Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг. - Денис Григорьевич Хрусталёв
На дипломатическом фронте монголы еще до начала войны одержали победу. Среди виновников этого следует отметить то самое посольство, которое состояло из «жены чародеицы и двух муж с нею» и было отослано рязанцами из Воронежа во Владимир. Вероятно, именно оно окончательно склонило великого князя Юрия к необходимости отказаться от поддержки своих вассалов на юге. Аргументом могло служить то, что рязанские земли в значительной части составляют степные территории, то есть потенциальную зону интересов кочевников. Позволив монголам контролировать степь, Юрий мог считать, что сумеет отсидеться за Окским лесом, который Батый проходить не решится. На корыстные интересы и планы Владимирского князя в сообщении о разорении Волжской Булгарии в 1236–1237 гг. со всей очевидностью намекает недоброжелательный источник, скопированный В. Н. Татищевым:
«Того же году [6744 (1236)] от пленения татарского многие булгары, избегши, пришли в Русь и просили, чтоб им дать место. Князь же великий Юрий велми рад сему был и повелел их развести по городам около Волги и в другие. Тогда многие советовали ему, чтоб городы крепить и со всеми князи согласиться к сопротивлению, ежели оные нечестивые татара придут на земли его, но он, надеяся на силу свою, яко и прежде, оное презрил. О, зависть безумная, по Златоусту, искал бо, егда татара других победят, великую власть получить, но за то от бога сам наказан, гордяйся бо, по пророку, смирится»[202].
Справедливости ради следует отметить, что переговоры Рязани, Батыя и Юрия Всеволодовича проходили в очень ограниченное время — не более месяца (до середины декабря 1237 г.) — и не могли содержать слишком сложных политических комбинаций или нескольких этапов. Скорее всего, Батый вел переговоры с княжичем Федором до тех пор, пока не получил от своих представителей во Владимире известие, что Юрий не будет заступаться за Рязань. Дальнейшие препирательства были бессмысленны, реки и болота замерзли, коалиции противника расстроены, а возможное сопротивление дезорганизовано. Следовало наступать, что Батый и сделал, приказав убить русских послов.
Сейчас нередко высказывается мнение, что вся эта история — провокация Батыя, призванная подтолкнуть других ханов к вторжению на северо-восток Руси. Изначально Западный поход был организован против половцев и отклонения на север не планировалось. Достаточно было заручиться нейтралитетом Рязани и Суздаля, но Батый решил иначе. Это привело его к конфликту с родственниками — некоторые отказались идти воевать в леса. Надежных оснований для такой реконструкции у нас нет, хотя, если доверять данным «Повести о разорении Рязани», она выглядит допустимой. Однако следует признать, что миролюбие тогда не было свойственно монголам, которые понимали только подчинение Вечному Небу и не допускали компромиссов. Любой мирный договор они заключали только при условии полного подчинения власти Великого хана, или этот договор был не более чем военной хитростью. Как бы то ни было, война началась.
§ 2. Вторжение:
Северо-Восточная Русь, 1237–1238 гг
Благодаря сильному сопротивлению русских
Они не смогли продвинуться дальше;
И было у них множество сражений с народами Руси
и много крови было пролито с той и с другой стороны,
но русские сумели их отогнать. <…>
Потом они снова вернулись на русских…
Фома Сплитский[203]
Если следовать изложению «Повести о разорении Рязани Батыем», то первый удар по противнику нанесли рязанцы. И это в целом не противоречит рассказам летописей, для которых, однако, первым значительным событием Батыева нашествия было падение Рязани. Осаде столицы княжества естественно должно было предшествовать разорение сельской округи и менее значительных городов. Симеоновская летопись примерно так и описывает произошедшее:
«И начаша воевати Татарове землю Рязанскую, и грады ихъ розбивающе и люди секуще и жгуще, и поплениша ю и до Проньска; и приидоша окааннии иноплеменници подъ столныи ихъ городъ Рязань»[204].
Можно вспомнить также рассказ монаха Юлиана о четырех монгольских армиях. По его словам, одна из армий еще в период его пребывания на Руси «уже нападала на границы Рязани», но об осаде этого города он не знал. Так как большинство источников отражает взгляд стороннего наблюдателя, то в них далекие сражения, не принесшие перелома в войне, зачастую выглядят малозначимыми. Уникальный осколок рязанского летописания, «Повесть о разорении Рязани Батыем», восполняет этот пробел и предлагает менее сухую версию событий.
Ясно, что подлое убийство княжича Федора Юрьевича, выполнявшего посольскую миссию, должно было вызвать благородное негодование в Рязани:
«И услыша великий князь Юрьи Ингоревич убиение возлюбленаго сына своего князя Федора, инех князей, нарочитых людей много побито от безбожнаго царя, и нача плакатися, и с великою княгинею, и со прочими княгинеми, и з братею; и плакашеся весь град на многъ час, и едва отдохнув от великаго того плача и рыданиа; и начаша совокупляти воинство свое и учредиша полки»[205].
То, что рязанская коалиция князей сумела достаточно быстро собрать много воинов, включая ополченцев («учредиша полки»), может говорить, в частности, о том, что такой исход переговоров с Батыем ими предвиделся и подготовка к нему началась значительно раньше. Возможно, рязанцы засобирались уже сразу после получения из Владимира отказа в помощи. В таком случае все посольство Федора было не более чем маневром, чтобы оттянуть время.
Как бы то ни было, но, если доверять изложению повести, нападение рязанцев для Батыя было внезапным. Якобы хан и не подозревал, что эта маленькая область способна решиться на самостоятельные действия. Ни одна из русских земель ни в этом, ни в следующем году, ни много лет позже не решалась на подобную дерзость — самостоятельную атаку главной армии империи Чингисхана. Рязанцы не имели претензий в области глобальной политики, они просто считали, что так правильно и биться с врагом нужно — почетно — даже в открытом поле и против армии всего мира. Как известно, безумству храбрых и следует петь песни…
Панорама Рязани со стороны Оки в первой трети XIII в.
Князь Юрий Ингваревич вел свои полки на верную гибель, и это особенно подчеркнуто в патетических репликах повести: речь перед братией («лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти»),
