Евгений Анисимов - Дворцовые тайны

Но не будем потешаться над Сумароковым. Он был смешон как неудачный карьерист, горе-директор театра, жалобщик, пьяница, драчун, бездарен как администратор. Он не умел достойно вести себя, страдал безмерным, уязвленным честолюбием. Все это так. Но при всем этом он заслуживает бесспорного уважения. Истинный художник, великий драматург, он, при всей своей суетности и несерьезности, имел в себе некое «чувствилище», дарованное Богом особое устройство ума, чувств, сердца. С помощью своего «чувствилища» он улавливал «дуновения» общественного мнения и выражал их в пьесах, которые потрясали людей. Своими пьесами и стихами, нередко остроумными и язвительными, он формировал мир русского дворянина, защищал достоинство человека.

В стихах и драмах он позволял себе то, что стало потом обычным для всех великих поэтов России: учить вельмож, учить царей. «По моему мнению, вельможи созданы для того, чтобы делать добро» — сколь замечателен его афоризм! Можно поразиться смелости и даже нахальству Сумарокова, который со сцены в пьесе «Синаве и Труворе» поучает сидящую в золоченой ложе императрицу Елизавету Петровну:

От скверных льстивых уст ты уши отвращайИ в утеснении невинных защищай,Храни незлобие, людей чти в чести твердых,От трона удаляй людей немилосердныхИ огради ево людьми таких сердец,Какие показал, имея, твой отец.

Впрочем, Елизавета хладнокровно воспринимала поучения пиита. Грозные филиппики, советы-рекомендации поэта-морали ста летели мимо прекрасных розовых ушек императрицы. Елизавета, всегда подозрительная, когда заходила речь о ее власти, искренне была убеждена, что она — достойная преемница своего отца, Матерь своего народа, благодетельница рода человеческого и поучения эти к ней не относятся…

В начале царствования Екатерины II Сумароков даже стал играть определенную роль при дворе — просвещенная государыня была чутка к общественному мнению и всегда ценила властителей умов. Поэтому она поначалу выслушивала и Сумарокова. При обсуждении проблемы крепостного права драматург выказал простодушные крепостнические взгляды. Он считал, что крестьян ни в коем случае нельзя отпускать на свободу, иначе все рухнет. Тем более, недоумевал он, если их распустить, то как же я вечером смогу снять сапоги? Этот взгляд был типичен для русского дворянства и по-своему убедителен для государыни. Ведь она желала добра всем своим подданным, мечтала об отмене крепостного права, но при этом не хотела, чтобы ее за эту реформу закидали камнями собственные дворяне. Не пришло время для таких радикальных перемен!

Но Сумароков в свойственной ему менторской манере пытался поучать молодую императрицу, которая этих поучений не выдержала и с раздражением сказала: «Господин Сумароков очень хороший поэт, но слишком скоро думает… он связи довольно в мыслях не имеет».

Скандалы вокруг Сумарокова не затихали. В 1770 году начался его затяжной конфликт с московским градоначальником Семеном Салтыковым по поводу театра. Сумароков каждый день писал Екатерине пространные жалобы на самоуправства Салтыкова, который смотрел на актеров как на шутов. Но и вздорный драматург меры не знал. Государыня долго терпела его выходки, а потом сказала: «Сумароков без ума есть и будет». А самому поэту написала: «Советую вам впредь не входить в подобные споры, через что сохраните спокойствие духа для сочинения, и мне всегда приятнее будет видеть представление страстей в ваших драмах, нежели читать их в письмах».

Ядовитый выговор Екатерины удручил Сумарокова, сделал его посмешищем всей Москвы, он озлобленно отвечал на выпады врагов и писал новые жалобы… Он засыпал царицу и сановников потоками длинных и путаных челобитных, боролся против всего на свете. Можно даже составить список того, на что жаловался Сумароков всю свою жизнь.

На безденежье: «Лучше быть подьячим, чем стихотворцем».

На всех, оскорбляющих его достоинство: «Как мало значит быть поэтом, дворянином и офицером. Я не спал всю ночь и плакал, как ребенок».

На Ломоносова, который не допускает его в Академию.

На родственников, которые его обворовывают.

На цензора, который все время пьян.

Вообще на жизнь: «Пребываю без почестей, без денег, без отдыха и без надежды».

А между тем мало кто понимал, что вся скандальность сумароковской жизни, особая его ранимость, нервная конфликтность характера были крайне важны для его творчества. Как ни парадоксально это звучит, но острое чувство конфликта, которое было присуще драматургу, потом выражалось в острых, мастерски написанных сценах. Чтобы изобразить скандал на сцене, наверное, нужно быть скандалистом…

Легко догадаться, что жить с таким человеком было трудно. О его личной жизни сохранилось множество смешных и одновременно печальных историй. То он с яростью гоняется за мухами, которые мешают ему писать стихи, то выскакивает из дому, чтобы окоротить кричащих под его окном разносчиков, которые не дают драматургу сочинять пьесу. То он в безмерной ярости, с обнаженной шпагой, мчится за не угодившим ему слугой и проваливается, на потеху всей улицы, в вонючий пруд. С первой женой он расстался, женился на своей крепостной, чем привел в шок все общество…

Но самую ужасную склоку он затеял с родной матерью, которую обвинил в несправедливом разделе владений покойного отца. Сумароков, не стесняясь людей, ругал мать, почтенную старушку, самыми скверными словами, а потом гонялся со шпагой за ее людьми. Екатерина была вынуждена пригрозить ему ссылкой в монастырь на покаяние. Сумароков испугался и, чтобы умилостивить государыню, стал писать по оде к каждому из ее праздников — на день ее рождения, на день восшествия на престол, на день тезоименитства…

Последние годы Сумарокова печальны. Он все больше скандалил, буйствовал, а самое главное — стал пьянствовать. Поэт жил в Москве, и поутру можно было видеть, как он, в ночном халате, с анненской лентой через плечо, идет из своего дома через грязную площадь в кабак опохмеляться. Он почти не работал. Лишь однажды в 1777 году зашедший к нему рано утром знакомый увидел Сумарокова за столом. Это было удивительно. Оказывается, тот сел писать стихи. «Это моя лебединая песнь, — высокопарно сказал гостю пиит, — это прощальная моя песнь с Отечеством.» Стихотворение начиналось словами: «Вижу будущие веки…» Что было дальше — неизвестно.

Он вскоре умер, одинокий и забытый почти всеми. Его хоронили актеры да знаменитый обер-полицмейстер Архаров со своими архаровцами. Литература и власть в России неразлучны…

Секрет «бестужевских капель»: Бестужев-Рюмин

Утром 25 февраля 1758 года к канцлеру, графу Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину приехал курьер и передал устный указ императрицы Елизаветы Петровны — срочно явиться во дворец. Канцлер отвечал, что он болен… Все знали, чем болеет первый сановник России — по утрам он отчаянно страдал от похмелья. Но тем не менее курьер застал больного уже за работой. Канцлер-пьяница был необыкновенно работоспособен и крепок. Рассол и так называемые «кислые щи» — вид древнерусского кваса — поднимали его с постели и переносили к конторке с бумагами. При этом вряд ли он пользовал от головной боли капли, которые когда-то изобрел. Эти капли назывались «бестужевскими» и, говорят, людям помогали. Они утратили свою силу только в наш железный век, а в XVIII–XIX столетиях их ведрами пили все неврастеничные дамочки Европы от Лиссабона до Христиании и от Дублина до Афин. Правда, назывались они «каплями датского короля», которому Бестужев то ли продал, то ли подарил секрет этого снадобья от нервных расстройств…

Между тем курьер приехал к канцлеру во второй раз. Бестужев, постанывая, сел в свою карету и отправился в Зимний дворец. Дальше обратимся к цитате из донесения французского посланника Мессельера. Бестужев, «приближаясь к подъезду дворца, изумился, когда увидел, что гвардейский караул, обыкновенно отдававший ему честь, окружил его карету. Майор гвардии арестовал его как государственного преступника и сел с ним в карету, чтобы отвезти его домой под стражею. Каково было его удивление, когда, возвратившись туда, он увидел свой дом, занятый гвардейцами, часовых у дверей своего кабинета, жену и семейство в оковах, на бумагах своих печати». Посаженного под домашний арест канцлера «раздели донага и отняли у него бритвы, но жички, ножи, ножницы, иголки и булавки… Четыре гренадера с примкнутыми штыками стояли безотходно у его кровати, которой завесы были открыты». Под «крепким караулом» Бестужев маялся целых четырнадцать месяцев.