Cosa Nostra история сицилийской мафии - Дикки Джон
Санджорджи никогда не жаловался на главного прокурора, неаполитанца по имени Винченцо Козенца. И все же, отправляя копии доклада правительству в Риме, он, по всей вероятности, надеялся на поддержку, которая поможет ему противостоять Козенце. Санджорджи вряд ли удивился бы, доведись ему узнать, что за месяц до начала судебного разбирательства и спустя почти два с половиной года с того момента, как он отправил первый фрагмент своего доклада Козенце, тот сделал новому министру внутренних дел следующее письменное заявление: «В ходе исполнения своих служебных обязанностей я так и не заметил каких-либо признаков существования мафии». Должно быть, у Санджорджи имелись подозрения относительно того, что главный прокурор Козенца является ключевым компонентом той системы, которую мафия создала для защиты от правосудия. Возможно, доказательством успешной деятельности Козенцы является то, что о нем до сих пор имеется чрезвычайно мало сведений. И если шефа полиции Санджорджи можно назвать незаметным героем борьбы с мафией, то главного прокурора Козенцу, по всей вероятности, можно назвать незаметным злодеем.
В мае 1901 года наконец начался суд, которого так долго добивался Санджорджи. На процессе присутствовали огромные толпы народа и ход судебного разбирательства широко освещался в прессе. Все жители Палермо увидели, какую работу проделал шеф полиции. Главным свидетелем обвинения выступал бывший «верховный босс» Франческо Сиино. Невозможно утверждать со всей определенностью, но, судя по всему, Сиино интуитивно почувствовал изменение политического климата и понял, в каком направлении будет развиваться судебное разбирательство. Он решил пойти на мировую со своими бывшими коллегами. Находившиеся в огороженном решеткой месте для обвиняемых мафиози, затаив дыхание, ловили каждое произнесенное им слово. Он утверждал, что никогда не рассказывал шефу полиции Санджорджи о существовании преступного сообщества.
Затем дали показания другие свидетели. Человек, владевший земельным участком, расположенным по соседству с плантациями Джаммоны, утверждал, что «они всегда проявляли щедрость в отношении тех, кто с ними имел дело. Любой скажет вам о них только хорошее». Вызванный для дачи свидетельских показаний Джосс Уитейкер отрицал факт похищения своей малолетней дочери. Игнацио Флорио младший даже не соблаговолил появиться в суде. Он прислал письменное заявление, в котором отрицал, что когда-либо беседовал с братьями Ното об ограблении своей виллы. Кто-то из работников, обслуживающих семейство Флорио, заявил, что охранник (и помощник главаря мафии) Пьетро Ното является «благородным человеком», который заслуженно пользуется уважением со стороны семейства Флорио и что ему даже несколько раз доверяли перевозку драгоценностей Франки Флорио стоимостью восемьсот тысяч лир.
Но по крайней мере один свидетель не подвел Санджорджи. Несмотря на все угрозы, Джузеппа ди Сано, которой пришлось ночью спасаться бегством из своей лавки, вновь проявила мужество и рассказала об убийстве своей дочери. Такое же мужество проявили и вдовы двух кучеров.
Десятки адвокатов состязались друг с другом в красноречии, когда им было предоставлено заключительное слово. Указывая на то, что уголовные дела против огромного количества мафиози рассыпались на стадии следствия, они пытались убедить всех в том, что обвинение вообще не располагает убедительными доказательствами. Какое же это преступное сообщество, вопрошали они, если его члены постоянно вовлечены в кровавые междоусобицы? Один защитник доказывал, что слово «мафия» происходит от арабского «ма-аф», что означает «преувеличенное отношение к собственной исключительности». Это отношение, говорил он, является пережитком эпохи Средневековья, когда все сицилийцы в большей или меньшей степени обладали подобным самомнением.
Судебные заседания регулярно прерывались похожими на волчий вой воплями одного из обвиняемых, который таким способом заявлял о своей невменяемости.
В июне 1901 года лишь тридцать два мафиози, в число которых вошли братья Ното, сын Антонино Джаммоны и Томмазо д'Алео, были признаны виновными в организации преступного сообщества. Большинство из них тотчас освободили, поскольку суд принял во внимание срок, который они провели в заключении, пока велось следствие. Столь мизерную победу Санджорджи воспринял как поражение. Отвечая на вопросы, связанные с этим делом, он, изменив своим привычкам, не скрывал горечи: «Иначе и быть не могло, если люди, которые вечером осуждают мафию, утром начинают ее защищать».
Казалось бы, столь плачевные результаты подготовленного Санджорджи процесса, должны были заставить политиков предпринять решительные усилия, направленные на дальнейшую борьбу с мафией и системой ее защиты. Но итальянская политическая жизнь еще только возвращалась в спокойное русло после потрясений 1890-х годов. Для находившихся в Риме политиков борьба с мафией вновь стала нежелательным препятствием, которое мешало выполнению главной задачи правительства — заключению неустойчивых соглашений между фракциями. В итоге перемирия заключались везде, где это было возможно. Если политик был родом из Западной Сицилии — и особенно если он имел тесные контакты с теми, кто лоббировал в парламенте интересы судоходной компании Флорио, — бессмысленно было задавать такому человеку вопросы о «компании друзей».
Доклад Санджорджи отправили в архив.
Но дело о четырех пропавших было не единственной нитью, которую распутывал шеф полиции Санджорджи. В августе 1898 года, отправляя Санджорджи в Палермо, генерал Пеллу, помимо прочего, дал ему указание внимательно ознакомиться с деятельностью одного из самых заметных людей города, дона Раффаэле Палиццоло.
Глава 4 Социализм, фашизм, мафия: 1893–1943 гг
Корлеоне
По прямой от Палермо до Корлеоне всего каких-нибудь тридцать пять километров. Но когда 17 октября 1893 года, спустя восемь месяцев после убийства Нотарбартоло, Адольфо Росси отправился в Корлеоне, маленький поезд, как обычно, потратил четыре с четвертью часа на петляние между безлесыми горами. Местность, по которой шел поезд, носила следы знойного сицилийского лета. Однообразие выгоревшего на солнце добела каменистого ландшафта лишь кое-где нарушалось разрушенными сторожевыми башнями или редкими темно-зелеными пятнами оливковых и лимонных рощ.
Журналист Адольфо Росси работал в либеральной римской газете «LaTribuna». Он не так давно вернулся из Соединенных Штатов, где в погоне за удачей целый десяток лет колесил по всему континенту. К концу своего пребывания в Америке он стал редактором «II ProgressoItalo-Americanos- ведущего печатного органа растущей итальянской диаспоры Нью-Йорка. Вернувшись в Европу, Росси все еще находился под впечатлением открытости американского общества и стремительного темпа жизни, характерного для Соединенных Штатов. Он заявил, что по сравнению с Америкой Италия кажется ему такой же «закупоренной и неподвижной», как кладбище.
В купе с Росси ехал еще один человек с материка, молодой армейский офицер. Они завели разговор на тему, которая тогда была у каждого на слуху, об ужасных условиях жизни сицилийских крестьян. Росси записал типичную для многих историю, которую ему рассказал этот офицер.
«Больно видеть некоторые из сцен, с которыми сталкиваешься, когда живешь здесь, как я. Помню, жарким июльским днем я совершал со своими подчиненными длительный марш. Мы остановились на отдых неподалеку от какой-то фермы, где распределяли урожай зерновых. Я зашел внутрь, чтобы попросить воды. Дележ урожая уже завершился, у крестьянина осталась лишь маленькая кучка зерна. Все остальное досталось его хозяину. Крестьянин стоял, опершись подбородком на длинный черенок лопаты. Сначала он ошеломленно разглядывал свою долю. Затем посмотрел на свою жену и четырех или пятерых детишек. Наверное, крестьянин размышлял о том, что после года тяжелой, изнурительной работы он получил лишь эту кучку зерна, на которую должен прокормить всю свою семью. Его9можно было бы принять за каменное изваяние, если бы не слезы, катившиеся по щекам».
