М Лебединский - От пращуров моих (Часть 1)
- Вранье,- сердито возразил отец.- Живешь. Если б не жила
- легла бы и сюда не пошла бы.
- Нет, правда. Мне совсем не хочется жить.Верней- все ра
вно...
Он ответил печально и ласково:
- Дуреха! А я, например, очень хочу жить...Знаешь, я даже
коллекционером стал.
- Что же ты... коллекционируешь?
Он засмущался.
- Да всякую ерунду... Это, быть может, тоже какой-то пси
хоз. Все коллекционирую, что могу: открытки, пуговицы, семе
на роз.
- Пуговицы? Зачем?
Из-за свечи, из сумерек, не знаю, из какого времени, из
каких столетий, прошлых или будущих, он взглянул на меня не
вероятно чистыми голубыми глазами и сокрушенно признался:
- Знаешь, может быть это некрасиво, особенно у нас, в Ле
нинграде, но у меня такая жажда жизни появилась! Немыслимая
- как первая любовь - жажда. Нет, даже не жажда, а жадность...
Вот-вот-вот...И до того хочется все сберечь, сохранить, про
сто вот...к самому сердцу прижать! Ну все,что на свете есть:
и пуговицы, и открытки, и семена роз. Прижать все к сердцу,
до последней пуговицы, чтоб не исчезло...
Как доверчиво смотрел он на меня, поверяя всю эту несу
светность, эту "великую дичь" нашего времени, как увлеченно,
верней - заговорщицки добавил:
- Знаешь, мне обещали прислать семена особых роз. Называ
ются они "слава мира". Это такие, знаешь, большущие, медлен
но распускающиеся розы золотистого цвета с чуть-чуть оранже
вым ободком по краям. Они вообще-то на юге растут,да и то не
везде, но я их здесь разведу, вот около своей амбулатории.
Жалко, конечно, что Матреша за зиму палисадник сожжет, ну
ничего, другой соорудим. Весной я эти розы в грунт посажу.
Ну, года через два-три они должны расцвести.....Придешь взг
лянуть, а? Как думаешь- хорошо будет?
- Хорошо,- ответила я, с удивлением прислушиваясь к тому,
как рядом с нарастающей болью в сердце возникает еще какое
то чувство.
Быть может, то, что Матреша вымыла мне ноги, как мать
или старшая сестра, и то, что пожарник принес лепешку из зе
мли - щедрый дар голодного голодному, и оттого, что папа ра
ссказал о старом формовщике, а теперь говорил о розах, имен
уемых "слава мира", о том, как я приеду к нему,- "значит бу
дут ходить даже трамваи?" - от всего этого и многого еще не
осознанного- да, рядом с болью встало в моей душе некое спо
265
койное и стойкое чувство. Оно, пожалуй, было похоже на горд
ость, но не было ею. Повторяю, теперь-то я понимаю, что все
это было возвращением к жизни. "Конечно, отец прав,- подума
ла я, - я жива, я хожу, я дошла до него...К черту, не присл
ушиваться к себе, делать все, что можешь! Господи! Да ведь у
меня еще две передачи впереди - и на город и на эфир, - надо
их сделать как следует.... Сейчас посплю, а завтра - крайний
срок послезавтра - пойду в Радиокомитет и буду работать. Лу
чше умереть на ходу и в работе. Но я не умру. Я выживу назло
всему, что сделано со мною и с нею... с родимой сторонушкой.
Она жива, и она тоже выживет...А сейчас мы с ней будем спать.
...Она и я. Мы устали. Сейчас ночь. Мы будем спать".
- Папа, кажется, я буду сегодня спать, - сказала я, - по
туши наконец государственную свечку...
Он положил мне на лицо большую свою докторскую ладонь,
и я поцеловала ее, как в детстве...
- Ну, спи, спи, это лучше всего... А потом ты увидишь у
меня в палисаднике розы "слава мира"...
Он встал и, прежде чем затушить свечу, окружил ее жел
тый огонек ладонями и показал округлым движением, какие розы
будут большущие и как будут распускаться.
- Вот так, понимаешь, вот так - огро-омные, золотые,- го
ворил он, пошевеливая пальцами, - вот такой величины могут
быть! А? Здорово?!
А я смотрела на его руки: освещенные изнутри, просвечи
вающие по краям розовым, они как бы сами источали почти осл
епляющий золотсто-розовый свет - руки русского доктора, хир
урга, спасшие тысячи и тысячи солдатских и иных жизней, выр
убившие во льду ступеньки к проруби,сейчас действительно по
хожие на огромный невиданный цветок;
такие же прекрасные, как руки бабушки моей, чугунные на
вид, перевитые темными венами, узлами и мозолями, руки, кот
орыми благословила она в дни штурма города меня и всю страну
нашу;
такие же властные и добрые, как руки Матреши;
такие же большие, и умелые, и бесстрашные,как руки ста
рого заставского формовщика;
руки, источающие свет и силу, знающие и передающие друг
другу и будущему секрет земли, трудовые руки - высшая, подл
инная, вечная слава мира.
"Да, я увижу папины розы летом", - подумала я твердо и
просто, как о чем то обчном и само собой разумеющемся,- так,
как говорил об этом отец...
С тем же чувством спокойной твердости пошла я на второе
утро обратно в город, все по тому же пути, по которому почти
мертвая, шла сюда позавчера". (там же, стр.326-330)
Как будет видно из дальнейшего дом на Палевском тогда
еще стоял и в нем жили тетя Варя и тетя Тася. Вместе с ними
266
там же жил их племянник - сын брата их отца Ильи Львовича.И
весьма возможно, что вместе с ними жил сын их сестры Аппол
инарии - Юрий Горбачев - мальчик 11 лет, пришедший сюда не
задолго до смерти родителей по строгому наущению его матери.
Из дневника Ольги Берггольц
"7/11-42
...А между тем, может быть меня ждет новое горе. Собирался
часам к 7 прийти батька, но перед этим должен был зайти в
НКВД насчет паспорта - и вот уже скоро 10, а его все нет.Ум
ер по дороге? Задержали в НКВД? Одиннадцатый час, а его нет.
М.б., сидит там и ждет, когда выправят паспорт? Может, у ме
ня в Ленинграде уже нет папы?....
Пол-одиннадцатого - папы нет. О, Господи.... Папа так и
не пришел. Просто не знаю в чем дело. Он очень хотел прийти
я приготовила ему 2 плитки столярного клея,кулек месятки,бу
тылку политуры, даже настоящего мяса. Что с папой?.
"8/11-42
Папу держали вчера в НКВД до 12 ч.,а потом он просто не
попал к нам потому, что дверь в Дом радио была уже закрыта.
Его, кажется, высылают все-таки. В чем дело, он не объяснил,
но говорит какие-то новые мотивы, и просил "приготовить рюк
зачок". Расстроен страшно. Должен завтра прийти. В чем дело
ума не приложу, чувствую только, что какая-то очередная под
лая и бессмысленная обида. В мертвом городе вертится мертвая
машина и когтит и без того измученных и несчастных людей.
Я ходила к отцу несколько дней тому назад...
Он организовал лазарет для дистрофиков - изобретает для
них разные кисельки, возится с больными сиделками, хлопочет
уже старый, но бодрый, деятельный, веселый.
Естественно, мужественно, без подчеркивания своего гер
оизма, человек выдержал 5 месяцев дикой блокады, лечил людей
и пекся о них неустанно, несмотря на горчайшую обиду, нанес
енную ему властью в октябре, когда его ни за что собирались
выслать, жил общей жизнью с народом - сам народ и костяк жи
зни города - и вот!
Что-то все-таки откопали и допекают человека."
Правда, надо сказать, что попытка высылки Федора Христ
офоровича была предпринята не в октябре, а в начале сентября
1941 г. И в этот раз Ольге удалось отстоять папу,
"Едва ли возможно, чтоб папа так долго не рассказывал
Ольге о сути дела (хотя мы так боялись ей навредить, зная ее
характер!) Ведь отказ "помочь" НКВД, отказ шпионить и донос
ить был криминалом. Похоже,что они искали для заявлений дру
гую "причину" - в том, например, чем его пугали: вот ходил к
знакомому священнику играть в карты...А тот, бедный, очевид
но, уже был арестован (это был отец Вячеслав,отец нашего уч
267
ителя математики...)"(Из комментариев М.Ф.Берггольц к публи
кации дневников О.Берггольц в журн."Апрель", N4, 1991 г.)
19 февраля 1942 г. дед пишет письмо дочери Марии в Мос
кву,пользуясь случайной оказией, где сообщает о смерти Коли,
Жоржа- мужа тетки Полины "и из знакомых моих Конопницкий Ва
ся, Смолины". Делится своими тревогами по поводу здоровья
Ольги."Сам я жив и здоров, но ввиду черезвычайных обстояте
льств прошу прислать посылку с продовольствием и надеюсь по
править здоровье где-нибудь на даче под Москвой"
24 февраля 1942 г. - письмо дочери Ольге- на гладком листе с
2 сторон фиолетовыми чернилами неразборчивым почерком. Поже
лания о действиях в Москве связаны, очевидно,с тем, что Оль
ге после гибели мужа многие советовали уехать в Москву, тем
более, что она подозревала, что беременна от умершего мужа.
