Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант
Если студент сдавал этот публичный и последний экзамен, он становился магистром или «доктором» и автоматически получал санкционированную церковью лицензию на преподавание в любом уголке христианства. Будучи бакалавром, он преподавал с непокрытой головой; теперь его венчала биретта, он получал поцелуй и благословение от своего магистра и, усевшись в магистерское кресло, читал инаугурационную лекцию или проводил инаугурационный диспут; это было его inceptio, называемое в Кембридже «вступлением» в должность магистра. Обязательным условием такого посвящения было то, что он должен был пригласить на банкет всех или большое количество магистров университета и сделать им подарки. С помощью этих и других церемоний он был принят в гильдию магистров.
Утешает тот факт, что средневековое образование имело те же недостатки, что и современные образовательные системы. Лишь небольшая часть выпускников выдерживала пять лет, необходимых для получения степени бакалавра. Принятие всех определенных доктрин церкви как обязательных к исполнению заставляло ум отдыхать, а не работать. Поиск аргументов для доказательства этих убеждений, цитирование Священного Писания или патристики, интерпретация Аристотеля для согласования с ними, скорее тренировали интеллектуальную тонкость, чем интеллектуальную совесть. Мы можем с большей готовностью простить эти недостатки, если подумаем, что любой образ жизни развивает подобный догматизм в отношении предположений, на которые он опирается. Так, сегодня мы оставляем людям свободу подвергать сомнению религиозную, но не политическую веру их отцов; политическая ересь карается социальным остракизмом, как теологическая ересь каралась отлучением от церкви в эпоху веры; теперь, когда полицейский трудится, чтобы занять место Бога, подвергать сомнению государство становится опаснее, чем сомневаться в Церкви. Ни одна система не приветствует оспаривание своих аксиом.
Очевидно, что передача знаний и воспитание способностей получили более широкое распространение и выглядят более изобильными, чем в Средние века; но мы не можем с готовностью сказать то же самое о воспитании характера. В средневековом выпускнике не было недостатка в практических способностях; университеты выпустили значительное число способных администраторов, юристов, создавших французскую монархию, философов, выведших христианство в открытое море разума, пап, осмелившихся мыслить по-европейски. Университеты обострили интеллект западного человека, создали язык для философии, сделали обучение респектабельным и положили конец умственному отрочеству победивших варваров.
В то время как многие другие достижения Средневековья рушатся под натиском времени, университеты, завещанные нам эпохой веры во всех элементах своей организации, приспосабливаются к неизбежным переменам, сбрасывают старую шкуру, чтобы жить новой жизнью, и ждут, когда мы поженим их с правительством.
ГЛАВА XXXV. Абеляр 1079–1142
I. БОЖЕСТВЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ
Давайте посвятим отдельную главу Абеляру. Не просто как философу, не как одному из создателей Парижского университета, не как пламени, воспламенившему умы латинской Европы в XII веке, а как, вместе с Элоизой, части и олицетворению морали, литературы и высшего очарования своего времени.
Он родился в Бретани, недалеко от Нанта, в деревне Ле Палле. Его отец, известный нам только как Беренжер, был сеньором скромного поместья и мог позволить себе дать трем сыновьям и одной дочери либеральное образование. Пьер (происхождение его фамилии Абеляр нам неизвестно) был старшим и мог претендовать на первородство; но он испытывал такой живой интерес к исследованиям и идеям, что, повзрослев, уступил братьям свои права и долю в семейном имуществе и отправился изучать философию везде, где бушевала философская битва или преподавал какой-нибудь знаменитый учитель. Многое для его карьеры значило то, что одним из его первых учителей был Жан Росселин (ок. 1050–1120), бунтарь, который предвосхитил Абеляра, обрушив на его голову осуждение церкви.
Полемика, которую вызвал Росселин, возникла из-за, казалось бы, самой безобидной проблемы самой сухой логики — объективного существования «универсалий». В греческой и средневековой философии универсалия — это общая идея, обозначающая класс предметов (книга, камень, планета, человек, человечество, французский народ, католическая церковь), действий (жестокость, справедливость) или качеств (красота, истина). Платон, видя преходящесть отдельных организмов и вещей, предположил, что всеобщее более долговечно, а значит, более реально, чем любой член описываемого им класса: красота реальнее Фрины, справедливость реальнее Аристида, человек реальнее Сократа; это то, что в Средние века подразумевалось под «реализмом». Аристотель возразил, что универсальное — это всего лишь идея, сформированная разумом для представления класса подобных объектов; сам класс существует, по его мнению, только как его составные части. В наше время люди спорили о том, существует ли «групповой разум» помимо желаний, идей и чувств индивидов, составляющих группу; а Юм утверждал, что сам индивидуальный «разум» — это лишь абстрактное название для ряда и совокупности ощущений, идей и воль в организме. Греки не принимали эту проблему слишком близко к сердцу, а один из последних языческих философов — Порфирий (ок. 232–304) из Сирии и Рима — просто сформулировал ее, не предложив решения. Но для Средневековья этот вопрос был жизненно важным. Церковь претендовала на то, чтобы быть духовной сущностью, дополняющей совокупность ее отдельных приверженцев; целое, по ее мнению, обладало качествами и силами, превосходящими качества и силы ее частей; она не могла признать, что является абстракцией, и что бесконечные идеи и отношения, подразумеваемые под термином «Церковь», были лишь идеями и чувствами ее составных членов; она была живой «невестой Христа». Хуже того: если существовали только отдельные личности, вещи, действия и идеи, то что же стало с Троицей? Было ли единство трех Лиц простой абстракцией; были ли они тремя отдельными богами? Чтобы понять судьбу Росселина, мы должны поместить себя в его теологическую среду.
Мы знаем о его взглядах только по
