Лев Гумилев - Монголы и меркиты в XII в.
Но еще хуже оказалось на юго-востоке, с татарами. Случилось, что к тяжело заболевшему шурину Хабул-хагана вызвали кама (шамана) от татар. Тот не смог вылечить больного и его отправили назад. Но родичи покойного решили, что кам лечил недобросовестно, поехали за ним и избили до смерти. Так возникла новая вендетта: кровь за кровь... и война до полного истребления противника[31].
Читателю может, да и должно показаться странным, что монголы, меркиты и татары меньше всего руководствовались соображениями экономической выгоды. Но и монголам XII в. показалось бы удивительным, что можно отдавать жизнь ради приобретения земель, которых так много, ибо население было редким, или стада овец, потому что их следовало быстро зарезать для угощения соплеменников. Но идти на смертельный риск, чтобы смыть обиду или выручить родственника, – это они считали естественным и для себя обязательным. Без твердого принципа взаимовыручки малочисленные скотоводческие племена существовать не могли. Этот принцип лег в основу их адаптации к природной и этнической среде в условиях растущего пассионарного напряжения. Не будь его, монголы жили бы относительно спокойно, как например, эвенки севернее Байкала. Но пассионарность давила на них изнутри, заставляла приспосабливаться к этому давлению и создавать вместо дискретных, аморфных систем корпускулярные, т.е. новые этносы и жесткие – общественные формы родоплеменных организаций, или улусов, нуждающихся в правителях – хаганах. Началось рождение государств.
Создание государства, даже когда необходимость его очевидна, процесс диалектический. Одни тянут вправо, другие – влево, третьи – вперед, четвертые – назад. И каждый не доволен соседом. Однако постепенно варианты устремлений интегрируются и поддаются обобщению историка. Так было и в Монголии XII в., где сложились две линии развития, исключавшие друг друга. Без учета этого внутреннего противоречия понять развитие дальнейших событий не возможно.
Люди длинной воли
В XII в. основным элементом древне-монгольского общества был род (обох), находившийся на стадии разложения. Во главе родов стояла аристократия. Представители ее носили почетные звания: багадур (богатырь), нойон (господин), сецен (мудрый) и тайши (царевич или член царского рода). Главная забота багадуров и нойонов была в том, чтобы добывать пастбища и работников для ухода за скотом и юртами. Прочими слоями были: дружники (нухуры), родовичи низшего происхождения (харачу или черная кость) и рабы (богол), а также целые роды, покоренные некогда более сильными родами, или примкнувшие к ним добровольно (унаган богол). Эти последние не лишались личной свободы и, по-существу, мало отличались в правовом отношении от своих господ. Низкий уровень производительных сил и торговли, даже меновой, не давал возможности использовать подневольный труд в кочевом скотоводстве. Рабы употреблялись как домашняя прислуга, что не влияло на развитие производственных отношений, и основы родового строя сохранялись.
Совместное владение угодьями, жертвоприношения предкам, кровная месть и связанные с ней межплеменные войны, все это входило в компетенцию не отдельного лица, а рода в целом. В монголах укоренилось представление о родовом коллективе, как основе социальной жизни, о родовой (коллективной) ответственности за судьбу любого рода и об обязательной взаимовыручке. Член рода всегда чувствовал поддержку своего коллектива и всегда был готов выполнять обязанности, налагаемые на него коллективом. Но в такой жесткой системе пассионарность отдельных родовичей не только не нужна, но прямо противопоказана, ибо ока подрывает авторитет старейшин, а тем самым и родовые порядки.
Но монгольские роды охватывали все население Монголии только по идее. На самом деле постоянно находились отдельные люди, которых тяготила дисциплина родовой общины, где фактическая власть принадлежала старейшим, а прочие, несмотря на любые заслуги, должны были довольствоваться второстепенным положением. Те богатыри, которые не мирились с необходимостью быть всегда на последних ролях, отделялись от родовых общин, покидали свои курени и становились «людьми длинной воли» или «свободного состояния», в китайской передаче «белотелые» (байшень), т.е. «белая кость». Судьба этих людей часто была трагична: лишенные общественной поддержки, они были принуждены добывать себе пропитание лесной охотой, рыбной ловлей и даже разбоем, но их ловили и убивали. С течением времени они стали составлять отдельные отряды, чтобы сопротивляться своим организованным соплеменникам, и искать вождей, для борьбы с родовыми объединениями. Число их неуклонно росло и, наконец, в их среде стали появляться идеалы новой жизни и нового устройства общества, при котором их бы перестали травить как волков. Этими идеалами стали: переустройство быта на военный лад и активная оборона родины, т.е. защита Великой степи от чжурчжэньских вторжений, называвшихся в империи Кинь: «уменьшением рабов и истребованием людей»[32]. Эти истребительные походы повторялись раз в три года, начиная с 1161 г. Девочек и мальчиков не убивали, а продавали в рабство в Шаньдун. «Татары убежали в Шамо (пустыню) и мщение проникло в их мозг и кровь»[33]. Те, кому удавалось спастись из плена, пополняли число «людей длинной воли», которое увеличивалось в течение 20-ти лет. Но не будем забегать вперед, а сосредоточим внимание на середине XII в. – фазе этнического становления монгольского этноса.
Закономерно поставить вопрос: на чьей стороне должно оказаться сочувствие читателя, или кто был прав: родовичи или «люди длинной воли»? Вопрос этот лежит в сфере эмоций, нежели в области научного анализа. Однако эмоции и рациональный анализ так переплетены друг с другом, что размежевание их было бы искусственно и бесперспективно.
Конечно, вопрос надо формулировать несколько иначе: не кто, прав или симпатичен, а кто мог обеспечить монгольскому этносу возможность существования и развития? Кто мог организовать оборону ох истребительных походов чжурчжэней и сохранить наследие предков – верность ближним, святость очага, нерушимость произнесенных клятв и уважение к обычаям, заменившим монголам законы? Казалось бы, что поборниками обычного права и законов гостеприимства должны были оказаться не бездомные бродяги с длинной волей, а родовичи, связанные с традициями и родными угодьями, консерваторы по принятому принципу. Но посмотрим, как эти приличные люди вели себя в десятилетия своего безраздельного господства.
Предатели
Хотя в 1147 г. монголы победоносно окончили войну с чжурчжэнями и заключили почетный, выгодный и желанный мир, хорошего в Великой степи было мало.
Мир был непрочен, потому что чжурчжэни были вероломны. Будучи шаманистами, они в Бога не верили, а потому и клятв не соблюдали. А еще хуже, что они развратили своих соседей татар. Эти последнее использовали свой престиж степного народа для того, чтобы: получать от Алтан-хана империи Кинь (т. е. Золотой) мзду за наигнуснейшие преступления, главным образом – предательства.
Старый сын Хабул-хана, Окин-Барха по красоте и изяществу был похож на девушку.[34]. Люди поражались его круглому открытому лицу с полным подбородком[35]. У него был женатый сын, но внука своего, Сечен-беки, Окин-Барха не увидел. Окин-Барху подстерегли татары и выдали Алтан-хану, т.е. чжурчжэньскому монарху Холу. Там несчастного царевича приколотили железными гвоздями к деревянному ослу и дали умереть медленной и мучительной смертью. Это случилось еще при жизни Хабул-хана, т.е. до 1147 г., но и после было не лучше.
В 1150 г. новый император Кинь, Дигунай, приказал напасть на непокорных кочевников[36], несмотря на мир, заключенный в 1147 г. На этот раз жертвой предательства татарского вождя Нор-Буюрук-хана, оказался хан кераитов Маркуз, т. е. Марк (несторианин). Его тоже выдали на смерть, и он погиб на том же деревянном осле. Его вдова, красавица Кутуктай-херикун (т.е. волнующая своей красотой) нашла способ, столь же вероломный, убить несколько татарских вождей во время пира[37], но это, хоть и удовлетворило ее чувства, но ничего не изменило.
После смерти Хабул-хана и гибели Маркуза монгольскими родами стал ведать его племянник Амбагай-хаган, которого покойный предпочел семи своим сыновьям. Его также заманили к себе татары[38], с которыми у монголов был в это время мир, скрепленный помолвкой сына Амбагая с дочерью вождя племени «белых (чаган) татар». По монгольскому обычаю, между помолвкой и свадьбой должно пройти несколько лет, иногда даже пять-шесть[39]. За эти-то годы и произошла перемена в политической ситуации, оставшаяся неизвестной Амбагаю.
Пока в империи Кинь правил изверг и самодур Дигунай, убивавший своих приближенных и стремившийся покорить Южный Китай, в Степи было относительно спокойно. Но в 1161 г. Дигунай был убит своими приближенными, и новый император Улу издал манифест, в котором говорилось о войне с монголами[40]. Был задуман большой карательный поход против ничего не подозревавших монголов, и чжурчжэньские дипломаты привлекли на свою сторону татар. Именно в эти роковые дни Амбагай-хаган поехал в гости к «белым татарам», чтобы привести к себе домой невесту с приданым. Спутниками его были его младший брат Тодоен-отчигин и советник Чинтай-нойон. Последний, будучи человеком умным и предусмотрительным, пытался уговорить Амбагая вернуться с дороги, ссылаясь на неблагоприятные приметы, но тот отказался считаться с суевериями и прибыл на пир, устроенный в его честь.
