Александр Пыжиков - Грани русского раскола
На наш взгляд, ответ может быть таким: ни под каким влиянием – ни славянофилов, ни М.Н. Каткова – староверческая буржуазия не находилась. Чтобы принять это утверждение, необходимо осознать, насколько самодостаточны были эти выходцы из народных глубин. Перспективы их жизни не могли определяться какими-то, пусть и национально окрашенными, теориями российской интеллигенции; точкой опоры им служила конфессиональная общность, завещанная предками. Здесь они черпали силы для собственной идентификации, на этом фундаменте твердо стояли, спокойно относясь к интеллигентским концепциям, которые выстраивались вокруг них. Конечно, потребности развития требовали союзников; при этом купцы хорошо сознавали, что контактировать с ними – выходцами из крестьян, пребывающими в расколе, -готовы немногие представители правящего класса. И они с пользой для себя выстраивали эти отношения, сообразуясь прежде всего с практической эффективностью, а не с привлекательностью идеологем.
Это положение вещей подтверждает и сотрудничество староверческого купечества с такой необычной фигурой, как немецкий искатель удачи Людвиг Кноп[507]. Далекий от всякой политики и тем более от национально настроенных сил, страстно критиковавших немецкое засилье, этот человек – именно благодаря расколу – вписал свое имя в историю российской промышленности. Все началось с того, что фабриканты-староверы заинтересовались предложениями Кнопа по переоборудованию текстильных предприятий. (Заметим: их совсем не смутила инициатива, исходящая, между прочим, от какого-то иностранца-лютеранина, а не местного славянофила). Предприимчивый немец, выяснив, какие громадные капиталы сосредоточены в руках купечества, предложил оснастить их производства английскими станками. Первый заказ он получил в 1839 году от известного Саввы Морозова, пожелавшего модернизировать свою Никольскую фабрику. Дело оказалось сопряжено с большим риском: в Великобритании действовал запрет на экспорт передовой техники и приобретать ее можно было только контрабандным путем. Кноп пошел на риск и выполнил поручение староверческого магната, чем заслужил его доверие. Вслед за Морозовым многие решили последовать этому примеру, тем более что с 1842 года вывоз оборудования из «мастерской мира» был официально разрешен. Сотрудничая с предпринимателями центрального региона, немец поучаствовал в модернизации свыше 120 мануфактур. Он стал незаменимым партнером российской купеческой буржуазии, объединив доставку оборудования, обеспечение сырьем и дешевый кредит[508].
Деятельность Л. Кнопа получила широкую известность; в литературе о ней зафиксировано немало мнений, которые, на наш взгляд, нуждаются в серьезных пояснениях. Если принято считать, что в идеологическом плане фабриканты центрального региона находились под влиянием славянофилов (о чем было сказано выше), то в экономическом плане им приписывается зависимость от Людвига Кнопа. Таково, например, мнение немецкого исследователя конца XIX века Г. Шульце-Геверница. Он сообщает, что расчеты за поставку оборудования осуществлялись пакетами акций тех предприятий, в оснащении которых участвовал Кноп. И делает далеко идущий вывод: едва ли не вся промышленность центра находилась в залоге у Л. Кнопа, который при случае мог оказывать на российских фабрикантов любое воздействие. Основанием для такого заключения Шульце-Геверницу послужил случай с владельцем Лапинской фабрики Сергеевым, когда в результате конфликта с Кнопом и последовавшего расследования выяснилось, что предприятие горе-фабриканта находилось в залоге, т.е. фактически принадлежало не ему, а его кредитору[509]. Подобные схемы, по мнению Г. Шульце-Геверница, имели место во взаимоотношениях Л. Кнопа и с другими его клиентами, в число которых, напомним, входили верхи торгово-промышленного купечества Центрального региона[510].
Надо отметить, что для европейца в представленной версии нет ничего необычного, поскольку описанный случай – нормальная капиталистическая практика. Однако, нельзя забывать, с кем имел дело Л. Кноп, к кому он сумел втереться в доверие, предложив действительно комфортные условия сотрудничества. Это совсем не те классические предприниматели на начальных стадиях развития, какие мог представить зарубежный исследователь конца XIX века. В начале своего пути старообрядческие капиталисты фактически оставались вне контроля российского государства, и в правительстве их репутация считалась более чем сомнительной. Достаточно вспомнить, какой криминальный шлейф тянулся за этими непонятно откуда взявшимися миллионерами. В те годы иметь с ними дело, а уж тем более диктовать им свои условия решался далеко не каждый[511]. Скорее всего, Л. Кноп это прекрасно понимал, а потому и сумел с пользой для себя влиться в данный деловой контингент. Утверждение, будто залоги позволяли ему держать в руках этих людей, выглядит довольно легковесным. Вспомним, на чем были основаны промышленность и торговля раскольников, и как они вели дела в дореформенное время; представим, как бы отнеслись они к тому, что созданное на общинные средства предприятие вдруг оказалось у какого-то иностранца, который может распоряжаться им по своему усмотрению. Сомнительно, что кто-либо в староверческом мире допустил бы подобное. Да и самому Л. Кнопу это не сулило бы ничего хорошего. А как известно, он прожил насыщенную жизнь, неизменно выступая деловым партнером своих русских коллег[512]. Кстати, немецкий предприниматель нечасто бывал в Москве: с начала 1860-х годов он жил в основном в Германии, где получали образование его сыновья, а в России проводил не более трех месяцев в году[513].
Так что же все-таки происходило в реальности? Вне всякого сомнения, Кноп, доказавший свою полезность деловому староверческому сообществу, а потому и интегрированный в него, действовал по договоренности. Договоренности негласной, основанной не на правовых механизмах, а исключительно на личных взаимоотношениях с торгово-промышленными воротилами раскола. Что же касается случая с Лапинской фабрикой, то он относится к 1889 году, когда староверческий мир кардинально изменился, восприняв параметры и дух классического капитализма. Поэтому здесь вполне допустима логика Г. Шульца-Геверница: владелец фабрики действительно оформил ее в залог. А выводы о якобы определяющем экономическом влиянии Л. Кнопа на староверческую промышленность центрального региона в целом нельзя признать состоятельными. Напротив, факт этого сотрудничества свидетельствует: бесперспективно искать чье-либо политическое или экономическое влияние (тем более определяющее!) на староверческую буржуазию. Это был мощный клан, спаянный и выстроенный на конфессиональной основе, и ни о какой подчиненной зависимости речи здесь идти не может. При этом свой авторитет в кругах московской буржуазии Л. Кноп сохранялся вплоть до самой смерти и положение его сыновей, продолжателей дела, в деловой элите Первопрестольной не подвергалось сомнению.
3. Взаимоотношения с правительственной бюрократией
С начала 60-х годов XIX столетия московская торгово-промышленная группа как представитель купеческой буржуазии центра страны заявляет о себе на всероссийском уровне. Вместе с новыми союзниками из правящего класса она пыталась использовать для своего развития новые возможности, открывшиеся в пореформенный период, и претендовала на весьма значимое место в экономике страны. Для правительства потенциал этой мощной группы обрел реальные очертания во время острого соперничества в ходе продажи Николаевской железной дороги. В 1868 году власти решили провести конкурс на право эксплуатации наиболее прибыльной железнодорожной ветки между Петербургом и Москвой. Рассматривались четыре заявки: от Главного общества российских железных дорог, рязанского купца первой гильдии Самуила Полякова, американского гражданина В. Уайненса и Московского товарищества. Между Москвой и основным ее конкурентом – Главным обществом – развернулось лоббистское противостояние. Московское товарищество, состоявшее из 92-х человек, включало цвет староверческого купечества и славянофилов. Его предложение выглядело действительно привлекательно: произвести все ремонтные работы на путях и увеличить подвижной состав, употребив на это – без всякого пособия и гарантий правительства – собственный капитал в 15 млн рублей (из них 10 млн наличными, а 5 млн – процентными бумагами)[514]. Преимущества этого предложения очевидны на фоне других заявок, предусматривавших максимально большие правительственные гарантии. Неудивительно, что оно смогло привлечь на свою сторону многих министров, высказавшихся в пользу этого ходатайства. Представители Московского товарищества около семи месяцев постоянно проживали в Петербурге, руководя усилиями лоббистов[515]. Даже наследник престола – будущий Александр III – публично поддержал московскую инициативу; в этом проявились его взгляды на поддержку отечественных промышленников и защиту их от иностранных конкурентов, (эти взгляды прививались его учителем по экономике профессором И.К. Бабстом – видным сторонником московского клана)[516].
