Борис Башилов - Враг масонов № 1. Масоно-интеллигентские мифы о Николае I
В темное утро 13 декабря, сидя за бритвенным столиком, между двумя восковыми свечами, перед зеркалом, взглянул на себя и проговорил обычное приветствие. — Штабс-капитан Романов Третий, всенижайшее почтение вашему здоровью — чмок.» Внешность Николая изображается Мережковским согласно тенденциозному, окарикатуренному описанию злейшего врага Николая — А. Герцена. Но и так уже карикатурное описание Герцена еще более окарикатуривается и получается уже двойная карикатура— карикатура в квадрате:
«Черты необыкновенно-правильные, как из мрамора, высеченные, но неподвижные застывшие.» «Когда он входит в комнату, в градуснике ртуть опускается», — сказал о нем кто-то. Жидкие, слабовьющиеся волосы; такие же бачки на впалых щеках; впалые темные, большие глаза; загнутый с горбинкой нос; быстро бегущий назад, точно срезанный лоб; выдающаяся вперед нижняя челюсть. Такое выражение лица, как будто вечно не в духе: на что-то сердится или болят зубы. «Апполон, страдающий зубною болью», — вспомнил шуточку императрицы Елизаветы Алексеевны, глядя на свое угрюмое лицо в зеркале; вспомнил также, что всю ночь болел зуб, мешал спать. Вот и теперь — потрогал пальцем — ноет; как бы флюс не сделался.
Неужели взойдет на престол с флюсом. Еще больше огорчился, разозлился.
— Дурак, сколько раз тебе говорил, чтобы взбивать мыло, как следует. — закричал на генерал-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга или попросту «Федоровича, который служил ему камердинером».
И в таком лживом и пошлом тоне написан весь «исторический роман».
Сцены допроса Николаем I декабристов изображены Мережковским в родственном его душе стиле густой психопатологии. И Николай, и большинство декабристов изображены, как жалкие неврастеники разыгрывающие нелепый и страшный фарс. Д. Мережковский забывает, что Николай I очень мало походил на интеллигентов, духовно развинченных интеллигентных хлюпиков, выдающимся представителем которых был сам Мережковский.
Ордену Русской Интеллигенции пришлись по душе романы Мережковского о декабристах. Если в описании внешности Николая Мережковский шел от карикатурного описания внешности сделанного Герценом, то в описании поведения Николая во время первых допросов декабристов некоторые из «историков» пошли вслед за Дм. Мережковским — придворным лакеем Ордена Русской Интеллигенции.
В восторженной рецензии на книгу проф. М. Зызыкина «Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года», помещенной в «Нашей Стране» и в «России», Н. Николаев находит нужным оправдывать «истерическое поведение» Николая, пишет: «Не трудно представить себе в каком душевном состоянии и нервном напряжении оказался Император.
Николай I, в ночь, после подавления восстания. Этим объясняется его истерическое поведение, радость смешанная с ужасами прошедшего дня».
На самом же деле «истерическое поведение» Николая I основано не на его нервных переживаниях, а на сознательном историческом подлоге сделанном М. Зызыкиным. Глава III книги Зызыкина «Допросы декабристов» составлена так, что читатель может подумать, что Зызыкин пользовался подлинными историческими материалами. На самом же деле «Допрос Князя Трубецкого, Допрос К. Ф. Рылеева, Допрос кн. В. М. Голицына — ничто иное как беллетристические измышления Д. Мережковского. Выдавая клеветнические измышления Мережковского за подлинные материалы допросов — проф. Зызыкин совершает подлог, приводя же книги Мережковского целые страницы, и не оговаривая, что они написаны Мережковским, проф. Зызыкин совершает литературное воровство — уголовное преступление. Вот с помощью каких аморальных средств проф. Зызыкин создает впечатление об «истерическом поведении» Николая I во время первых допросов декабристов. Материал, напечатанный на стр. 87-107, то есть двадцать страниц, за исключением нескольких десятков строк, полностью, без всякий изменений, списаны проф. Зызыкиным из романа Мережковского «14 декабря».
VII
Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал романизированный пасквиль «Скиф в «Европе», в котором злодею Николаю I противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена Русской Интеллигенции — Михаила Бакунина. Роман начинается фразой:
«Император выругался извощичьим ругательством» и продолжается в обычном для русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу Николая I.
Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу Николай I демонстрирует свою реакционность и свою «неинтеллигентность».
«Если явилась необходимость, — говорит он, — арестовать половину России только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы арестовал».
Метод «романиста, Гуля» также прост как и методы Герцена, Мережковского и Зызыкина. Сущность его «заключается в следующем: «на политических врагов «Ордена необходимо клеветать, не считаясь с исторической правдой». Изображая ненавистного ему русского «исторического деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как, например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле:
«И идиотический пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы — в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг:
— «Дозвольте моему жениху носить усы. — Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни сесть, ни встать…» В таком стиле написано все это унылое и бездарное подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I. Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской газеты «Новое Русское Слово» еврейкой— меньшевичкой, в конспиративных целях пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая рецензия, всячески прославляющая Бакунина. «Насколько читатели в общем знакомы со взглядами Николая Первого, — пишет мадам Шварц, — и со зловещей ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века, настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях — русской и европейской».
Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания «образа» Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу свою заветную мысль, что «Страсть к разрушению, есть в тоже время творческая страсть».
Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции «роман» Гуля все же покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них, известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против «творческих» методов Романа Гуля.
«Николаю I в нашей литературе не повезло, — пишет известный критик Г. Адамович в помещенной в «Русской Мысли» рецензии на «Скиф в Европе».
— Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью, (у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого, самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто, как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для современников, человек этот был незаурядный, а главное — воодушевленный истинным стремлением к служению России на царском посту…» Повторив затем ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против Николая I, о том, что «Несомненно был в нем и солдат, «прапорщик» по Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора, недостаток общего образования, недостаток «культуры», как выразились бы мы теперь», Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского «прогрессивного» интеллигента вывод: «Но все-таки это был человек, если не великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней предназначенный, — особенно в конце жизни…» «Беспристрастия, — пишет Г. Адамович, — должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о «настоящем» царе, не случайно произвел он на современников такое впечатление».
Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен, когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить, отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, — или Герцену.
