю, - как у меня сердце хотело, чтобы всех их вырастить. Кончилась бы война, собрались бы они к одному столу, так мать-то на десять лет помолодела бы..."
А тут заливает сердце кровью: и песня мне не подмога - расстраивает, а не успокаивает. А причет свой складываю - вместе со слезами и грусть свою, как камень, с сердца столкну.
Прижму я подушку к лицу и наговариваю ей:
Пусть падут слова материнские
Они крепче-то камня серого,
Тяжелее-то кремня красного,
Пусть падут не на гору, не на воду
Пусть падут на змеину голову,
В ненаедное горло Гитлера...
7
Много годов я думала вступить в партию. Брат мой Константин уже давно был в партии. Сын мой Павел в последних письмах писал, что вступает в ВКП(б). Андрюша уже года четыре был комсомольцем и мимо партии тоже не прошел бы. Коля - и тот собирался вступать в комсомол.
Ну а я от детей ни в каком деле отставать не хотела, а все думала еще им вперед путь указывать. Еще в Голубкове лет семь назад мне не раз говорили:
- Вступай, Маремьяна. Тебя среди людей слышно, ты - наш актив, и тебе все дороги - в партию идти.
А мне все еще хотелось делами вперед призабраться, а потом уже на такой шаг идти. Когда дояркой была, все боялась, как бы мне с моей простотой лицом в грязь не ударить. За сказительскую работу взялась опять меня пугало, что я малограмотная, не сумею пользы дать.
Кабы не война, так я, наверно, еще долго не решилась бы. А как война пришла, стала я не в шутку задумываться. Послушала я по радио, как фашисты партийных людей мучат да пытают и как ни мученья, ни пытки их сломить не могут. Вот и надумала я быть такой же стойкой и крепкой.
Пошла я к председателю горсовета, говорю:
- Пришла я сегодня с тобой посоветоваться.
- Пожалуйста, - говорит.
Рассказала я ему свои мысли.
- Большой, - говорит, - шаг ты надумала. Отговаривать не приходится.
Подала я заявление, описала свою жизнь, заполнила анкеты. А через неделю меня и приняли в кандидаты партии.
Той порой начали мы собирать нашим бойцам подарки. Еще до войны было у меня куплено пять килограммов овечьей шерсти. И с самого начала войны вязала я носки да перчатки: то Павлу, то Андрюше, а потом про запас, кому бог приведет. Отдала я их в подарок бойцам и письмо положила:
"Сыну ли родному, племяннику ли своему, то ли дальнему-незнакомому, посылаю я тебе на ноги одеванье, на руки согреванье. Прими от меня сердечный мой подарок и материнский мой наказ. Пусть руки твои бьют врага без пощады и жалости. Пусть ноги твои шагу назад не ступят, а идут только вперед".
Не раз ходила я в Госбанк: то облигации сдам, то серебришко все свое - и кольца и кресты нательные - собрала и в Фонд обороны отдала.
И каждый раз, когда объявляли какой-нибудь сбор - на самолет ли, на танковую ли колонну, - мне последней быть не хотелось.
Однажды собрались мы, домохозяйки Нарьян-Мара, и решили съездить в тундру за морошкой и сдать ее государству в Фонд обороны. Поехали мы на боте в Пнево, за семьдесят километров от Нарьян-Мара.
Каждая из нас набрала по пятьдесят килограммов морошки.
После устроили мы со своим хором два концерта. Весь сбор от концертов внесли в Фонд обороны.
Где бы я ни ходила, что бы ни делала, думы мои об одном: как бы скорее разбить проклятого Гитлера. Днем и ночью радела помочь, чем могу, своим сынам-воинам. И когда думала я о моих дорогих сыночках, в уме у меня рядом с ними вставали миллионы таких же, как они, молодцов, - все одинаково близкие и родные, все, кого называют одним званием и именем советский народ.
8
Вскоре меня перевели из кандидатов в члены партии. Незадолго перед этим писал мне Павлик, что он тоже переведен из кандидатов в члены. Не отстала я от сына.
