100 великих речей - Виорэль Михайлович Ломов
В.И. Засулич
При рассмотрении дела Кони помогали двое судей – В.А. Сербинович и О.Г. Ден. Обвинителем выступил тов. прокурора этого суда К.И. Кессель, защитника выбрала Засулич – бывшего прокурора судебной палаты П.А. Александрова. Александров тщательно подготовился к судебным баталиям, изучил поведение присяжных на других судебных заседаниях, после чего отвел 9 человек, благоволивших к властям и осуждавших радикализм.
31 марта зал суда был забит столичной публикой до отказа. Обвиняемая признала, что стреляла в Трепова не с целью убить его, а чтобы создать судебный прецедент.
Когда начались прения сторон, прокурор обвинил подсудимую в заранее обдуманном намерении лишить жизни Трепова, признав инцидент с поркой Боголюбова не относящимся к данному суду. Затем слово дали защитнику.
Речь Александрова сопровождалась вскрикиваниями, слезами и аплодисментами публики. Кони едва не выгнал всех из зала. Защитник напрямую связал порку Боголюбова и выстрелы в градоначальника. При этом обратил главное внимание не на само покушение, а на психологию подсудимой. «Адвокат… оказался гением пиар-технологий: он сумел навсегда внушить нарождавшемуся российскому гражданскому обществу чувство вины за собственную благонадежность и превратил суд над Засулич в суд над системой… Он всего лишь… показал, что политический строй порочен, что в стране царит произвол должностных лиц, что тюремная система уродлива, а общество с этим всем мирится. И вот является чистая девочка и своим поступком разрушает этот постыдный негласный «общественный договор». И ее теперь за это накажут? Да она же героиня, а не преступница!»
Выдержка (с сокращениями) из пространной речи Александрова:
«…Через пятнадцать лет после отмены розг… известие о наказании Боголюбова розгами не могло не произвести на Засулич подавляющего впечатления… Нет, не с формальной точки зрения обсуждала В. Засулич наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специальная, более сердечная, более человеческая… Боголюбов был осужден за государственное преступление… Закон карающий может отнять внешнюю честь, все внешние отличия, с ней сопряженные, но истребить в человеке чувство моральной чести, нравственного достоинства судебным приговором, изменить нравственное содержание человека, лишить его всего того, что составляет неотъемлемое достояние его развития, никакой закон не может… С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова.
Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его… Роковой вопрос встал со всей его беспокойной настойчивостью. Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот позор, который навсегда неутешимой болью будет напоминать о себе несчастному?.. Наконец, где же гарантия против повторения подобного случая?.. Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела возбужденным умом Засулич… Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть… но для меня представляется невозможным объяснить вполне дело Засулич побуждением мести… Одна «месть» была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководит личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов… не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым… В поступке Засулич… нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой, эгоистической мести… Засулич решилась искать суда над ее собственным преступлением, чтоб поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова. Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия, в лице своих представителей, будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы…»
Под впечатлением речи Александрова присяжные, посовещавшись 20 минут, вынесли вердикт: «Нет. Не виновна».
P.S. Если посмотреть на деяние Засулич не с психологической, а с исторической точки зрения, обвинять ее в терроризме невозможно. Идею народного суверенитета и право народа на восстание против тиранов провозгласила и доказала ее справедливость Декларация независимости США, оказавшая влияние на все мыслящие слои европейского общества, в том числе и на народников в России. «Когда власть пожирает права народа, последний вправе переменить правительство и заменить его таким, которое наилучшим способом служит его интересам». Это и произошло в нашей стране в октябре 1917 г.
Речь Гюго «Столетие со дня смерти Вольтера» (1878)
Французский поэт, прозаик, драматург, глава европейского романтизма, член Французской академии и палаты пэров, великий магистр масонской ложи «Приорат Сиона», депутат Учредительного и Законодательного собраний Франции Виктор Мари Гюго (1802–1885) прославился еще и как блестящий публицист-оратор. Речь, посвященная столетию со дня смерти французского философа-просветителя XVIII в., писателя, историка и публициста Вольтера (1694–1778), занимает особое место в списке самых ярких и злободневных речей Гюго.
Виктор Гюго с юности почитал Вольтера как гения Франции, хотя поначалу видел в «великом насмешнике эпохи Просвещения» «самого опасного из софистов», чьи идеи стали не причиной, а результатом общественной деградации, завершившейся Великой французской – «роковой революцией». «Это не он сделал болезнь смертельной, – писал в 1823 г. 21-летний Гюго, – но именно он вызвал ее развитие, он обострил ее приступы. Понадобился весь яд Вольтера, чтобы довести до кипения эту грязь; вот почему мы должны вменить в вину этому несчастному большую часть чудовищных вещей, творившихся во время революции. Что касается самой этой революции, она и должна была стать неслыханной. Провидение пожелало поместить ее между самым опасным из софистов и самым грозным из деспотов. На заре ее в погребальных сатурналиях появляется Вольтер; на закате из кровавой резни поднимается Бонапарт».
Прошло 55 лет, в течение которых Гюго, не раз менявший свои убеждения на диаметрально противоположные, за что был, как и Вольтер, изгоняем из Франции и хлебнул сладкую горечь эмиграции, к концу жизни стал признанным главой французской литературы. Гюго-поэт стал Гюго-трибуном, защищавшим интересы трудящихся, разоблачавшим колониальные грабежи, захватнические войны и неограниченный произвол монархов. Писатель считал себя наследником Вольтера, что разделяло и общественное мнение. В одном Гюго был
