Русская идея от Николая I до путина. Книга II - 1917-1990 - Александр Львович Янов
Сходство еще усиливается, когда читаешь во вступительном слове В. П. Орлова хвалу партии, выбравшей свободу. Оказывается, «более мощного общенародного референдума в пользу Коммунистической партии, ее курса на обновление никогда у нас еще не было». А нововведения-то были все пражские: «Кандидаты в депутаты выдвигались только снизу. В предвыборной борьбе участвовали тысячи претендентов, выборы осуществлялись на альтернативной основе. Миллионы избирателей только сейчас ощутили, как много значит их голос в общественно-политическом развитии страны».
Вот это новое чувство ответственности перед «своими избирателями», пославшими их на Съезд, особенно бросалось в глаза в речах и повадках значительного меньшинства депутатов, ответственности не перед партией, то есть не перед державой, но перед людьми, перед «своими» избирателями. В ней, в этой ответственности, и заключалось, собственно, «человеческое лицо» Перестройки. И чем дальше читаешь эту стенограмму, тем больше убеждаешься, что немало из двух с половиной тысяч человек, собравшихся в тот майский день в зале Большого Кремлевского дворца, чувствовали себя СВОБОДНЫМИ. Не все, нет, но серьезное все же меньшинство.
И куда все они подевались в сумрачной, угрюмой России 2005 года? Ну, никак нельзя было в ней представить очередей у газетных киосков. И тем более толпы, оживленно и страстно обсуждавшие на площади последние статьи в газетах. Мне, как историку, напомнило это резкое, почти немыслимое изменение даже не апрель 1917 в сравнении с жестоким январем 1918 и не Прагу весны 1968 в сравнении с послеавгустовской пустыней, а совсем уже что-то невообразимо древнее: жалобу преподобного Иосифа Волоцкого в 1490 году.
Вот что писал тогда Иосиф: «С того времени, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, с ними дружатся, учатся от них жидовству». Подумайте только «в домах, на дорогах, на рынке». Рассуждают. Своим умом думают. Чувствуют себя свободными от классиков, то бишь, «от пророков и апостолов». Право же, звучит жалоба преподобного, как статья какой-нибудь средневековой Нины Андреевой, оскорбленной, что распустилась, мол, улица, ересь несет несусветную, поступается принципами, покушается на святое. И скоро, едва лишь уйдет со сцены Иван III, положен будет этому безобразию конец. И опять станут зарубежные путешественники удивляться безмолвию народа на Руси.
Но то было давно — и забыто. А в нашем случае все, что случилось, общеизвестно. Пражскую весну раздавили советские танки. А московской весне суждено было дойти до своего логического конца. И выяснилось, что никакого «человеческого лица» не может быть у социализма. Ибо он, этот социализм, всего лишь исторический тупик. И задолго до московской весны обнаружили китайцы, что в сухом остатке остается от социализма лишь однопартийная диктатура.
В СССР, однако, царила гласность (которую китайцы после Тяньанмыня придушили). И когда гласность покусилась на святое, т. е. на эту самую однопартийную диктатуру, настало время выбора — между гласностью и «социализмом» (читай: диктатурой). Ден в Китае свой выбор сделал — в пользу диктатуры. Горбачев колебался. Отказаться от гласности? Про Тяньа-мын он знал. Запятнать руки кровью не хотел. Но и отказаться от социализма (что означало очень непопулярную реформу, решающий переход к рыночной экономике), не хотел тоже.
С империей дело обстояло еще хуже. В условиях, когда азербайджанцы и армяне уже воевали друг с другом, узбеки и киргизы друг друга резали, в Таджикстане и в Молдове шла гражданская война, прибалты, по сути, отделились от СССР, грузины и украинцы голосовали за независимость, сохранить советскую державу Горбачев, даже будь он семи пядей во лбу, не мог. Но и представить себе Россию без империи не мог тоже. Придумал странный Союз суверенных государств, который, на вкус партийной верхушки, напоминал скорее конфедерацию, чем державу. Это и предстояло подписывать 20 августа.
Кончилось тем, что верхушке этой надоели его колебания, и, заперев Горбачева в Форосе, она сделала выбор за него — 19-го. И выбор этих коммунисте был однозначно национал-патрио-тическим, прохановским. Мало кто обратил тогда внимание на то, что в обращении путчистов к народу не было ни единого слова ни о завоеваниях Октября, ни о социалистическом выборе, ни о КПСС, но исключительно о сохранении державы. «Могло ли быть случайностью, — резонно спрашивал впоследствии сербский исследователь Велько Вуячич, — что идеи путчистов и даже их язык оказались скопированы с национал-патриотической публикации?» (речь о манифесте «Слово к народу», подписанном Прохановым, Распутиным и Бондаревым и опубликованном в «Советской России» за три с половиной недели до путча?). То был грозный сигнал для будущего России!
Но не услышали его тогда даже самые проницательные умы. Гипноз реставрации коммунистического прошлого был так силен, что даже мысль о национал-патриотическом будущем не приходила в голову. И глотнувшая свободы, прошедшая через горнило Съезда московская публика в буквальном смысле встала на баррикады — против реставрации коммунизма. Объединилась вокруг Ельцина, который, в отличие от Горбачева, свой выбор сделал — в пользу России с частной собственностью и против державы с Госпланом. Стрелять в многотысячную толпу, собравшуюся у Белого дома, путчисты не посмели.
Да и во имя чего стали бы они устраивать московский Тяньанмынь. Ден Сяопин в Китае устроил свой — во имя реформы. А эти и путч-то затеяли как раз против реформы. Ничего ведь, кроме имперских лозунгов, за душой у них не было. А час империи и национал-патриотизма тогда еще не настал. Вот они и капитулировали.
Так закончилась короткая пора московской весны, связанная с Перестройкой — и свободой. Как и пражская весна, то была утопия, конечно. Но какая же благородная утопия! Есть, однако, как мы уже говорили, и другие версии Перестройки, две из которых грех было бы не упомянуть.
Национал-патриотическая версия
Тут все было проще. Никаких неразрешимых проблем, созданных социалистическим тупиком, куда завела Россию родная партия, для этой версии не существует. Она знает одно: Перестройка была устроена Западом, для которого, как мы уже слышали от С. В. Лебедева, «расчленение и эксплуатация России была стратегической целью на протяжении веков». В 1980-е вечному врагу России повезло. Он смог опереться на «предательство советской правящей верхушки». И вдобавок
