Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)
Поздравляем. Управляющий полицией».
Это, конечно, была мистификация, Ева и не думала верить этим листкам. Она жила, как обычно, принимала у себя родственников и друзей и не обращала внимания на разные слухи. На людях держалась уверенно и спокойно.
Лишь дома, у матери, она немного давала волю своей тоске, но даже там не позволяла себе распускаться.
«Как минет два года, так милый вернется».
Он просил ее верить. И она верила. Даже когда третий год прошел и все стали сомневаться, она по-прежнему верила.
В. Брёггер и Нурдаль Рольфсен заканчивали свою книгу «Фритьоф Нансен. 1861 —1893», и в связи с этим Рольфсену нужно было взять интервью у «одинокой женщины» из Люсакера. Он называет это интервью «неудавшимся», так как за полных три дня ему так и не удалось ничего из нее вытянуть.
Госпожа Нансен приняла его любезно, но очень сдержанно. Он вынул карандаш и блокнот, но никак не мог придумать, о чем спросить. Ева ему не помогла. Он огляделся в большой светлой комнате, и его взгляд остановился на отличной репродукции с картины английского художника. Не расскажет ли госпожа Нансен, когда приобрела эту картину?
«В Лондоне. Мы купили ее там вместе с Нансеном». Рольфсен вздохнул. «Дорога ли вам эта картина как воспоминание о муже?» — «Ничуть».
Госпожа Нансен положила на стол стопку бумаги. Это были последние сообщения русской полярной экспедиции, которая попутно должна была поискать «Фрам».
«Кажется, количество предположений поубавилось»,— заметила Ева.
Рольфсен участливо принялся взвешивать все за и против, но Ева Нансен прервала его: «По-моему, все это ерунда».
Бедняга репортер... Он ведь должен был рассказать всей Европе, как страдает покинутая супруга, переходя от страха к надежде.
«Не хотите ли посмотреть кабинет моего мужа? — спросила она.— Он к вашим услугам».
И вот Рольфсен, дрожа от холода, стоит в кабинете Нансена.
«Я открыл третий полюс холода на Земле!»
Среди нагромождений коробок, шкатулок, инструментов и банок, писем и бумаг, сложенных кипами в комнате, он не мог найти ничего интересного и через некоторое время перебрался оттуда назад в умеренный пояс.
«Кажется, там прохладно?» — улыбаясь спросила Ева. Затем она села, скрестив руки на груди. «А теперь можете задавать вопросы, можно и нескромные».
Нескромные! Куда уж там.
Рольфсен даже не посмел спросить, когда она родилась. Нет, он просто не мог себе это позволить.
Вечером в доме были гости, веселые, оживленные. И веселее всех была Ева.
Перед ужином она сказала: «Извините, мне надо помыть руки».
Нурдалю показалось, что руки у нее и так совершенно чистые. И он осмелился спросить: «Вы, вероятно, хотите пожелать Лив доброй ночи?» — «Что вы, она давным-давно спит».
И все-таки он был уверен, что хозяйка вышла именно для того, чтобы попрощаться с Лив на ночь.
Перед тем как она вернулась в комнату, Рольфсен услыхал голоса за дверью: «Держись, теперь уже немного осталось».— «Да разве я не держусь?» — «Конечно, конечно, держишься». А затем: «Ведь только ради Фритьофа я и терплю его. Может, книжку хорошую напишет».
Дверь отворилась, «и с шуткой на устах, веселая и улыбающаяся, Ева Нансен, молодая, прелестная, вошла в комнату и жестом пригласила меня к столу».
Уехав из Люсакера, в сущности, ни с чем, Рольфсен пошел на улицу Фрогнерсгате к госпоже Сарс. «Ведь она одна из лучших рассказчиц в Норвегии»,— думал он. Приняли его приветливо и радушно.
«Три ее кофейника уже стояли на столе и шипели. Корзиночка, полная пирожных, расположилась между ними».
Но и матушка Сарс была так же сдержанна. Вместо того чтобы отвечать на вопросы, она усиленно потчевала журналиста пирожными. Он понял, что придется ему уйти «не солоно хлебавши». Тогда Рольфсен поехал к Ламмерсу. Уж здесь-то он наверняка получит хоть какие-нибудь сведения.
«Ламмерс пожал мне руку так, как лишь он один это умеет, и сказал мне своим замечательным басом, что, как только закончится праздник песни, к июню-то уж наверняка, он обязательно найдет для меня время».
Неудивительно, что Рольфсен разделил мнение одного датчанина, который составлял генеалогическое древо Нансенов: «В этой норвежской семье я встретил очень мало сочувствия и помощи».
Если я сказала, что была в те годы маминым утешением, то теперь мне придется взять свои слова назад. На самом деле я доставляла ей много беспокойства. Вскоре после отъезда отца легкомысленная нянька бог знает чем накормила меня, чтобы я не плакала. С тех пор начались беды с моим желудком, которые довели маму чуть не до безумия. Няньку сразу уволили. А я болела недели, месяцы, даже годы.
Профессор Торуп очень гордился, что спас мне тогда жизнь, но назначенная им суровая диета доставила матери много хлопот. Все говорили, что я смирный и послушный ребенок.
Иногда люди, не знавшие о моей болезни, пытались угостить меня фруктами, шоколадом и другими лакомствами, но я говорила: «Мама не разрешает», и больше мне не предлагали. Торуп, который считал делом своей чести сберечь меня в целости и сохранности до возвращения отца, не желал рисковать. А мы с мамой беспрекословно ему подчинялись.
«Я подоспел как раз вовремя, чтобы еще раз спасти тебе жизнь»,— говорил потом отец.
Видя, что я совершенно здорова, он сразу же заменил мою однообразную диету здоровой естественной пищей. Вскоре я поправилась. Вероятно, я больше не была такой смирной и послушной, как раньше, зато стала здоровой и сильной.
Таким образом, папино возвращение для мамы было радостью вдвойне.
XI СЛАВНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ
Вот он спускается с плато! Он из-за океана
приносит соль воды и хладное дыханье льда.
В голубизне небес далеких, в глубь зари багряной
взгляд погружен. И поступь необычна и тверда.
Огонь, кипящей в недрах гор, напоминает речью,
в могучем голосе звучит бескрайних далей звон.
Не зная дома, он всю жизнь спешит мечте навстречу
подобно королю без королевства обречен.
Юнас Гудлаугсон «Пришелец»
Нансен и Юхансен совсем было потеряли надежду на приход корабля. Лишь 26 июня «Виндворд» прибыл на рейд.
Все пришло в движение, Джексон тут же отправился на корабль и скоро вернулся с новостями. Дома, в Готхобе, все в порядке. У Нансена точно камень с души свалился. О «Фраме» по-прежнему никаких новостей, но, впрочем, пока что их ждать рановато. Нансен перебрался на корабль. Капитан Браун и команда сердечно приняли норвежцев. На подходе к острову «Виндворду» встретились тяжелые льды, но на обратном пути им сопутствовала удача, лед стал значительно легче, и капитан Браун мог вести корабль быстрее. Надо было попасть в Норвегию раньше «Фрама», чтобы родные не испугались, увидев, что Нансена и Юхансена нет на борту.
Днем 12 августа путешественники впервые увидели в бинокль парусник. Это был первый привет родины. Затем показалось еще несколько парусников и четыре больших парохода. Нансен часами просиживал на палубе с биноклем. К вечеру на горизонте появилась темная полоска. Это была родная земля — Норвегия.
«В душу закрался страх. Что-то нас ждет там».
Наутро приблизились к берегам Норвегии. Плоские низкие шхеры и островки, заливаемые волнами, такие же неприветливые, как там, откуда они возвращались. «И все же это Норвегия».
И вот наконец на борт поднялись лоцманы — отец и сын. Они поздоровались с капитаном Брауном и очень удивились, услышав на борту судна норвежскую речь. Капитан не удержался, имя Нансена сорвалось у него с языка, он обнял лоцмана и тряс его от радости, что может сообщить такую новость.
У рыбака что-то дрогнуло в лице, он пожал путешественникам руки и поздравил с возвращением.
Лоцман сообщил, что о «Фраме» еще ничего не слышно. Во вторник 13 августа «Виндворд», подняв все флаги, тихо и незаметно вошел в гавань Вардё. Не успели спустить якорь, как полярные путешественники кинулись на телеграф. Никто их не узнал.
«Никто, кроме умной коровушки. Она встала посреди узкой улицы и с удивлением уставилась на нас».
Нансен положил перед начальником телеграфной станции целую пачку телеграмм с просьбой отправить все это как можно скорее. Телеграфист пришел в ужас. Но, заметив подпись на верхнем листке, он отвернулся, чтобы скрыть волнение, однако быстро совладал с собой и крепко пожал руки полярникам.
Сразу застучал телеграфный аппарат, передавая эту новость чуть ли не всему свету. В первую очередь из Вардё были отправлены телеграммы на имя Евы и матери Юхансена, родным остальных товарищей, королю, норвежскому правительству. Некоторые содержали более тысячи слов, и бедные телеграфистки совсем замучились. Начальник телеграфа сказал, что в городе находится профессор Генрик Мон[92]. Это была нежданная радость, ведь он всегда был горячим сторонником экспедиции. Нансен тут же побежал в гостиницу. Да, профессор у себя в номере, но, к сожалению, прилег после обеда отдохнуть, сказали там.
