Евгения Яхнина - Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Жак схватил Круазе за шиворот.
- Теперь ты больше не будешь лгать! Отвечай, когда умер Фирмен Одри? Где похоронен?
- Он жив, - пролепетал Круазе, - он здесь!
- Как?! - Рука, державшая Круазе, разжалась. - Идем! Скорей! Где он?
Жак подумал, что Круазе хитрит и хочет завести в тупик, когда тот повел его по извилистым коридорам, по темным, замшелым ступеням туда, где на девятнадцать футов ниже уровня двора, в подземельях, находились самые страшные из казематов. Словно в насмешку, башня, где они находились, называлась Башней Свободы. Но Круазе был слишком напуган, чтобы пытаться ослушаться победителей.
Жака словно что-то подтолкнуло к последней, самой массивной двери.
- Ключи от этой камеры! - потребовал Жак.
- Их взяли... всю ту связку...
- Кто взял?
- Те, кто первые вошли во двор.
Это было похоже на правду. Тогда на дверь посыпались удары. Не щадя своих рук, заколотили в двери люди, пришедшие вместе с Жаком. Но ответом было молчание. Вдруг изнутри послышался чей-то далекий глухой крик и бессильные удары в дверь. Это придало людям новые силы, и они принялись высаживать дверь. Только каретник догадался, что Круазе лжет; он бросился к нему и вытащил у него из кармана связку ключей. Один из них после некоторых усилий каретника повернулся в замке. Скрипя, открылась тяжелая дверь. Перед взорами осаждавших предстал седой как лунь, изможденный старец. При виде вошедших он поднял руки, пытаясь закрыть ими голову. Высохшая кожа, рбтягивавшая руки, походила на пергамент.
- Кто вы? Как ваше имя?
Старик беспомощно мотал головой.
- Я человек! - наконец через силу выговорил он шепотом.
- Фирмен! Фирмен Одри! - в отчаянии позвал его Жак.
Услышав свое имя, старец выпрямился, подался вперед, будто отзываясь на тюремной перекличке. С ужасом увидел Жак бессмысленное выражение глядевших на него глаз.
- Он уже давно не в себе... Помешался... - начал было Круазе, но Жак с силой оттолкнул его.
Сознание, вернувшееся к Фирмену на мгновение, когда он услышал свое имя, тотчас его покинуло. Он не отвечал ни на один вопрос, несвязно бормотал что-то о мадам де Помпадур, Людовике XV. Вот все, что сохранила его память.
Каретник, опустив руку на его плечо, ласково произнес:
- Очнитесь! Опомнитесь! Царство Людовика Пятнадцатого давно кончилось. Мадам де Помпадур умерла. А вы выйдете сейчас на свободу.
Но эти слова не произвела на старика ни малейшего впечатления. Он уныло мотал головой и вдруг так же бессмысленно беззвучно рассмеялся.
"Так вот во что превратили этого человека, который когда-то имел мужество пойти против короля и его фаворитки! Это жалкое существо, этот выходец с того света - тот Фирмен, о котором отец Поль говорил с таким уважением, подражать которому с детских лет я стремился! Это тот Фирмен, которого любила Эжени Лефлер". У Жака мороз пробежал по коже. Может быть, как в волшебной сказке имя любимой вернет Фирмена к жизни? Если бы Жак умирал и при нем произнесли: "Бабетта!" - он победил бы смерть! Жак это твердо знал. И, подойдя вплотную к Фирмену, Жак произнес:
- Эжени Лефлер придет сюда за вами!
Опять на мгновение, только на мгновение, в глазах Фирмена проскользнула искра сознания, промелькнула и угасла...
А в это время другая группа победителей освободила еще двух заключенных, запертых в башне Бертодьер.
Напуганные сторожа, боясь народного гнева, сами отдали ключи от остальных темниц.
Заключенных, или, вернее, тех, кто были еще живы, оказалось гораздо меньше, чем предполагали. Трое из них, так же как и Фирмен, были безумны. Их всех отправили в больницы. Но сколько людей нашли смерть в проклятых стенах этой крепости?! Об этом свидетельствовали кости и черепа, найденные в подземельях. Кому они принадлежали удастся ли когда узнать! Победители собирались уже расходиться, как вдруг кто-то громко произнес:
- Меня зовут Манюэль. Я сам был узником Бастилии. И я один из немногих счастливцев, кто наперекор судьбе вышел отсюда живым и в полном рассудке. Меня освободили совсем недавно. Я горжусь честью, какая выпала мне на долю: вместе с вами я штурмовал сейчас ненавистную Бастилию... Я хорошо знаю все переходы и закоулки крепости. Там, наверху есть еще казематы. Вперед, друзья, за мной!
Толпа кинулась за Манюэлем, высоким мужчиной с изборожденным морщинами лицом. А он привел своих спутников во второй этаж.
- Ломайте дверь! Здесь! Здесь! - в каком-то странном волнении кричал он и тут же пояснил: - В долгие часы моего заключения, которому я не предвидел конца, я начертал на спинке стула с задней стороны проклятья Бастилии. Я писал их без всякой надежды на то, что они исполнятся, но вы осуществили сегодня мои пожелания. А сейчас здесь, наверное, томится какой-нибудь другой горемыка. Освободим же его!
Когда победители вместе с Манюэлем дружно выломали двери, они увидели, что камера пуста.
- Никого нет! - с некоторым разочарованием в голосе произнес Манюэль.
Затем он бросился к стулу, схватил его и повернул спинкой.
- Смотрите! Слушайте! - И он стал читать вслух нацарапанную ножом, выцветшую, плохо сохранившуюся надпись: - "Бастилия! Здесь заковывают в цепи ум, помыслы, желания, волю... Здесь люди обречены умирать заживо. Так пусть же народ разрушит твои темницы! И если одного Парижа будет мало, чтобы раздавить твою надменную твердыню, пусть восстанет вся Франция! Пусть на тебя опрокинутся твои стены и ад разверзнется под тобой! О, если бы я мог увидеть твои пушки, обращенные в пепел и прах, встретить последний вздох твоего последнего коменданта, о, тогда я был бы готов умереть от счастья!"
Все спешили обнять Манюэля, пожать ему руки.
- Смерть коменданту! - таков был единодушный клич народа.
Люди, овладевшие Бастилией, еще не знали о его смерти, но их слова были приговором не только де Лоне. В них звучала угроза всем тем, по чьей воле была воздвигнута Бастилия и другие столь же страшные тюрьмы.
Между тем народ не расходился с площади Бастилии, требуя ее немедленного разрушения.
- Да, да, прочь эти толстые стены, эти башни, эти страшные казематы! Мы взяли Бастилию, но этого мало! Сроем ее до основания. И пусть почва, на которой она стояла, будет очищена другим памятником, воздвигнутым в честь народной победы и торжества свободы. Национальное собрание обсуждает сейчас законы, говорит и действует в Версале. Разрушенная Бастилия тоже заговорит, и ее голос услышат во всем мире!
Эти слова произнес Дантон, один из любимейших ораторов Пале-Рояля. Тотчас его окружили со всех сторон.
- Однако, друзья, мы сделаем это еще не сегодня, - продолжал он. - О разрушении Бастилии будет издан специальный декрет.
Несмотря на слова Дантона, к которому все прислушивались с уважением, народ еще долго теснился на площади, где покоренная Бастилия еще не была снесена с лица земли. В эту достопамятную ночь никто в Париже не сомкнул глаз. В Ратуше тоже не спали. Под радостные клики в зал Ратуши народ внес на руках гвардейца Эли, который стал сегодня героем дня и сейчас был увенчан лавровым венком. О его мужественном поведении говорили все. Напрасно старался Эли отклонить от себя почести, тщетно утверждал, что он действовал, как и все, повинуясь желанию видеть Францию счастливой, а Париж - освобожденным от призрака Бастилии. Толпа силой поставила его на стол, чтобы все могли его видеть. Всклокоченные волосы, разгоряченное лицо, разорванное платье, ружье в правой руке, промокшая от крови повязка на плече - все придавало ему воинственный вид.
В левой руке Эли держал связку ключей от Бастилии. Вместе с другим трофеем - сбитым с башен Бастилии знаменем - их торжественно вручили выборщикам. Поднесли им и взятый у коменданта устав Бастилии, а затем сложили к ногам избранников народа серебро, посуду, золотые часы с бриллиантами, принадлежавшие коменданту. Один из тюремщиков, следовавший за толпой, принес деньги - пять тысяч ливров, отданные ему утром на сохранение комендантом. Никто и не помыслил дотронуться до личных вещей коменданта - весь зал был заставлен драгоценными предметами: свидетельством бескорыстия победителей.
Так закончился в Париже день 14 июля 1789 года, вошедший в историю.
В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь.
Король имел все основания быть недовольным днем 14 июля. Его охота в этот день была столь неудачна, что в сердцах он записал в своем охотничьем журнале против этой даты: "Ничего!"
Когда же новость: "Бастилия взята!" - дошла до его слуха, он воскликнул:
- Да это бунт!
- Нет, государь, - ответил докладывавший ему герцог де Лианкур, - это не бунт, а революция!
Глава тридцатая
ЧТО СКАЗАЛА БАБЕТТА?
Нога у Жака распухла, и опухоль на месте ушиба росла с каждым часом. Вызванный Франсуазой врач сделал ему перевязку, положил какую-то мазь, и Жаку стало легче.
Когда Жак вернулся домой после взятия Бастилии, сестры встретили его как героя. И даже тетя Франсуаза смекнула, что в наступившие непонятные времена иметь дома "своего" покорителя Бастилии не так уж плохо. Положа руку на сердце, она не могла бы сказать, на чьей она стороне и согласна ли с тем, что убили де Лоне - коменданта, которого на эту должность поставил сам король. В то же время, как и почти все жители их квартала, она была рада, что перед ее глазами не будет больше стоять грозным призраком крепость.
