Борис Акунин - Северный Часовой и другие сюжеты
Последняя фраза романа написана будто про меня:
«До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега, и я вскакиваю с постели, когда мне чудится хриплый голос Капитана Флинта: Пиастры! Пиастры! Пиастры!»
Ух, страшно было
Генри Райдер Хаггард. «Копи царя Соломона»
Долго не мог решиться, что дать из Хаггарда – это или «Дочь Монтесумы». Оба романа в десятку не помещались. Все-таки выбрал «Копи». Из-за Гаргулы и португальца да Сильвестры. Вот когда у меня по-настоящему дух захватило – это когда я понял, что Гагула…
Не скажу, кто не читал, в чем там дело. Жалко мне вас, не читавших в детстве «Копи царя Соломона».
Разговор беллетриста с писателем
В июле 2013 года журнал «Афиша» опубликовал наш с Михаилом Шишкиным диалог, который привожу здесь полностью. Мы с Мишей знаем друг друга больше тридцати лет. Он уже тогда, в восемнадцать, был серьезным писателем, а я начал писать только в сорок – и то в основном литературу несерьезную, беллетристику.
Михаил Шишкин. Как положено серьезному писателю, проникает взглядом в душу.
М. Ш.
Дорогой Гриша! Давай же объяснимся в любви к монструозному отечеству и зададим друг другу вопросы. Например, почему Бродский так и не вернулся в Россию? Или: не бегут ли и у тебя мурашки, когда читаешь в завещании Гоголя: «Соотечественники! страшно!» Хотя, разумеется, все вопросы на свете – риторические. И тем не менее.
Вот, например, задачка, задаваемая судьбой каждому, кого черт догадал родиться в России с умом и талантом. Дано: Россия – прекрасная страна для подлецов или для героических борцов с подлостью. Для «нормальной» достойной жизни эта империя не предусмотрена. Если ты по натуре своей не герой и не подлец, а хочешь только прожить жизнь достойно, зарабатывая честным трудом на семью, то у тебя все равно нет выбора: каждый день подталкивает тебя или к одним, или к другим. Не хочешь быть подлецом вместе со всеми – становись трагическим борцом, готовым пожертвовать всем, в том числе и семьей, ради борьбы. Не хочешь быть героем и сгинуть в тюрьме или чтобы тебя забили насмерть в подъезде – пристраивайся к подлецам.
А это – я. Как положено беллетристу, предаюсь мечтаниям
Не задаю вопрос: как же так получилось? На него есть дюжины ответов – и про варягов, и про татар, и про географию с климатом, и про не очень удачно, по Чаадаеву, выбранное христианство, и т. д. и т. п. Уверен, что прочитаю обо всем этом в твоей «Истории государства российского», на которую сподвигли тебя исторические родные музы, бессмысленные и беспощадные. Задам вопрос вопросов: что делать? Что делать сегодня, если, с одной стороны, не хочешь становиться частью криминальной структуры – а все государство и вся жизнь в России стала огромной криминальной структурой, и если, с другой стороны, не хочешь идти в революцию?
Г. Ч.
Отличный вопрос: «Что делать?» Давай про это. Не догоним, так хоть согреемся. Ответить на него гораздо труднее, чем на второй сакраментальный русский вопрос: «Кто виноват?» Тут-то всем всё абсолютно ясно. Нам – что виноват Путин. Им – что виноваты мы. На самом-то деле, как мне кажется, виновата давняя раздвоенность отечества, о которой ты, в частности, писал в недавней статье для «Нью Репаблик», объясняя азы российской истории американским читателям.
В России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой. (Чтоб он провалился, византийский орел с двумя головами – шизофренический символ, выбранный Иоанном Третьим в качестве герба нашего государства.)
Есть Мы и есть Они.
У Нас свои герои: Чехов там, Мандельштам, Пастернак, Сахаров.
У Них – свои: Иван Грозный, Сталин, Дзержинский, теперь вот Путин.
Так в Их глазах выглядим Мы (Журнал «Крокодил». 1953; http://atlanko.livejournal.com/2013)
А такими Нам представляются Они (Картина Васи Ложкина)
Друг друга представители двух наций распознают с первого взгляда и в ту же секунду испытывают приступ острой неприязни. Нам не нравится в Них всё: как Они выглядят, разговаривают, держатся, радуются и горюют, одеваются и раздеваются. Нас тошнит от их любимых певцов, фильмов и телепередач. Они платят Нам той же монетой, и еще с переплатой.
Помимо Нас и Них есть просто люди, которые составляют большинство населения – и Мы с Ними постоянно пытаемся перетянуть это нирыбанимясо на свою сторону, приобщить к своим ценностям.
Вот что, по-твоему, делать с этой реальностью? Поубивать друг друга?
М. Ш.
Мне кажется, ты не совсем там проводишь границу. Это я про Мы и Они. Большинство населения вовсе не между нами. Оно, увы, с Ними. Дело тут вот в чем. Мину под русский ковчег заложил Петр. Он, собственно, хотел лишь модернизировать армию для войны с Европой, воспользоваться ее же современными военными технологиями и позвал с Запада Gastarbeiter, а приехали люди. Они привезли с собой слова. В словах затаились неизвестные дотоле в отечестве идеи: свобода, республика, парламент, права личности, человеческое достоинство.
За несколько поколений слова сделали главную русскую революцию: превратили нацию в сиамских близнецов, тело одно, а головы больше не понимают друг друга. Современные технологии в любую эпоху требуют образования, образование неминуемо влечет за собой понятие о свободе личности. Так в России появилась интеллигенция, или назови нас как хочешь: креаклы, западники, очкарики, не имеет значения.
С тех пор в России сосуществуют два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. Одна голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и уважения достоинства. У другой головы свой, все еще средневековый, образ мира: святая Русь – это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну. Вот это Мы и Они.
А правительство – это такой намордник. Он спасает нас от Пугачева, города и человека. Именно это имел в виду Пушкин под «единственным европейцем». В феврале 17-го намордник сняли. Что получилось – расхлебываем до сих пор. Это, кстати, главный аргумент тех, кто согласен с тем, что лучше терпеть намордник, чем беспредел на улицах. Страх. Страх перед сиамским братаном.
Мне кажется, этот страх и парализует «протестное» движение в России.
Средство есть только одно, проверенное. Информация. Просвещение. Смягчение нравов. Свободное слово. Но именно информационный поток пытаются перекрыть, как течь в корабле. Прямо по методу Мюнхаузена – затыкая телепробоину попсой.
Но я все-таки оптимист. Тогда, в 17-м, первую попытку русской демократии сорвала война. Вторая, в начале 90-х, была обречена, потому что рабы, на которых свалилась с неба воля – никудышная опора для гражданского общества. Теперь, спустя двадцать лет, появился целый слой общества, готовый жить при демократии. И я верю, что свободная информация может менять людей, Их делать Нами. Так что у третьей попытки русской демократии есть хоть какие-то шансы. И тогда можно будет безбоязненно снять намордник. Или нет?
Г. Ч.
У меня несколько иное впечатление от российского исторического процесса, и переломом я считаю не эпоху Петра, а эпоху Александра Первого, который отменил телесные наказания для дворянства и тем самым открыл ворота для развития ЧСД, чувства собственного достоинства.
Метафора про тело и две головы мне нравится, но только я не думаю, что Их голове Тело внимает охотнее. Просто Они исторически старше Нас. Они были здесь всегда, сколько существует Россия. А Наши на протяжении первого тысячелетия Руси светились редко, и голос их был слаб. Некоторые – окольничий Адашев, Новикув, Радищев – пытались участвовать в тогдашней общественно-политической жизни, но сгорали, как свечки. Потому что у власти всегда плотной кучей стояли Они и бдительно охраняли свои интересы.
Сословием, а затем классом и позднее нацией внутри нации Мы стали только, начиная с пушкинских времен. Два мощных стимулятора – любовь к образованию и развитое ЧСД – довольно быстро уравняли Наши и Их силы, и с 14 декабря 1825 года две России находятся в состоянии вечной войны – обычно холодной, но иногда и настоящей.
Было всё: и террор с обеих сторон, и революции, и гражданская война, и массовые репрессии. К власти приходили то приверженцы нашей России – и тогда происходили реформы, то сторонники той России – и тогда наступала реакция.
